Он поцеловал ее в щеку и поставил на землю.
— Твоя мама говорит, что тебе пора обедать.
— Но ты только приехал!
— Я никуда не собираюсь. А тебе нужно подкрепить силы после всех этих танцев.
— Я не хочу есть, — возразила она.
— Какая жалость, — сказал он. — Потому что я собирался научить тебя вальсировать после обеда, и у тебя, конечно, ничего не выйдет на пустой желудок.
Глаза Шарлотты стали почти круглыми.
— Правда? Папа говорил, что я не могу танцевать вальс, пока мне не будет десять.
Майкл послал ей одну из его потрясающих полуулыбок, которые всегда вызывали трепет в душе Франчески.
— Ну, мы ведь не обязаны ему об этом рассказывать, разве нет?
— Ох, дядя Майкл, я люблю тебя, — сказала она с жаром, и после очередных крепких объятий побежала к Обри-Холлу.
— И еще одна победа, — сказала Франческа, качая головой и глядя, как племянница бежит через лужайку.
Майкл взял ее за руку и притянул к себе.
— И что бы это значило?
Франческа чуть улыбнулась, тихо вздохнула, и сказала:
— «Я бы никогда не стала тебе лгать».
Он глубоко поцеловал ее.
— Очень надеюсь.
Она подняла взгляд, заглянула в его серебристые глаза и позволила себе расслабиться, наслаждаясь теплом его тела.
— Похоже, ни одна женщина не может тебе противостоять.
— Как же мне повезло, что я пал жертвой чар лишь одной из них.
— Это мне повезло.
— Вообще-то, да, — сказал он с притворной застенчивостью. — Но я этого не говорил.
Она сильно стукнула его по руке.
Он в ответ поцеловал ее.
— Я скучал по тебе.
— Я тоже по тебе скучала.
— И как поживает клан Бриджертонов? — спросил он, взяв ее под руку.
— Просто замечательно, — ответила Франческа. — Как ни странно, я прекрасно провожу время.
— Как ни странно? — повторил он, вид у него был слегка удивленный.
Франческа повела его прочь от дома. Они не виделись больше недели, и сейчас ей не хотелось с кем-либо делиться его обществом.
— Ты о чем? — поинтересовалась она.
— Ты сказала «как ни странно». Как будто тебя это удивляет.
— Конечно, нет, — ответила она. Но потом задумалась. — Я всегда отлично провожу время, когда навещаю семью, — настороженно заметила она.
— Но…
— Но сейчас еще лучше, — она пожала плечами. — Не знаю, почему.
Что было не совсем правдой. Тот разговор с матерью… было что-то волшебное в тех слезах.
Но она не могла сказать ему это. Он услышит лишь о слезах и ни о чем больше, станет волноваться, и она будет чувствовать себя ужасно, тревожась за него, а она так устала от всего этого.
Кроме того, он был мужчиной. Ему все равно никогда не понять.
— Я чувствую себя счастливой, — сказала она. — Наверное, здесь что-то в воздухе.
— И солнце светит, — заметил он.
Она беспечно пожала плечом и прислонилась к дереву.
— Птицы поют.
— Цветут цветы?
— Лишь некоторые, — подтвердила она.
Он огляделся.
— Чего не хватает этому моменту — так это маленького пушистого кролика, скачущего по полю.
Она радостно улыбнулась и потянулась к нему за поцелуем.
— Все эти пасторальные красоты просто изумительны.
— Верно, — губы его нашли ее рот с таким знакомым жаром. — Я скучал по тебе, — сказал он, голос его стал хриплым от желания.
Она тихо застонала, когда он стал покусывать ее ухо.
— Знаю. Ты уже говорил.
— Это не грех и повторить.
Франческа хотела сказать что-нибудь остроумное, вроде того, что она никогда не устанет слушать эти слова, но в этот момент вдруг оказалась крепко прижатой к дереву, одной ногой обвив его бедра.
— На тебе слишком много одежды, — простонал он.
— Мы слишком близко к дому, — ахнула она, в животе ее все сжалось от предвкушения, когда он прижался к ней еще теснее.
— А как далеко, — прошептал он, и одна из его рук забралась ей под юбки, — будет не «слишком близко»?
— Не слишком далеко.
Он отодвинулся и посмотрел на нее.
— В самом деле?
— В самом деле, — губы ее изогнулись в улыбке, она чувствовала себя дьяволенком. Она чувствовала себя всемогущей. И ей хотелось самой обо всем позаботиться. О нем. О своей жизни. Обо всем.
— Идем за мной, — сказала она с жаром, схватила его за руку и побежала.
Майкл скучал по жене. Ночью, когда ее не было рядом, кровать казалась такой холодной, а комната — пустой. Даже, когда он уставал, и тело его не жаждало ее, ему нужно было ее присутствие, ее запах, ее тепло.
