Мы забирались на мою крышу и подолгу сидели там, поедая мороженое и разные другие вкусности. Это было прекрасное время, я обожала эти наши посиделки. Я любила такого Стаса. Стаса, который обнимал меня за плечи и по-братски говорил:
– Эй, сестренка, выше нос! Старший брат не даст тебя в обиду!
Я любила Стаса, который таскал мне из дома дорогие иностранные конфеты, привезенные из командировки отцом. Он протягивал мне целые пакеты со словами:
– Я знаю, ты любишь такие. Бери, бери. Я еще принесу.
Я любила Стаса, который в минуты, когда слова не идут, но хочется сделать что-то такое стоящее, в порыве чувств сильно сжимал мою руку.
Когда мне исполнилось одиннадцать лет, Стас подарил мне лодочку из дерева.
– Я сам ее вырезал! – гордо сказал он.
– Спасибо! – поблагодарила я, с восторгом разглядывая лодочку. Она была прекрасной. Проработан каждый изгиб, даже скамеечка в лодочке была тщательно прорезана. На дне краской были написаны наши имена – Стас и Тома.
Мне тоже захотелось ему что-нибудь подарить. Хотя его день рождения уже прошел, мне хотелось сделать ему подарок… без повода.
Что-то памятное. Стаса крестили в день святого Серафима, и я решила подарить ему нательную иконку. Зашла в часовенку недалеко от школы и купила. Я шла домой и гладила маленькую иконку, с нее на меня смотрел святой Серафим. Я не знала, понравится ли Стасу мой подарок – никто из мальчиков, которых я знала, ничего подобного не носил. Но Стасу понравилось. Он тут же надел иконку. И сказал, что никогда ее не снимет.
Записки, открытки, рисунки, лодочка… Вещи, подаренные Стасом. Стасом из прошлого. Я всегда разделяю их. Тот мальчик из детства не имеет никакого отношения к этому жестокому чудовищу, которого я вижу каждый день в школе.
В те прекрасные моменты, когда мы оставались со Стасом вдвоем, мы часто бегали к деду на работу, в его каморку охранника. Дойти до его работы было само по себе приключение, потому что идти нужно было целый час. Войдя в его каморку, мы попадали в удивительный мир.
Я обожала это место – маленькая, но очень уютная комната. На стене висел портрет Армстронга. Одна стена состояла сплошь из книжных полок. Стругацкие, Беляев, Брэдбери, Уэллс… Дедушка всегда обожал фантастику. А еще у него было много сборников стихотворений.
В каморке пахло ромашковым чаем. Дедушка всегда пил этот сорт. Он болел желудком, и врачи прописали ему пить ромашковый отвар. Мы ненавидели этот чай, он на вкус был ужасно горьким, морщились, но пили, потому что дедушка пил. А также потому, что это было традицией, а традиции нельзя нарушать. А еще дед угощал нас каменными пряниками, которые лежали в этой каморке, наверное, с самой ее постройки.
Мы со Стасом садились в старое кресло – забирались в него с ногами, пихая и отталкивая друг друга, чтобы выкроить себе место – и, укрывшись пледом, смотрели на деда. У дедушки голубые глаза, все лицо в смешных ямочках, бороды совсем нет. Волосы короткие и совсем седые.
А дед рассказывал нам стихи. Это были странные стихи, разных поэтов всех времен. Особенно мне запомнилась одна английская баллада про исповедь смертельно больной королевы Британии. Мы переписали себе слова и разучили это стихотворение наизусть. Мы не понимали половины слов, а другую половину перевирали. Но по непонятной мне причине эта баллада запала в душу нам обоим. Иногда я бегала к деду тайком одна – мне хотелось первой услышать какое-нибудь новое стихотворение, чтобы потом рассказать его Стасу самой.
Было у нас еще одно увлечение. Так как у нас с ребятами был боевой отряд, то часто мы играли в войну. Правила придумал Стас.
