— И не тратьте на меня ваш лучший кларет, Алекс, — добавил он, — я пью в чисто лечебных целях.
Почти незаметно для глаза все присутствовавшие придвинули свои кресла поближе. Лессингэм начал рассказывать очень медленно, время от времени приостанавливаясь, чтобы глотнуть вина. Дэлглишу показалось, что Майлз как-то изменился с момента приезда, словно обрел некую власть, таинственную и в то же время такую знакомую. Адам подумал: сейчас Лессингэм обрел мистическую силу сказителя. Освещенные огнем камина лица сидящих вокруг рассказчика людей вдруг напомнили ему его первую сельскую школу. Там в три часа каждую пятницу ребятишки усаживались тесным кружком вокруг мисс Даглас и целых полчаса слушали ее рассказы и сказки. И Дэлглиш ощутил тоску и боль по тем навсегда утраченным дням детской наивности и любви. Его удивила сила и яркость воспоминания, пришедшего в такой неожиданный момент. Но сегодняшний рассказ обещал быть совсем иным и вовсе не предназначенным для детских ушей.
— Я должен был побывать у зубного врача в Норидже в пять часов, а потом заехал ненадолго в «Клоуз», навестить приятеля. Так что к вам я ехал не от себя, а из Нориджа. У Фэарстеда свернул с шоссе В1150 направо и чуть не врезался в кузов машины: она стояла без огней, поперек дороги. Я еще подумал, какой дурак ставит так машину, чтобы зайти в кусты и отлить. Потом мне пришло в голову, что там что-то могло случиться. Тем более что правая дверца была открыта. Это показалось мне странным. Ну, я отъехал к обочине и пошел посмотреть. Никого. Не знаю, почему я решил зайти за деревья. Думаю, сработал какой-то инстинкт. В темноте ничего не было видно, и я подумал: может, позвать, покричать? Потом почувствовал себя полным идиотом и решил уйти, не лезть в чужие дела. И вот тут-то я чуть не споткнулся о труп. — Он снова глотнул вина. — По-прежнему ничего не было видно. Я опустился на колени и стал щупать вокруг руками. И коснулся ее тела. Кажется, я дотронулся до бедра, не могу сказать точно. Но это было человеческое тело. Тут нельзя ошибиться — тело, даже мертвое, все равно узнаешь. Тогда я вернулся к машине и взял фонарь. Осветил ноги и повел лучом вдоль тела к лицу. Ну и тут, конечно, увидел… И понял: это опять Свистун.
— Это было очень страшно? — сочувственно спросила Мэг Деннисон.
Он, по-видимому, расслышал в ее голосе то, что она на самом деле чувствовала — не зуд похотливого любопытства, но сочувствие: она понимала, что сейчас ему необходимо выговориться. Он смотрел на нее с минуту, словно только что увидел, помолчал, всерьез обдумывая ответ.
— Не так страшно, как отвратительно. Сейчас, оглядываясь назад, я вижу, что испытывал какие-то смешанные чувства. Ужас, неверие и какой-то стыд. Я чувствовал себя не просто как пассивный наблюдатель, а как извращенец какой-то. Смерть всегда неприглядна. Зрелище было гротескным: женщина выглядела смешной, изо рта торчали тонкие завитки волос, казалось, она их жует. Ужасно — это само собой, но в то же время — глупо. У меня возникло непреодолимое желание рассмеяться, глупо захихикать. Я понимаю, это была реакция на шок, но это вряд ли может служить оправданием. И вся сцена была — как бы это сказать? — банальна. Если бы меня раньше попросили описать жертву Свистуна, я именно так бы ее себе и представил. Мы ведь обычно полагаем, что реальность должна отличаться от образов, созданных нашим воображением.
— Не потому ли, что эти образы обычно еще страшнее, чем реальность? — спросила Элис Мэар.
Мэг Деннисон тихо проговорила:
— Вас, наверное, охватил непреодолимый ужас. Я знаю, со мной это было бы именно так. Один в полной тьме, и этот кошмар…
Он передвинулся в кресле, наклонившись поближе к ней, и произнес так, будто ему очень важно, чтобы именно она среди всех, кто был в этой гостиной, поняла, что он хочет сказать:
— Нет, ужаса я не чувствовал — вот что удивительнее всего. Я, конечно, испугался, но это прошло быстро, уже через пару секунд. Я ведь не думал, что он где-то тут скрывается и ждет. Он уже получил желаемое. Да и, в конце концов, его вовсе не интересуют мужчины. Я вдруг обнаружил, что в голову мне приходят совершенно обыденные, здравые мысли: я не должен ничего здесь трогать. Не должен уничтожить улики. Должен вызвать полицию. Потом, когда уже шел к машине, стал думать о том, что им скажу, репетировать, вроде я всю эту историю сам сочинил. Я пытался найти объяснение, почему вдруг полез в кусты, найти верный тон, чтобы мой рассказ звучал убедительно.
— Да в чем же там было оправдываться? — спросил Алекс Мэар. — Вы сделали то, что сделали. И на мой взгляд, все это звучит достаточно убедительно. Машина, стоявшая поперек дороги, представляла собой явную опасность. Было бы просто безответственно взять да проехать мимо.
