Проследив историю создания демократии не только в России, но и в других странах, легко убедиться, что жизнь ее проводников зачастую в целях их дискредитации обрастала самыми нелепыми случаями. Но жизнь между тем шла своим чередом, продолжалась и в сложный для России семнадцатый год прошлого века.
Еще 3 июня на совещании членов Государственной думы Милюков под аплодисменты говорил: «Русское общество должно сплотиться в борьбе с этой опасностью от большевизма… Если Временное правительство после долгой проволочки поймет, что в руках власти есть и другие средства, кроме убеждения, те самые средства, которые она уже начала применять, если оно станет на эту дорогу, тогда завоевания русской революции будут укреплены. Вот на этот путь нам следует призывать друг друга и Временное правительство». Милюков был услышан и понят и князем Львовым, и Керенским, но его слова так и остались словами. Хотя медлить было нельзя и, по сути, безответственно, если не преступно. 13 июня уже девятнадцать заводов и три войсковых соединения были на стороне большевиков. 3 июля их настроение выплеснулось в грандиозную демонстрацию, более похожую на вооруженное восстание. Неожиданно на улицах Петрограда появились грузовики с вооруженными солдатами и матросами. На их флагах и плакатах выделялась фраза: «Первая пуля – Керенскому». 4 июля Временное правительство дало распоряжение командующему Петроградским военным округом генералу Половцеву «очистить Петроград от вооруженных людей», которое он оперативно выполнил. 6 июля Временное правительство издало указ об аресте Ленина и Зиновьева, но оба они успели скрыться, о чем подробно рассказывалось в начале нашей книги. На следующий день, 7 июля, вышло постановление о расформировании воинских частей, принимавших участие в восстании 3–5 июля. Но лидер большевиков, обвиненный в германском шпионаже, исчез бесследно. Генерал Половцев позднее писал в своих воспоминаниях «Дни затмения»: «Офицер, отправляющийся в Териоки с надеждой поймать Ленина, меня спрашивает, желаю ли я получить этого господина в цельном виде или в разобранном… Отвечаю с улыбкой, что арестованные очень часто делают попытки к побегу». Ленина действительно было найти нелегко – он имел документы на имя товарища Иванова и был загримирован под фотографию на этом документе.
Общественность требовала суда над ним. Даже такие влиятельные большевики, как Троцкий, Рыков, Ногин, Каменев, высказывались за явку Ленина на суд, где он мог бы снять с себя обвинение. А сам Ленин, выйдя из подполья и находясь в безопасности, написал: «Суд есть орган власти. Это забывают иногда либералы. А где власть? Правительства нет… Оно бездействует. Действует военная диктатура. О суде тут смешно говорить… Я не сделал ничего противозаконного… Суд будет гласный. Народ поймет. Я явлюсь. Это рассуждение – наивное до ребячества. Не суд, а травля интернационалистов – вот что нужно власти. Засадить их и держать – вот что надо господам Керенскому и К°…»
С большим опозданием, но Керенский все-таки начал действовать, реально осознав большевистскую угрозу. 8 июля он разослал радиотелеграмму «всем»: «С несомненностью выяснилось, что беспорядки в Петрограде были организованы при участии германских правительственных агентов… Руководители и лица, запятнавшие себя братской кровью, преступлением против родины и революции, арестуются». А за день до этого Керенский предлагает объявить Россию республикой и излагает свою программу Временному правительству. Несмотря на тревожное положение в стране, войну с Германией, он остается верен демократическим принципам развития родины. Смирившийся с потерей короны, но думающий о судьбе России, бывший царь Николай II записал в своем дневнике: «Восьмое июля. Суббота. В составе правительства совершились перемены: князь Львов ушел, а председателем Совета министров будет Керенский, оставаясь вместе с тем военным и морским министром и взяв еще в управление Министерство торговли и промышленности. Этот человек положительно на своем месте в нынешнюю минуту: чем больше у него будет власти, тем будет лучше».