Главные правила войны:
Нужно разделиться на две команды. Каждая из команд выбирает в лесу место для своего лагеря. Лагерем служит огороженный камнями круг на земле. В центре круга надо воткнуть флаг – палку с привязанной на конце тряпкой. Задача противоположной команды – найти чужой лагерь и забрать флаг.
В каждой команде есть защитники и разведчики. Защитники охраняют свой лагерь, разведчики отправляются захватывать вражеский флаг.
В твоем распоряжении три разрывные гранаты (шишки), один автомат и один пистолет (на пульках).
У каждого к одежде на груди пришит пакетик с краской – если попадут туда, ты убит, а если ты убит – иди домой. Попали в руку или ногу – ты парализован. Ты должен оставаться на месте, пока не произнесешь вслух десять раз слово «бронепоезд».
Пожалуй, самое важное правило – никогда не разговаривай с тем, кого ты собираешься «убить». Этому правилу надо было следовать всегда. Враг может провоцировать тебя, пытаясь вовлечь в разговор, чтобы ты замешкался и потерял драгоценные секунды. Разговор делает врага сильнее.
Этого правила не было в списке основных правил. Я приписала его сама, на основе личного опыта. Когда ты внезапно нападаешь на вражеское логово, враги используют все силы и средства, чтобы отсрочить время. В одну из таких войн враг пытался доказать мне, что он «не в игре». Уверенно нес какую-то чушь о том, что он только что видел в лесу нашего физрука и тот сказал ему, что в школе взорвалась бомба. Я что-то спросила в ответ и получила пулю. Вот поэтому я и придумала новое правило – не разговаривать с врагами. И не слушать их. Ну, только с теми, кого ты собираешься «убить», а ведь можно и взять в плен. Пленные иной раз оказывались довольно полезными – их можно было пытать крапивой и щекоткой, и они сами разбалтывали, где находится их лагерь.
Мы бегали по лесу, обстреливали друг друга. Помимо захвата вражеского флага придумывали себе всякие задания – например, найти во вражеском логове секретную формулу нового биологического оружия. Секретная формула оказывалась куском древесной коры – ее прятал кто-нибудь из наших в какое-нибудь дупло. Либо нужно было разгадать секретный код к вражескому бункеру. Опять же кто-то из наших писал на земле слово, буквы в котором были перепутаны, и нам нужно было отгадать.
Вот так проходило время моего детства. С Дашкой и мальчишками. Эти две дружбы я всегда разделяла. Но Дашке наши войнушки были неинтересны. Она любила совсем другое – листать яркие журналы, тайком красить губы маминой помадой, плести косички, писать дневники, заполнять их яркими рисунками и наклейками. Дашка собирала плюшевых мишек, носила пышные юбки. Любила классики, пикники, розовые рюкзачки и солнечные очки. Она любила фантазировать. Выдумывала диковинных животных, королевства, принцев и принцесс. Эти две дружбы как два разных мира. Я подстраивалась под оба мира. Принимала и те и другие интересы. Много раз думала: а что же люблю я? Какая я? Но эти вопросы ставили меня в тупик.
Мне исполнилось двенадцать лет. Мы со Стасом стояли на пустыре и смотрели на костер, в полном молчании, он держал меня за руку. Наш маленький ритуальный костер – я сжигала ту самую пустую пачку из-под мармеладок, подаренную отцом. И навсегда прощалась с детством. Вдруг Стас развернулся ко мне и приложил свой лоб к моему. Я думала, он меня поцелует, но этого не произошло. Он сжал руками мою голову, сильно-сильно и еще надавил лбом. Это означало многое. Годы дружбы со Стасом научили меня, что не всегда нужны слова, чтобы что-то сказать. Мы научились разговаривать взглядом или действиями. Мы простояли так долго, закрыв глаза, вдыхая запах дыма, прижавшись лбами. Что было скрыто в этом действии? Поддержка. Участие. Сожаление. Боль. Простыми словами не выразить то, что он передавал мне в тот момент.
