Тут что-то не то! Лишь бы парень выжил!" ;
И тут неудачливый самоубийца открыл глаза. Взгляд беспомощно заметался, скользя по лицам, склонившимся над ним, губы дрогнули.
— Сейчас вам помогут, — пообещал следователь. — Держитесь.
— Что с ним? — еле выговорил парень.
— С кем?
— С Алексеем Михайловичем… С Боровиным… — Было видно, что парень делает попытку приподнять голову, но у него ничего не выходит. Следователь пригнулся — голос был едва различим.
— С Боровиным? — повторил он, ловя пустой, бессмысленный взгляд. — С вашим соседом? А что с ним может быть?
Парень смотрел на него остекленевшими глазами.
— Что с ним может быть?!
— Не знаю, — будто в недоумении прошептал тот. — У меня все как-то перепуталось в голове. Кажется, я напился.
— Да уж, — сквозь зубы бросил кто-то, но следователь остановил его резким жестом:
— Ну, что вы трезвы, этого я сказать не могу, — он заставил себя улыбаться. По опыту мужчина знал, что в такие пиковые моменты на людей лучше всего действует доброта. — Полбутылки французского коньяка!
— Коньяк? — Самоубийца чуть прикрыл глаза, и показалось, что он опять потеряет сознание. Однако он справился с собой. — Откуда у меня коньяк?
— Вам лучше знать, — все так же мягко продолжал следователь, попутно прикидывая — как лучше перевести разговор на смерть Бородина? Парень явно что-то знал, сразу о нем спросил, это свидетель! «Где эта чертова „скорая“? Пацан едва жив!»
— Коньяк… — пробормотал тот, глядя в потолок. — Я не пью.
— Оно и видно, — глухо сказал мужчина с видеокамерой. — Полбутылки одолел!
— Как вас зовут? — Следователь говорил доверительно и нежно, с тревогой замечая, как все больше разрастаются тени под глазами у этого молодого человека.
"Он должен выжить, он мне нужен! Не мучить бы его сейчас, но если… Если это конец, и врачи не помогут?
Вытянуть все, что можно, не дать ему потерять сознание!"
— Даня, — потусторонним голосом выговорил тот.
— Как?
— Даня, Даниил. — Парень устало опустил ресницы. — Мне плохо.
— Вам помогут, Да… — Следователь хотел обратиться по имени, но оборвал себя. Называть его Даней — слишком фамильярно. Даниилом — длинно и вычурно. — А как ваша фамилия?
— Исаев, — тот слабо улыбнулся. Даже не верилось, что эти белые, оцепеневшие губы еще способны на улыбку. — Зачем вам знать?
— Это ваша квартира?
— После дяди.., досталась.
— Сегодня вечером, — следователь заговорил почти жестко, — вы видели, слышали что-нибудь подозрительное?
Даня пристально взглянул на него, в этот мигу него был такой вид, будто он изо всех сил пытается что-то припомнить.
— Сегодня вечером… Я помню, что вышел на улицу и замерз. Зачем вышел? — Он наморщил лоб. — Не помню. Что-то мне было нужно, очень нужно. Потом…
Не помню.
— Вы встретили кого-нибудь из соседей по тамбуру?
— Кажется, никого.
— Вы никогда не запираете двери в квартиру?
Даня снова попытался изобразить улыбку. Как ни странно, он приходил в себя. То ли порезы на запястьях в самом деле оказались неглубокими, то ли вода в ванне — не слишком горячей, то ли его спас молодой организм, быстро свернувшаяся кровь… Только он посмотрел на следователя совсем ясным взглядом, и тот слегка вздрогнул: "А не ломает ли господин Исаев комедию?
Типа, «ничего не помню, все в тумане, кончик стерся?»
Плюс — напился. Удобненько! Труп-то в тамбуре, как ни поверни, а этот — пьян в дымину и руки порезал. Какие выводы?"