Он скучал по звуку ее дыхания. Скучал по тому, как совсем иначе двигался матрац, когда на нем лежал кто-то еще.
Он знал — даже, несмотря на то, что она была гораздо более сдержанной, чем он, и, скорее всего, не стала бы пользоваться столь пылкими словами — она испытывала то же самое. Но, даже, несмотря на это, он был приятно удивлен, когда бежал по полю, позволяя ей вести себя, зная, что через несколько коротких минут он окажется глубоко внутри нее.
— Сюда, — сказала она, останавливаясь у подножия холма.
— Сюда? — спросил он с сомнением. Здесь не было даже деревьев, чтобы укрыться от глаз тех, кто мог проходить мимо.
Она присела.
— Сюда никто не ходит.
— Никто?
— Трава очень мягкая, — сказала она чарующим голосом.
— Я даже спрашивать не хочу, откуда тебе это известно, — пробормотал он.
— Это все пикники, — сказала она, очаровательно надувшись. — С моими куклами.
Он снял сюртук и постелил его на траву вместо покрывала. Склон был немного пологим, что, как он подумал, было бы удобней для нее, чем ровная земля.
Он посмотрел на нее. Потом на сюртук. Она не двинулась с места.
— Ты, — сказала она.
— Что, я?
— Ложись, — приказала она.
Он покорно подчинился.
И, прежде чем он успел отпустить какое-нибудь замечание, попытаться поддразнить ее, спросить о чем-нибудь или просто вдохнуть, она села на него верхом.
— О Боже всемо… — ахнул он, но не смог договорить. Теперь она целовала его, рот ее был горячим, голодным и агрессивным. Это было так восхитительно знакомо — ему нравилось знать о ней каждую мелочь, начиная с размера ее грудей и заканчивая ритмом ее поцелуев — и все же в этот раз она казалась немного…
Другой.
Словно обновленной.
Одна из его ладоней скользнула ей на затылок. Дома ему нравилось по одной вытаскивать из ее волос шпильки и смотреть, как пряди выпадают из прически. Но сегодня он слишком хотел ее, был слишком возбужден, и ему не хватало терпения, чтобы…
— Зачем все это? — спросил он. Она откинула его руку и томно прикрыла глаза.
— Сейчас я — главная, — прошептала она.
Тело его напряглось. Еще сильнее. О Господи, она убьет его.
— Поторопись, — выдохнул он.
Но едва ли она слышала его. Она очень медленно расстегивала его брюки, позволяя ладоням ласкать его живот, пока не нащупала его.
— Фрэнни…
Один палец. Вот и все, что он получил от нее. Один палец, перышком коснувшийся его плоти.
Она повернулась и посмотрела на него.
— Забавно, — заметила она.
Он сосредоточился на том, чтобы дышать.
— Я люблю тебя, — нежно произнесла она, и он почувствовал, что она встала. Она до бедер подобрала юбки, устроилась на нем и одним удивительно плавным движением вобрала его в себя, тело ее приникло к нему, так что он оказался полностью внутри нее.
Ему хотелось начать двигаться. Хотелось ворваться в нее снизу или опрокинуть ее на спину и входить в нее, пока от обоих не останется ничего, кроме горстки пепла, но ее ладони крепко сжимали его бедра, и когда он поднял на нее взгляд, глаза ее были закрыты, казалось, что она тоже пытается взять себя в руки.
Ее дыхание было медленным и ровным, но шумным, слишком шумным, и с каждым выдохом она словно втягивала его все глубже.
— Фрэнни, — простонал он, потому что не знал, что еще он мог сделать. Ему хотелось двигаться быстрее. Сильнее. Как угодно, но она лишь продолжала покачиваться на нем вперед и назад, ноги ее стискивали его в изощренной пытке. Он сжал ее бедра, собираясь заставить ее двигаться, но она открыла глаза и с мягкой, счастливой улыбкой покачала головой.
— Мне нравится так, — сказала она.
Ему хотелось другого. Ему нужно было другое, но когда она смотрела на него, то казалась такой чертовски счастливой, что он не мог ни в чем ей отказать. А затем она задрожала, и это было странно, потому что он так хорошо знал, какая она, когда достигает высшей точки, и все же на этот раз все казалось мягче… и одновременно сильнее.
Она раскачивалась и вращала бедрами, затем тихо вскрикнула и обессилено опустилась на него.
И, к полному своему изумлению, он кончил. Он не думал, что готов к этому. Он и не подозревал, что вообще близок к разрядке, хотя едва ли ему бы понадобилось на это так уж много времени, если бы он мог двигаться, лежа под ней. Но тут, без всякого предупреждения, он просто взорвался.