За день до моего изгнания, ровно через два года после моего вступления в отряд Степных койотов, мы снова играли в войну. В нашей команде было пять человек. Мы со Стасом и Костей – разведчики. Остальные охраняли лагерь.
Мы начали игру. Отправились искать вражеский лагерь. Мы ступали тихо, как мышки. Шли, пригибаясь, чтобы нас не увидели враги. Пробирались через густые заросли и не заметили вражеского разведчика – он выстрелил нас и попал в Костю. Костя убит.
– Черт, – выругался он. – Ну ладно, я пошел домой.
Мы со Стасом убежали и скрылись в овраге. Одного из врагов мы нашли довольно быстро. Им оказался Толик. Он прятался в том же овраге в кустах, но не видел нас. Мы осторожно подкрались к нему. Стас выстрелил в него.
– Ты убит, – важно сказал он ему. – Иди домой.
Толик ушел. Мы выбрались из оврага и побежали в лесную чащу. Продолжили поиски врагов.
– Я вижу врага, – прошептал Стас. – Он идет оттуда, значит, их лагерь там. Пошли!
Он повел меня в глубь леса.
– Может быть, ты все-таки ошибся? – спросила я через некоторое время. – Мы идем уже долго.
– Нет, надо пройти еще.
Стас уверенно шел вперед. Мне ничего не оставалось, как следовать за ним. Стало очень холодно, я вся дрожала. Вскоре впереди мы увидели просвет. Мы вышли к ручейку.
Ручеек – граница нашего военного поля. За реку заходить нельзя.
– Пойдем влево, – сказал Стас. Я послушно поплелась за ним.
– Пойдем влево, – сказал Стас. Я послушно поплелась за ним.
Идти вдоль ручья было еще холоднее, у меня уже начали стучать зубы. Мне хотелось, чтобы война побыстрее закончилась. Втайне я мечтала о том, чтобы меня убили и можно было пойти домой, где так тепло и сухо.
– Ты слышишь голоса? – спросил Стас меня через пару минут. Я остановилась и прислушалась.
– Нет, я ничего не слышу. Хотя… – и я услышала тихие голоса и смешки.
– Мы нашли их лагерь! – Стас посмотрел на меня с улыбкой. – Пригнись, мы будем ползти.
И мы подползли к вражескому лагерю.
– Это не они! – удивленно сказала я, раздвинув кусты каких-то колючек.
Возле ручейка у костра сидели взрослые мальчишки. Они были на несколько лет старше нас. Они прислоняли ко рту целлофановые пакеты. С каждым вдохом и выдохом пакеты то сжимались, то надувались снова. В нос ударил запах дыма и чего-то резкого, неприятного, похожего на запах краски.
– Что они делают? – шепотом спросила я.
– Нюхают клей, – ответил Стас.
Я во все глаза смотрела на ребят. Я знала, что некоторые нюхают клей, чтобы расслабиться и поймать глюки, но никогда не видела, как это делается.
– Пойдем отсюда, – сказал Стас.
Но тут один из взрослых ребят посмотрел в нашу сторону.
– Эй! – крикнул он.
Бежать было поздно. Мы растерянно переглянулись, сорвали пакетики с краской с груди, выбросили их, чтобы нас не засмеяли, и вышли из своего укрытия.
– Привет, – один из парней подошел к нам. Он был одет в грязные джинсы и рваную толстовку. Он улыбался, и от его улыбки я поежилась – все зубы у него были коричневые.
Он осмотрел Стаса, а потом посмотрел на меня.
– Привет, – пискнула я в ответ. Улыбка у него была страшная, но вот глаза мне показались очень добрыми.
– Чего вы подглядываете? – спросил он.
– Мы не подглядываем, – оправдывался Стас, – мы просто ищем своих… ребят и подумали, что это они здесь сидят.
Он кивнул.
Я дрожала от холода. Парень посмотрел на меня и сказал:
– Вы замерзли. Постойте с нами, погрейтесь у костра.