Но выводов ему сделать не дали — Даня прямо заявил, что квартиру в самом деле не запирает и никаких соседей этим вечером он точно не видел.
— А почему вы сразу спросили у меня про Боровина?
— Про Боровина? Странно! — Даня продолжал прямо смотреть на того, кто его допрашивал. — Пять минут назад все было как в тумане. Я спрашивал про Алексея Михайловича?
«Гадюка! — в ярости подумал следователь. — А я рассчитывал… В несознанку пошел?!»
— Когда вы, Даниил, — любезно проговорил он, — пришли в себя, то первым делом спросили, что случилось с вашим соседом. С Алексеем Михайловичем Боровиным.
— Так-так-так, — Даня сел и привалился виском к стене, измазанной его собственной кровью. На кровь он, впрочем, никакого внимания не обратил. Вряд ли он даже замечал, сколько народу столпилось вокруг него. Парень напряженно размышлял о чем-то.
— Полгода назад, — внезапно заявил он с такой интонацией, как будто фраза объясняла все.
— Что?!
— Полгода назад я поселился тут. Умер мой дядя. Я и не ждал наследства, он был не старый… Сердце подвело. Алексей Михайлович жил в этом тамбуре. — Даня говорил как сомнамбула, едва шевеля языком. — Я узнал, что он дает уроки итальянского. Никогда и не думал, что у меня пойдет…
— Что?! — повторил следователь, жадно ловя каждое слово. Группа притихла и тоже слушала.
— Язык, — пояснил Даня. — Он говорил — у меня способности. А почему я вдруг решил с ним заниматься?
Он нахмурил высокий, чистый лоб, прикрытый спутанными темными волосами:
— Не помню. Он сам предложил? Вряд ли. Он был такой скромный, разве стал бы навязываться… Значит, я к нему зашел? Почему? Никогда не хотел изучать итальянский. Да и поздно, в двадцать лет…
Он помолчал немного и вынес вердикт:
— Я сам к нему зашел. Иначе быть не могло. Понимаете, дядя, кроме квартиры, оставил мне еще и счет в банке. Я как-то оторопел… В сущности, сумма не слишком велика, но получить что-то даром… У меня руки опустились.
И Даня с каким-то презрением взглянул на свои перебинтованные и перетянутые руки, будто отрекался от них.
— Я сперва думал — можно что-нибудь купить. Но как-то не понимал, чего хочу. А потом…Да, теперь вспоминаю! Я решил чему-то научиться. Да хоть итальянскому. А в принципе никому ведь это было не нужно?
Он как будто прислушался к своему внутреннему голосу и кивнул:
— Никому. Ну а вообще ничего не делать — тоже тоска. И наверное, я решил зайти к Алексею Михайловичу.
— Этим вечером вы его видели?
— Я ведь уже сказал — никого не видел.
— Почему же вы сразу спросили о нем?
— И этого не помню. Я сейчас так странно себя чувствую…
И он снова осмотрел свои руки. Лицо оставалось бледным, но по выражению глаз становилось ясно — Даня вне опасности. «А „скорая“ запаздывает! — подумал следователь. — Если бы случай посложнее — парень был бы мертв!»
— А это что? — спросил Даня, продолжая рассматривать наспех, кое-как перебинтованные запястья.
— Вы этого не помните?
— Чего? Болит… — Даня неверными, непослушными пальцами взялся за окровавленные тряпки, но следователь его резко остановил:
— Нельзя!
— А что случилось? — Парень смотрел на него расширенными, невероятно синими глазами. — Почему я тут сижу? И так жарко, душно! И кровь…
Он будто впервые обнаружил пятна на кафеле и на своем костюме.
— Вы не помните, как это сделали?
— А что?
— Да вены перерезали! — выйдя из себя, крикнул следователь. Даня в испуге отшатнулся, скривив губы, как ребенок, который собирается заплакать. — Уж это вы помните?"!
— Это сделал я?! — изумленно переспросил парень. Он почти шептал. — А зачем?