Они лежали так какое-то время, их нежно ласкали солнечные лучи. Она уткнулась лицом ему в шею, и он обнимал ее, удивляясь, что такие моменты вообще бывают.
Потому что все было прекрасно. И он мог бы оставаться здесь вечно, если бы это было возможно. И, даже не спрашивая ее об этом, он знал, что она чувствует то же самое.
Они собирались поехать домой через два дня после крестин, думала Франческа, смотря, как один из ее племянников повалил другого на землю, и все же прошло уже три недели, а они даже не начали паковать вещи.
— Никаких сломанных костей, надеюсь.
Франческа улыбнулась своей сестре Элоизе, которая тоже решила на какое-то время задержаться в Обри-Холле.
— Нет, — ответила она, слегка вздрогнув, когда будущий герцог Гастингс — известный так же как Дэйви, одиннадцати лет от роду — издав боевой клич, спрыгнул с дерева. — Но не потому, что они мало стараются.
Элоиза устроилась рядом с ней и подставила лицо солнечным лучам.
— Я надену шляпку через минуту, клянусь, — сказала она.
— Я не совсем понимаю правила этой игры, — заметила Франческа.
Элоиза не потрудилась раскрыть глаза.
— Это потому, что их нет.
Франческа посмотрела на воцарившийся перед ней хаос в новом свете. Оливер, двенадцатилетний пасынок Элоизы, схватил мяч — с каких это пор у них появился мяч? — и побежал через лужайку. Похоже, он достиг своей цели — хотя Франческа не могла с уверенностью сказать, был ли это гигантский дубовый пень, который стоял здесь еще с тех пор, как она была ребенком, или Майлз, второй сын Энтони, который, скрестив ноги и руки продолжал сидеть на месте, с того момента как десять минут назад она вышла на прогулку.
Но в любом случае, Оливер, должно быть, выиграл очко, потому что он с размаху бросил мяч о землю и подпрыгнул с победоносным криком. Майлз, похоже, был в его команде — впервые Франческа подумала, что в игре были команды — потому что он вскочил на ноги и тоже стал веселиться.
Элоиза открыла глаза.
— Мой ребенок никого не убил?
— Нет.
— И никто не убил его?
Франческа улыбнулась.
— Нет.
— Хорошо, — Элоиза зевнула и устроилась в кресле поудобнее.
Франческа задумалась над ее словами.
— Элоиза?
— Мммм?
— Ты когда-нибудь… — Она нахмурилась. У нее не было никакого права задавать этот вопрос. — Ты когда-нибудь любила Оливера и Аманду…
— Меньше? — помогла Элоиза.
— Да.
Элоиза выпрямилась и открыла глаза.
— Нет.
— В самом деле? — не то чтобы Франческа ей не поверила. Она любила племянников и племянниц всем своим существом; она готова была отдать жизнь за любого из них — включая Аманду и Оливера — без малейших колебаний. Но она никогда не рожала. Никогда не носила ребенка в своем чреве — вернее, уже долгое время — и не знала, не станет ли тогда все по-другому. Гораздо сложнее.
Если бы у нее был ребенок, свой ребенок, кровь и плоть ее и Майкла, не заставило бы это ее внезапно осознать, что та любовь, которую она испытывала сейчас к Шарлоте, Оливеру, Майлзу и остальным — всего лишь слабое подобие того, что было в ее сердце к собственному ребенку?
А есть ли разница?
Неужели ей хотелось бы, чтобы была?
— Я думала, что так будет, — призналась Элоиза. — Конечно же, я любила Оливера и Аманду до того, как появилась Пенелопа. Да и как я могла их не любить? Они — частички Филиппа. И, — продолжила она, и лицо ее стало задумчивым, словно она никогда особо не размышляла на эту тему. — Они… это они. А я — их мать.
Франческа печально улыбнулась.
— Но, даже несмотря на это, — продолжала Элоиза. — До того как родилась Пенелопа, и даже когда я была беременна, я думала, что все будет по-другому. — Она остановилась. — Все и правда по-другому. — Она снова замолчала. — Но ничуть не меньше. Вопрос не в том больше или меньше, и даже… не… в природе этого чувства.
Элоиза пожала плечами.
— Я не могу это объяснить.
Франческа снова посмотрела на игру, которая возобновилась.
— Нет, — тихо сказала она. — Думаю, тебе это удалось.
Последовало долгое молчание, и Элоиза сказала:
— Ты нечасто говоришь об этом.
Франческа мягко покачала головой.
— Нет.
— А хочешь?
Она на секунду задумалась.
— Не знаю, — Франческа повернулась к сестре. Между ними была разница в год, но в детстве Элоиза во многом была словно другая сторона той же монеты. Они были очень похожи, за исключением глаз, и даже родились в один день, только одна — на год позже.