События развиваются с невиданной для старой России быстротой, и в центре их – Александр Федорович Керенский. 9 июля объединенное заседание Всероссийского центрального исполнительного комитета Советов и Исполкома Совета крестьянских депутатов объявило Временное правительство «правительством спасения России», за ним признаются «неограниченные полномочия для восстановления… дисциплины в армии, решительной борьбы со всякими проявлениями контрреволюции и анархии».
Партии эсеров и меньшевиков полностью поддержали правительство: «То, к чему призывал нас товарищ Керенский, нами уже исполнено. Мы не только готовы поддержать Временное правительство, мы не только делегировали ему полноту власти, мы требуем, чтобы этой властью правительство воспользовалось».
Английский посол Бьюкенен в своих воспоминаниях так оценивает создавшуюся тогда ситуацию: «Однако как ни плохи были перспективы, тем не менее я был склонен смотреть на вещи более оптимистически. Правительство подавило большевистское восстание и, казалось, решило наконец действовать с твердостью…»
Павел Николаевич Милюков первым из кадетов предложил поручить составление нового правительства лично Керенскому, причем из тех лиц, которых он сочтет нужным пригласить, а потом и Центральный комитет партии, «принимая во внимание заявление министра-председателя о его намерении положить в основу создания сильной власти суровую необходимость вести войну, поддерживать боеспособность армии и восстановить хозяйственную мощь государства…» 8 июля было объявлено о создании нового правительства во главе с министром-председателем и военно-морским министром А. Ф. Керенским. В тот же день пришло сообщение о прорыве немцами фронта в районе Калуша.
Вечером 8 июля Керенский вернулся на фронт, которым командовал Деникин. Продолжение наступления, а теперь и ликвидацию прорыва врага Керенский считал необходимым для поднятия духа всей страны. Вряд ли он стремился на удачной военной кампании повысить, как сейчас говорят, свой рейтинг в народе. Он вообще мало рассчитывал на фортуну, зная возможности немцев, но душа истинного россиянина звала его в бой в прямом смысле этого слова: «Ни разу за все время пребывания на фронте не было у меня столь сильного желания, как тогда, провести всю ночь с солдатами в окопах, а утром пойти с ними в атаку. И никогда прежде я не испытывал такого стыда, что не делал того, к чему призываю. Уверен, что всем людям, облеченным особой ответственностью, довелось пережить минуты горького презрения к самим себе, но у меня не было другого выхода: сражению предстояло начаться на следующий день, а мне ничего не оставалось, как возвращаться в Петроград, чтобы принять из рук Львова бремя власти, которое он после восстания 3 июля уже не был способен нести».
На следующий день войска Деникина пошли на штурм германских позиций. Вот что писал об этом наступлении немецкий генерал Людендорф: «Наиболее яростным атакам подверглись войска Восточного фронта. Здесь русские прорвали растянутую на большом протяжении линию обороны одной из пехотных дивизий, несмотря на проявленное ею мужество. Это уже были совсем не те русские солдаты, с которыми мы сражались прежде. Положение казалось крайне серьезным, пока его не восстановили введенные в бой резервы и артиллерия».
«Окопные» речи Керенского, где он без устали тиражировал свои призывы, размышления, чувства, не оставили равнодушными сердца русских солдат. По его мнению, «если бы Деникин не поддался пессимизму и не бросил Южный фронт, вернувшись в свой штаб, в Минск, может, русским солдатам удалось бы удержать завоеванные позиции и отбросить натиск германских дивизий, пустивших в ход отравляющее вещество».
Это был созданный немцами горчичный газ. От этого смертельного газа не защищали противогазы. Он проникал сквозь одежду и поражал человека. На такое коварство не решился даже Гитлер во Второй мировой войне, обладая громадными запасами иприта, газа еще более сильного, чем горчичный. Впрочем, у нас иприт изготовлялся тоже, и в неменьших объемах, о чем безусловно знал фюрер.