— Это мы у вас хотели спросить! — Следователь едва взял себя в руки. Свидетель то ли ломал комедию, то ли в самом деле потерял большую часть воспоминаний.
— А я… Не понимаю, что вы тут делаете? — вдруг резко, почти агрессивно воскликнул Даня, снова стараясь встать. На этот раз удалось — он прислонился к стене, пошатываясь и нашаривая перевязанной рукой какую-нибудь опору. Нашлась вешалка для полотенец, и парень в нее вцепился, раскачиваясь и с трудом удерживаясь на ногах. Полотенца посыпались на пол, но никто не обратил на это внимания.
— Мы тут расследуем убийство, — объяснил ему мужчина с видеокамерой, который смотрел на него с большим интересом. — Убили вашего соседа, Боровина.
— А, чтоб тебя!.. — начал было следователь, но поправлять ошибку было поздно. Даня посмотрел на них так, будто впервые видел, слабо вцепился руками в вешалку… И снова упал в обморок.
Машина пришла через несколько минут. Тело положили на носилки и унесли. Следователь ругался, на чем свет стоит: парень ведь только начал разговаривать — и нате вам, удружили! Квартиру осмотрели заново. В ней был относительный порядок, было заметно, что за чистотой следят.. Записки опять же, после более тщательного обыска, не обнаружили. Мобильный телефон и бутылка, которые были найдены рядом с хозяином, отправились на экспертизу.
— Отключились у него мозги или нет, — сказал следователь, запахивая легкое пальто и усаживаясь в машину, — а я хочу с ним разобраться. К чему рядом мобильник? Он кому-то звонил или ему звонили. Но сперва мне нужны отпечатки пальцев. Вот чертова ночь!
Намело снегу на полметра! Поехали!
Намело снегу на полметра! Поехали!
Глава 3
Женщина, которая во время ночных дежурств называла себя Галиной, брела по заснеженному скверу, краем глаза следя за овчаркой, которая с восторгом проваливалась в сугробы вдоль решетки. За решеткой лился поток машин, время от времени образовывая пробки.
Иногда овчарка становилась передними лапами на верх решетки и с любопытством разглядывала людей, сидевших в машинах. Те ей улыбались — собака была еще молода и очень забавна. Ее наивные и любопытные глаза редко кого оставляли равнодушными..
Обычно женщина отзывала Дерри, но сегодня ей было не до нее. Эта безумная ночь, которая оставила такой тяжелый осадок… И "то утреннее возвращение домой, недовольный голос мужа, который спрашивал, отчего ему не выстирали рыжую майку, сколько можно просить? Галина, вопреки всем усвоенным методикам, которые учили жен ладить с мужьями, чуть не рявкнула:
«Тебе надо — ты и стирай!» Но каким-то чудом сдержалась. А дочь? Ольга проплелась мимо нее в халате, едва обратив внимание на мать, буркнула что-то и заперлась в ванной комнате. Оттуда послышался шум воды — она принимала душ.
"А я и рук вымыть не успела. И что делать? Оба по-своему правы. Мужчина имеет право на чистое белье.
Девочка — на материнское внимание. Но ведь и я тоже имею право на что-то? В конце концов, на их любовь! И с собакой все отказались погулять. А время-то было!
Нет, опять пошла я".
— Дерри! — крикнула она, заметив, что овчарка уж очень активно общается с какой-то крохотной шавкой, подскочившей неведомо откуда. Игры у нее были грубые, солдафонские: хрясь лапой, цоп зубами — вот весело-то! Бедная собачка жалась к земле и уже не знала, как выпутаться из постигшей ее беды.
— Дерри, фу!
Собака неохотно подошла к Юлии — таково было настоящее имя «Галины» и была взята на поводок. После этого настроение у нее резко упало и она начала рваться во все стороны, чуть не вывихивая хозяйке руки. Домой та вернулась вымотанная и мрачная. Муж уже уехал на работу, хотя, по ее расчетам, ему было некуда торопиться. Он приезжал в свой офис к двенадцати. А теперь — половина десятого!