– Нет, спасибо, нам нужно идти… – начал было Стас, но я дернула его за рукав:
– Пойдем, погреемся, пожалуйста! Я замерзла.
Стас с сомнением оглядел странную компанию. Он не доверял им и хотел побыстрее убраться отсюда. Но я так замерзла, что мне было все равно, как они выглядят и чем тут занимаются. Мне хотелось к огню… и парень смотрел так по-доброму, сам звал нас к костру.
– Ну, пойдем, – нехотя согласился Стас. Мы с улыбкой направились к огню и стали знакомиться с ребятами.
То наше знакомство вызвало цепную реакцию – именно эти мальчишки сожрут моего Стаса. Того Стаса, которого я знала раньше. А то, что они прожуют и выплюнут, – будет тем, в кого он превратился теперь…
Если бы я только знала, чем кончится наше новое знакомство, я бы без колебаний убежала бы оттуда, пока еще была возможность. Если бы мы ушли оттуда тогда, пошли бы другой дорогой и никогда не наткнулись на эту странную компанию, все могло бы быть по-другому. Но прошлое не вернуть.
Мы не знали, что таких ребят стоит бояться. Мы никогда раньше по-настоящему не сталкивались с опасностью и даже не знали, что у опасности могут быть удивительно добрые глаза… и плохие зубы.
Глава 9
– Мы к тебе придем, – кричит в трубку Серега.
– Нет, не надо, – испуганно отвечаю я. Я сижу на больничной койке и нервно перебираю пальцами прядь волос. – Я выгляжу не очень… Не хочу пугать.
Это правда. Врач придет после обеда… Значит, когда заявятся мальчишки, я все еще буду с этой уродливой повязкой на глазу. Они меня засмеют. Придумают всякие клички, а потом эти дурацкие клички подхватят другие, и от них не отделаешься за многие годы. Нет уж!
Я слышу в трубке какое-то шебуршение. И грубый голос Ромки где-то вдалеке:
– Дай сюда.
И снова шебуршение. Видимо, Рома перехватывает трубку.
– Привет, гасконец! – весело кричит в трубку Рома.
– Привет.
– Мы придем.
– Нет.
– Не спорь. Тебя все равно никто не спрашивает.
– Я не скажу номер палаты.
– Ха! Ты думаешь, это нас остановит? Мы найдем тебя везде. От нас не спрячешься.
– Но я выгляжу не очень.
– А когда ты выглядела очень? Я что-то не припомню, – слышу в трубке грубый хохот Ромки. Не знаю, обидеться мне сейчас или засмеяться. Наверное, последнее. В этом все мои друзья – что бы ни случилось, они никогда и никого не пожалеют. Наоборот, будут смеяться и издеваться. Когда они увидят меня, то не будут склонять надо мной свои обеспокоенные лица. Они будут ржать. Вот такие у меня друзья. А все почему? Потому что им доставалось от Стаса в свое время столько же, сколько и мне, а то и побольше. Они закалились, принимая все происходящее как само собой разумеющееся. Они не жалеют себя и никого не жалеют, поэтому они такие грубые. Но я привыкла.
– Ладно, давай только без этого, – морщусь я. Опять хохоток в трубке.
– Ну что? Говори номер палаты.
– Сорок первая. Четвертый этаж. Отделение травматологии, – вздыхаю я.
– Окей, Томас. Жди нас.
Рома отключается, не дождавшись моего ответа. Мне почему-то становится холодно. Надеваю вязаную кофту с капюшоном. Убираю телефон. Смотрю в окно. Асфальтовые тропинки, редкие деревья, люди в белых халатах. Женщины в домашней одежде не спеша гуляют по дорожкам. Унылое зрелище. Поскорей бы свалить отсюда. Входит медсестра. Она держит в руках железный лоток с таблетками.
– Пора пить таблетки, – она протягивает мне лоток. Я беру из него две желтые таблетки – фурагин. В моей моче нашли микробы. Видимо, я пролежала на холодной земле слишком долго. Но микробов пока не так много, чтобы пить антибиотики. Поэтому прописали фурагин. Кажется, в прошлый раз, когда я лежала в больнице, тоже его пила.