Неожиданное применение газа угнетающе подействовало на солдат. Началась паника. Генерал Деникин растерялся и, будучи не в состоянии противодействовать мерзкому «оружию», поспешно отбыл с фронта, что, конечно же, не украшает биографию этого незаурядного человека, будущего автора известной книги «Русская смута».
18 июля Верховным командующим был назначен генерал Корнилов, а в начале августа на фронт прибыл генерал Деникин, вероятно оправившийся от грубого, нарушения немцами негласных, но общепринятых законов войны, запрещавших применение газов и ядов. Оба генерала резко изменили свое отношение к комиссарам и военным комитетам. Командиры, которые считали своей обязанностью сотрудничать с комиссарами и комитетами, замещались «твердолобыми сторонниками старого режима» (характеристика Керенского). Исполняющий обязанности военного министра Борис Васильевич Савинков, бывший во время войны социал-патриотом, заместителем военного министра и его другом, отличный писатель, в своем приказе № 177 от 10 августа отмечал: «В связи с последними событиями на фронте в ряде воинских соединений наблюдается определенное беспокойство в отношении дальнейшей судьбы армейских организаций, что объясняется лишь атмосферой взаимного недоверия, которая, к сожалению, возникла вследствие пропагандистской деятельности подозрительных лиц…»
Вечером 8 июля Керенский вернулся на фронт, которым командовал Деникин. Продолжение наступления, а теперь и ликвидацию прорыва врага Керенский считал необходимым для поднятия духа всей страны. Вряд ли он стремился на удачной военной кампании повысить, как сейчас говорят, свой рейтинг в народе. Он вообще мало рассчитывал на фортуну, зная возможности немцев, но душа истинного россиянина звала его в бой в прямом смысле этого слова: «Ни разу за все время пребывания на фронте не было у меня столь сильного желания, как тогда, провести всю ночь с солдатами в окопах, а утром пойти с ними в атаку. И никогда прежде я не испытывал такого стыда, что не делал того, к чему призываю. Уверен, что всем людям, облеченным особой ответственностью, довелось пережить минуты горького презрения к самим себе, но у меня не было другого выхода: сражению предстояло начаться на следующий день, а мне ничего не оставалось, как возвращаться в Петроград, чтобы принять из рук Львова бремя власти, которое он после восстания 3 июля уже не был способен нести».
На следующий день войска Деникина пошли на штурм германских позиций. Вот что писал об этом наступлении немецкий генерал Людендорф: «Наиболее яростным атакам подверглись войска Восточного фронта. Здесь русские прорвали растянутую на большом протяжении линию обороны одной из пехотных дивизий, несмотря на проявленное ею мужество. Это уже были совсем не те русские солдаты, с которыми мы сражались прежде. Положение казалось крайне серьезным, пока его не восстановили введенные в бой резервы и артиллерия».
«Окопные» речи Керенского, где он без устали тиражировал свои призывы, размышления, чувства, не оставили равнодушными сердца русских солдат. По его мнению, «если бы Деникин не поддался пессимизму и не бросил Южный фронт, вернувшись в свой штаб, в Минск, может, русским солдатам удалось бы удержать завоеванные позиции и отбросить натиск германских дивизий, пустивших в ход отравляющее вещество».
Это был созданный немцами горчичный газ. От этого смертельного газа не защищали противогазы. Он проникал сквозь одежду и поражал человека. На такое коварство не решился даже Гитлер во Второй мировой войне, обладая громадными запасами иприта, газа еще более сильного, чем горчичный. Впрочем, у нас иприт изготовлялся тоже, и в неменьших объемах, о чем безусловно знал фюрер.