Дочь была дома. Она сидела на кухне, смотрела телевизор, какое-то бодрое утреннее шоу, и пила кофе.
Юлия протерла собаку полотенцем, отцепила поводок и наконец-то умылась. Когда она вернулась в кухню, дочь сидела в той же расслабленной позе. Мать расположилась рядом с ней на кухонном диванчике и вытянула уставшие ноги. Дочь упорно смотрела на экран, где, в сущности, ничего интересного не происходило.
— Ты не опоздаешь в школу? — спросила Юлия, раздумывая: закурить не закурить? Курила она редко, в основном в минуты сильной усталости. А это была как раз такая минута. Но… Какой пример для дочери?
— Нет, — отрезала та.
— Тебе нужно было выйти полчаса назад.
— Я сама знаю, когда надо выйти.
— Боже мой, — Юлия растерла внезапно занывший висок и все-таки достала из кармана халата пачку сигарет. Открыв ее, она обнаружила, что сигарет значительно поубавилось со вчерашнего вечера. — Ты курила?
— Почему сразу я! — яростно ответила Оля, и мать с ужасом увидела в ее глазах неприкрытую ненависть. — Сразу я, все я, всегда я!
— Успокойся!
— Успокаивай своих ночных психов, а меня оставь в покое!
— Немедленно прекрати! — рявкнула на нее мать.
Наступила тишина. Крики пока еще действовали. Но чем чаще они звучали в доме, тем меньше в нем оставалось тепла и взаимопонимания. Разве стала бы она, разве посмела бы кричать на клиента, который звонит ей среди ночи? А на дочь — можно. Она никому не пожалуется.
— Прости, — немедленно извинилась Юлия, беря дочь за тонкое запястье и ласково пожимая его. — Я страшно устала. Понимаешь? А насчет сигарет… Ты не воспринимай, как нотацию, но я вот, например, очень жалею, что когда-то начала курить. Начать было легко, а бросить оказалось трудно. Сейчас я выкуриваю одну-две в день. Раньше уходила пачка. И все равно бросить не смогла.
— Зачем ты мне это говоришь? — наконец взглянула на нее дочь. Однако голос звучал уже мягче и руки она не отнимала.
— Я люблю тебя, — сказала Юлия. — Я хочу, чтобы ты была счастлива и не тратила свою жизнь на то, чтобы избавиться от привычек, которые тебе мешают.
Я не буду тебя пытать — куришь не куришь. В конце концов, ты почти взрослая. Сделай выбор сама.
— Я не курила, — вдруг ответила дочь. — Это отец.
— А почему… Мои? — Юлия сразу поверила и удивилась. Муж предпочитал более крепкий сорт, а ментола вообще не выносил. Чтобы он притронулся к ее заветной пачке!
— Ему кто-то звонил среди ночи, часа в три-четыре. Я не помню точно, потому что была сонная. — Девочка все больше волновалась, и теперь мать ясно видела — ту что-то мучает. — А потом сидел на кухне и курил-курил… Всю квартиру прокурил, и так — до рассвета. Наверное, и твои взял. Не знаю. Я не брала!
— Да, милая, да, — Юлия растерянно поглаживала ее руку. — Я тебе верю. Не прикасайся к этой дряни.
— Мама…
Слово было произнесено так серьезно и с такой недетской интонацией, что женщина оторопела. В этот миг она, как никогда раньше, жалела о своих ночных дежурствах, из-за которых почти не видела семью. «А вдруг что-то случилось, о чем я не знаю! Разве я по ночам не слышу по сто раз одно и то же — девочку посадили на наркотики, муж уходит на сторону, а детей избивает, а то еще и хуже… Как она это сказала!»
— У него есть женщина, — с тем же серьезным, доверительным выражением произнесла Оля.
— Что ты говоришь? — Мать в испуге выпустила хрупкую, полудетскую руку. — У отца?!