Запиваю водой. Медсестра раздает таблетки моим соседкам. Уходит. А я снова отворачиваюсь к окну. Думаю о том, какие клички дадут мне мальчишки, когда придут и увидят меня. Вот было бы здорово, если бы врач успел снять эту чертову повязку до них! Хотя неизвестно, может быть, под ней все гораздо хуже и лучше мне оставаться с залепленным глазом.
Друзья приходят раньше врача.
– Тук-тук, гасконец, ты здесь? – слышу я за дверью бодрый голос Сереги. – Можно войти? Голых нет?
Я смотрю на своих соседок по палате. Одна спит, вторая читает. Наверное, не стоит их пускать – они будут орать и всем мешать. Я выхожу за дверь.
Три пары глаз удивленно смотрят на меня, а я на них. Я не видела их всего пару дней, а такое ощущение, что прошла вечность. Кажется, что у Сереги отросли волосы. Серега маленький, худенький, а голова огромная. Сейчас отросшие волосы торчат в разные стороны, и голова кажется еще больше. Он напоминает мне огромный одуванчик. Он широко улыбается, и я смотрю на дырку в передних зубах. В дырке виден кончик языка.
Рома как будто повзрослел. Еще больше разросся в плечах. Куда-то пропали его щеки. Вместо них я вижу четкие квадратные скулы.
Нижняя челюсть Антона стала еще больше. И сильнее выдается вперед. Узкое лицо вытянулось, а зубы стали еще крупнее. Он похож на осла из Шрека.
Мальчишки смотрят на меня. Несколько секунд ничего не происходит, а потом они начинают ржать.
– Эй, потише там! – цыкает на нас медсестра со своего поста.
– Пошли в конец коридора. Там кресла есть, – бурчу я. «Ну вот. Теперь пойдут клички…» – думаю я.
Мы проходим в конец коридора. Здесь у окна стоят два кресла, а вдоль стены – лавочка. На полу – цветы в треснутых горшках. Я сажусь в кресло. Серега запрыгивает на подоконник. Рома занимает второе кресло, а Антон – лавочку. Их ржание не прекращается. Я терпеливо жду, когда все это закончится.
– Ох, Томас, ну ты нас и повеселила! – заливается смехом Рома.
– Ты теперь не гасконец, – Серега заикается. – Не мушкетер. Ты теперь пират! Гроза морей!
Новый взрыв смеха.
– Одноглазый Том!
– Томас Ромовый живот!
– Дейви Джонс!
– Черная борода!
– Томас Дырявый глаз!
Клички сыплются на меня одна за другой.
– Давайте, смейтесь-смейтесь над больными и убогими, – недовольно ворчу я.
– Да ладно, Том, – Рома хлопает меня по плечу. – Не сцы. Ты все еще гасконец. Мы все еще в команде мушкетеров, а?
– Конечно. Д’Артаньян и три мушкетера, – вздыхаю я.
– Ну вот! – улыбается Рома. Я сержусь.
– Эй! Вы даже не спросите, что со мной произошло? Почему у меня нет глаза? Кто на меня напал?
Лица мальчишек мигом посерьезнели.
– Мы еще вчера к бабушке твоей ходили, – тихо говорит Серега. – Она нам рассказала все. Ну, не все, конечно, но самое главное. Что с тобой ничего серьезного. А это самое важное.
– Ничего серьезного! – возмущаюсь я и показываю на свой залепленный глаз. – Это так теперь называется? И вот это? – я задираю рукав кофты и показываю на ожоги.
– Ой, ну давайте теперь шрамами померяемся, – наигранно возмущается Серега. – Я вас всех сделаю! Ни у кого из вас нет наполовину поджаренного бока! А у меня есть, хотите покажу? – Он начинает задирать рубашку. – Поджарили, как свинью! А вы мне тут что-то по свои ожоги…