Неожиданное применение газа угнетающе подействовало на солдат. Началась паника. Генерал Деникин растерялся и, будучи не в состоянии противодействовать мерзкому «оружию», поспешно отбыл с фронта, что, конечно же, не украшает биографию этого незаурядного человека, будущего автора известной книги «Русская смута».
18 июля Верховным командующим был назначен генерал Корнилов, а в начале августа на фронт прибыл генерал Деникин, вероятно оправившийся от грубого, нарушения немцами негласных, но общепринятых законов войны, запрещавших применение газов и ядов. Оба генерала резко изменили свое отношение к комиссарам и военным комитетам. Командиры, которые считали своей обязанностью сотрудничать с комиссарами и комитетами, замещались «твердолобыми сторонниками старого режима» (характеристика Керенского). Исполняющий обязанности военного министра Борис Васильевич Савинков, бывший во время войны социал-патриотом, заместителем военного министра и его другом, отличный писатель, в своем приказе № 177 от 10 августа отмечал: «В связи с последними событиями на фронте в ряде воинских соединений наблюдается определенное беспокойство в отношении дальнейшей судьбы армейских организаций, что объясняется лишь атмосферой взаимного недоверия, которая, к сожалению, возникла вследствие пропагандистской деятельности подозрительных лиц…»
В своих мемуарах Керенский объясняет, что этими «подозрительными лицами были не большевики, а совсем наоборот». Кто же? Корнилов, Деникин и симпатизирующие им высшие офицеры. «Был ли здравый смысл в их систематической клеветнической кампании против комиссаров и комитетов, которая велась на митингах, в прессе и в официальных сводках ставки?.. Через многие годы открылась чудовищная правда. Генерал Корнилов считал, что сдал Ригу, предпочитая потерю территории потере армии в целях немедленного восстановления дисциплины в армии. Но в какой? Без солдатских комитетов, созданных Временным правительством. Генерал Корнилов скрыл от прессы, что русские войска вели упорные бои под Ригой под градом тяжелой артиллерии и в облаках горчичного газа. Он пустил в ход лживые сводки, будто бы при первом ударе немцев русские трусливо бросились наутек, – с горечью в душе вспоминал Керенский. – Перед лицом всей России свидетельствую, что в этой неудаче нашей не было позора. Войска честно выполняли все приказы командного состава, переходя местами в штыковые атаки и идя навстречу верной смерти. Представители армейских комитетов находились вместе со мною в районе боев. Случаев бегства и предательства войсковых частей не было».
Глава двенадцатая Глазами народа, интеллигенции, толпы
В России назревала революция. Ей предшествовали крестьянские бунты типа пугачевских, военный путч декабристов, террористические акты народовольцев… Ее подготавливали революционеры духа – Пушкин, Гоголь, Салтыков-Щедрин, Толстой… Были у нее свои теоретики – Плеханов, Бакунин, Герцен, Каутский… И вот впервые появился человек, готовый осуществить революцию на практике, – умный, эрудированный, бескорыстный, решивший сделать свою самодержавную родину страной демократической и цивилизованной. Вряд ли, ступая на этот путь, он представлял себе все его сложности и трудности; как первопроходец, он не мог в чем-то не ошибаться, чего-то недоучитывать. Будучи человеком честолюбивым, он порой переоценивал возможности свои и искренне любимого им народа, недооценивал дикую мощь толпы, состоящей из люмпенов городов и деревень, не знал или забыл вещее высказывание философа Средневековья Эразма Роттердамского о том, что иногда побеждает не лучшая часть человечества, а большая, но тем не менее не пошел на поводу у толпы, которой овладевал призрак коммунизма, призрак утопического светлого будущего. Народ его поддержал, в первую очередь «крепкий мужик», трудолюбивый и мыслящий – что городской, что сельский, – воевавший с неприятелем не только по приказу, но и по зову души. Перелистаем кратко газеты того времени, письма, напечатанные в них, выражавшие истинный глас народа, данные без обширных комментариев.