"А ведь я знала, чувствовала! Все-таки была права! Он совершенно перестал обращать на меня внимание! И еще хуже — стал сторониться, как будто я прокаженная! Может, я и сама виновата — не могу сказать, что до сих пор его люблю, как прежде, но…
Ведь есть Оля!"
— Послушай, — она с трудом подбирала слова под тяжелым, пристальным взглядом четырнадцатилетней дочери. — Тебе не должно быть до этого дела.
— В самом деле? — В голосе подростка мгновенно прозвучала издевательская нотка. — Почему же?
— Иногда, — еще с большим усилием выговорила Юлия, в этот миг ощущая себя уже и «Галиной», — иногда мужчинам это нужно.
Наступила мертвая тишина, потому что Оля резко выключила телевизор. Она поднялась из-за стола и смотрела на мать таким взглядом, что та всерьез перепугалась.
— Нужно? — повторила девочка. — И ты это так спокойно говоришь?
— Это правда. Это жизнь, Оля. Пусть у тебя будет иначе, а вот у меня — так. Но отец — это отец.
— Хватит пустых слов! — крикнула девочка и вдруг скинула на пол все, что было на столе: сухарницу с печеньем, две чашки из-под кофе, сахарницу, пепельницу…
Юлия вскочила:
— Прекрати истерику! И собирайся в школу!
— Не пойду туда!
— Пойдешь!
— Никогда больше, — зарыдала девочка, боком повалившись на диванчик и зажимая лицо ладонями. Юлия стояла над нею в полной растерянности. «Галина» нашлась бы. Она бы знала, что сказать. Но что сказать собственному ребенку, который так явно мучается, страдает, зовет на помощь, а.., взаимопонимания так и нет.
— Никогда больше в школу я не пойду! — глухо твердила дочь.
Юлия взяла себя в руки и присела рядом. Внутренне отрегулировав голос, спокойно произнесла:
— И не ходи. Этот день можно и пропустить.
— Что? — Девочка изумленно подняла голову. — Как?
Она явно ожидала нападок и нотаций, но мать улыбалась — уже совершенно искренне. Ей пришла в голову отличная идея.
— Так, — просто ответила она. — Я сама тебя туда не пущу сегодня. У меня есть план. Мы посидим в ресторане, согласна? Я знаю отличное место. Сама, правда, там не бывала, но коллеги рассказывали. Кормят замечательно, а денег у меня хватит. Пошли?
— Прямо сейчас? — прошептала Оля.
— А когда же? Ты хочешь дождаться, когда я упаду в обморок от усталости? — Юлия продолжала улыбаться. — Так что к программе добавляю такси — туда и обратно. Посидим, покушаем, поболтаем. А приедем — я лягу спать.
Оля стояла перед ней, вытянувшись в струнку. Для своих четырнадцати лет это был довольно рослый, развитой ребенок, почти что маленькая женщина. Но сейчас у нее было такое детское выражение лица, что мать невольно умилилась. «Всем нам хочется, чтобы они подольше оставались несмышленышами и от нашей юбки не отцеплялись. А лучше-то наоборот. Вот эта уже начинает познавать мир. И к сожалению, не с лучшей стороны. Нужно ведь какое-то расслабление? Не школа, что-то другое!»
— Поехали!
— Я сейчас! — Оля бросилась в свою комнату и уже минут через десять вернулась неузнаваемой. Вместо истертого махрового халата — голубая блузка, под цвет глаз, и модные брючки. Сапожки на каблуках — в этом году она впервые стала носить каблуки. Девочка даже успела сделать что-то вроде прически, защепив волосы множеством стразовых заколок. Про себя Юлия называла такие прически безобразными и считала, что молодежь понапрасну уродует себя (ведь у ее дочери были изумительные каштановые косы, а та их самовольно обрезала, оставшись с какими-то жалкими крысиными хвостами). Но сейчас был неподходящий момент для замечаний. Оля и так едва пришла в себя.