Элоиза смотрела на нее с нежным любопытством и сочувствием, от которых всего несколько недель назад, у нее разорвалось бы сердце. Но сейчас они лишь утешали. Франческа не чувствовала, что ее жалеют, она чувствовала, что ее любят.
— Я счастлива, — сказала Франческа. И она в самом деле была счастлива. Впервые она не чувствовала пустоты внутри. Она даже забыла, что надо считать. Она не знала, сколько дней прошло с ее последних месячных, и это было чертовски здорово.
— Ненавижу цифры, — пробормотала она.
— Что, прости?
Она спрятала улыбку.
— Ничего.
Из-за тонкой пелены облаков выглянуло солнце. Элоиза заслонила глаза рукой и уселась поудобнее.
— О, Боже мой, — воскликнула она. — По-моему, Оливер только что сел на Майлза.
Франческа засмеялась, а потом, прежде чем она сама поняла, что собирается сделать, вдруг поднялась.
— Как по-твоему, меня возьмут в игру?
Элоиза посмотрела на нее так, словно она сошла с ума, что, подумала Франческа, слегка пожав плечами, пожалуй, было правдой.
Элоиза поглядела на нее, затем на мальчиков, снова на Франческу и тоже встала.
— Если ты пойдешь, то и я.
— Ты не можешь, — сказала Франческа. — Ты беременна.
— Совсем недавно, — отозвалась Элоиза со смешком. — Кроме того, Оливер не посмеет сесть на меня. — Она протянула Франческе руку. — Идем?
— Думаю, да. — Франческа взяла сестру под руку, и они вместе побежали вниз с холма, крича, словно банши, и наслаждаясь каждой минутой.
— Я слышал, что вы сегодня днем устроили сцену, — заметил Майкл, присаживаясь на краешек кровати.
Франческа не двинулась с места. Даже глаз не открыла.
— Я устала, — больше она ничего не сказала.
Он оглядел пыльный подол ее платья.
— И испачкалась.
— Слишком устала, чтобы умыться.
— Энтони сказал, что Майлз под впечатлением. По всей видимости, ты кидаешь очень хорошо для девчонки.
— Я бы кидала превосходно, — ответила она. — Если бы мне сказали, что пользоваться руками нельзя.
Он усмехнулся.
— Во что именно вы играли?
— Понятия не имею. — Она тихо устало застонала. — Ты не потрешь мне ноги?
Он сел поудобнее на кровати и приподнял подол ее платья до середины икр. Ноги ее были грязными.
— Боже правый, — воскликнул он. — Ты что, играла босиком?
— Я не могла хорошо играть в туфлях.
— А как Элоиза?
— Видимо, она кидает как мальчишка.
— Я думал, что руками пользоваться нельзя.
На это она негодующе приподнялась на локтях.
— Знаю. Это зависит от того, на каком конце поля ты находишься. Кто бы мог подумать.
Он взял ее ступню руками, про себя отметив, что надо бы позже их помыть — руки, само собой, о своих ногах она могла и сама позаботиться.
— Я и не подозревал, что ты так любишь соревноваться, — заметил он.
— Это — семейная черта, — проворчала она. — Нет, нет, здесь. Да, прямо здесь. Сильнее. О-о-о-о-о-о-о-о…
— Почему мне кажется, что я слышал это раньше, — задумчиво произнес он. — Вот только мне было гораздо веселее?
— Просто молчи и массируй мне ноги.
— Слушаюсь, ваше величество, — пробормотал он, улыбнувшись, когда понял, что ей нравится, когда ее так называют. После одной или двух минут молчания, изредка нарушаемого стонами Франчески, он спросил. — Сколько еще ты собираешься здесь пробыть?
— Ты хочешь домой?
— У меня есть кое-какие дела, — ответил он. — Но ничего, что не могло бы подождать. Как ни странно, мне очень нравится твоя семья.
Она изогнула бровь и усмехнулась.
— Как ни странно?
— Именно. Хотя меня немного испугало, когда твоя сестра победила меня в соревновании по стрельбе.
— Она всех побеждает. Всегда. В следующий раз соревнуйся с Грегори. Он и в дерево попасть не может.
Майкл перешел к другой ноге. Франческа выглядела такой счастливой и расслабленной. Не только сейчас, но и за ужином, и в гостиной, и когда гонялась за своими племянницами и племянниками, и даже ночью, когда они занимались любовью на своей огромной кровати с пологом на четырех столбиках. Он готов был ехать домой, в Килмартин, пусть даже имение старое и полное сквозняков, но оно всегда было их домом. Хотя он с радостью оставался бы здесь вечно, если бы это значило, что Франческа всегда будет такой.