Газета «Русское слово»: «Мне хотелось бы в настоящем письме выразить все чувства нашей солдатской благодарности тем, кто превращал солдата-раба в солдата-гражданина». Подпись: «Сашенька Попов, солдат 312 пехотного полка».
Отрывок из статьи в газете «Вперед» (18 апреля 1917 года): «Скажем большевику:…зачем преждевременно призывать к гражданской войне, где должна непременно пролиться пролетарская кровь. Спасибо, меньшевик! Ты ведешь нас по более правильной дороге, твои слова обдуманны и последовательны, а вам, товарищи Большевики, хотя и слушаем Вас, но мало верим, и идти по Вашей обледенелой дорожке не хотим, как бы в некоторых пунктах не оскользнуться». Подпись: «Группа мастеровых и рабочих Курского вокзала».
24 апреля 1917 года, отрывок из письма в орган печати РСДРП газету «Социал-демократ»: «Преклоняюсь перед задачами, поставленными РСДРП, признавая заслуги Советов по свержению царизма и контролю за Временным правительством, которое при этом условии пользуется полным доверием всех сознательных и мыслящих обществ, не могу оправдать направления Вашей газеты. Прочитывая ее ежедневно, убеждаюсь, что название „Социал“ присвоено несправедливо, так как все воззвания газеты не социалистичны, а анархичны и провокационны. Всех же вождей, лишенных здравого смысла, как „Ленин“, поместили бы в хорошую психиатрическую лечебницу, а безнадежных – в отделение неизлечимо больных; в противном случае Вы не друзья народа, народа и рабочих, а их враги и еще более вредные, чем монархисты, которых ловят и сажают в тюрьмы, а почему-то Вас держат на свободе. Вращаясь по специальности в самых разнообразных слоях пролетариата и всего общества и зная деятельность многих слоев плутократии, взываю ко всем социалистическим партиям, что народным массам необходим порядок, возможный только при их исключительном объединении в основных положениях, а все, что играет на слабых струнах многострадального русского народа, должно быть немедленно устранено и обезоружено, а по окончании войны отправлено в любимую им Германию в таком поезде, в каком Вильгельм прислал нам „Ленина“. Подпись: „Дочь бывшего дворового человека“.
Прочитав это письмо, нельзя не удивиться политическому чутью, разумности и откровенности ее автора, вышедшего из народа и неравнодушного к его судьбе. Когда Ленин говорил, что у него «каждая кухарка должна уметь управлять государством», то он спекулятивно и умышленно заблуждался, не каждая, а наделенная умом, истинно патриотичная, как автор этого письма. Вкусив плод свободы, многие люди поняли, что ее надо защищать в полной мере, не жалея ни сил, ни себя, поняли женщины, уравненные в правах с мужчинами. Для защиты завоеваний Временного правительства образовался женский батальон смерти. Увы, кроме фотографии, документы о нем не сохранились. Известно, что в него входили и женщины дворянского происхождения, даже княжеского, и офицерского сословия, и фабричные работницы… Судьба его была трагична. Окруженный и застигнутый врасплох, женский батальон был захвачен в плен красногвардейцами, женщины были зверски изнасилованы и сразу после этого расстреляны. Очевидец рассказывал, что по двое-трое мужчин бросались на сопротивлявшуюся женщину, срывали с нее военную форму, рвали нижнее белье и с дикими криками услаждали свою похоть. Александр Федорович был обескуражен случившимся, переживал гибель отважных русских женщин, присягу которых принимал и которыми гордился. Он собирался поставить им памятный знак, но события одно опаснее другого не позволили ему заняться этим. Противник любого междоусобного кровопролития, он считал убийство женщин особенно бесчеловечным. Его взгляды поддерживал народ, о чем ярко свидетельствует следующее письмо, где эта проблема высвечивается даже более глубоко, чем ее проводил в жизнь Керенский, вынужденный под давлением обстоятельств ввести смертную казнь на фронте.