— Мне казалось, все это потребует долгих объяснений и сразу, и потом. Может, от того, что все вопросы у полицейских начинаются с «почему». Начинаешь с пристрастием вдумываться в мотивы собственных поступков. Получается, что ты вроде бы сам должен убедить себя, что не ты это сделал.
— Но труп… Когда вы пошли назад к машине за фонарем, а потом увидели эту женщину… Вы были уверены, что она мертва? — нетерпеливо спросила Хилари Робартс.
— Да, конечно. Я знал, что она мертва.
— Как это — вы знали? Это могло случиться совсем недавно. Почему вы не попытались оживить ее, сделать искусственное дыхание, поцелуй жизни, наконец? Наверное, стоило ради этого превозмочь естественное отвращение?
Дэлглиш услышал, как Мэг Деннисон тихонько то ли ахнула, то ли застонала. Лессингэм взглянул на Хилари и холодно произнес:
— Стоило бы, если бы это имело хоть малейший смысл. Я знал, что она мертва. И давайте оставим это. Но вы можете не беспокоиться. Если я когда-нибудь найду вас in extremis,[24] я не премину превозмочь естественное отвращение.
Хилари откинулась в кресле, и на губах ее мелькнула довольная улыбка, словно она обрадовалась, что, уколов, заставила его унизиться до дешевой колкости. И когда она заговорила снова, голос ее звучал более спокойно:
— Удивительно, что вас не заподозрили в убийстве. Ведь вы первым оказались на месте преступления, и это уже второй раз, что вы оказываетесь причастны… ну, почти причастны, к насильственной смерти. Это уже входит в привычку.
Последние слова она произнесла очень тихо, еле слышно, но глаза ее не отрывались от лица Лессингэма. Он, не дрогнув, встретил ее взгляд и столь же тихо ответил:
— Но ведь есть разница, вы не находите? Помните — мне пришлось быть там и видеть, как умирал Тоби… А в этот раз никто и не пытается притворяться, что это не убийство.
В камине вдруг раздался громкий треск, и верхнее полено скатилось и упало на каменную плиту перед камином. Мэар, лицо которого раскраснелось, раздраженно зашвырнул полено обратно носком ботинка. Хилари Робартс, теперь совершенно спокойная, обратилась к Дэлглишу:
— Но я права, не правда ли? Разве полиция не всегда подозревает того, кто первым обнаруживает труп?
— Не обязательно, — тихо ответил Дэлглиш.
Начав рассказ, Лессингэм поставил бутылку кларета на плиту перед камином. Теперь он наклонился и, взяв бутылку, осторожно наполнил свой бокал снова.
— Я думаю, они вполне могли бы меня заподозрить, — сказал он, — если бы не целый ряд весьма удачных обстоятельств. Я — это совершенно очевидно — ехал по своим заранее намеченным делам. У меня имеется неопровержимое алиби в отношении по крайней мере двух предыдущих убийств. С точки зрения полиции на мне совершенно удручающе не было никаких следов крови. Полагаю, они могли заметить, что я нахожусь в состоянии легкого шока. И у меня не было ни шнура, которым ее задушили, ни ножа.
— Какого еще ножа? — резко спросила Хилари. — Свистун — душитель. Все знают — он душит свои жертвы.
— А, верно, я ведь еще не говорил об этом. Ее, конечно же, задушили, то есть я думаю, что задушили. Я не рассматривал ее лицо, осветил его ненадолго, и все. Но Свистун оставляет свой знак на убитых, не только набивает им рот волосами. Волосы с лобка, между прочим. Я этот знак ясно видел. У нее на лбу была вырезана большая буква «L». Четко, не ошибешься. Следователь в полиции потом сказал мне: это один из автографов Свистуна. Он считает, что это «L» может означать Ларксокен. Что Свистун, возможно, пытается этим что-то выразить, может, протест против использования ядерной энергии.
— Абсолютная ерунда! — резко возразил Алекс Мэар. Потом добавил более спокойным тоном: — По телевидению и в газетах ничего не говорилось о том, что он вырезает какие-то знаки на лбу у своих жертв.
— Полиция старается не сообщать об этом. Это одна из деталей, которые могут быть использованы для определения ложных признаний. Таких деталей набралось уже с полдюжины, если не больше. Ничего, например, не сообщалось о том, что волосы с лобка. Но эта гадость, кажется, уже всем известна. В конце концов, не только мне случилось обнаружить тело жертвы. А на людской роток не накинешь платок.
— Насколько я знаю, в средствах массовой информации ничего не говорилось о том, что волосы с лобка, — заявила Хилари Робартс.
— Да, полиция и это держит в секрете. К тому же эта деталь вряд ли может упоминаться в газете, которую читает вся семья. Впрочем, это и неудивительно. Свистун не насилует свои жертвы, но какой-то сексуальный элемент в его убийствах все же присутствует.
Об этой детали говорил Дэлглишу Рикардс накануне вечером, и Адам подумал, что Лессингэму не следовало обнародовать ее здесь, в компании мужчин и женщин, приглашенных к обеду. Его удивила собственная неожиданно болезненная реакция. Может быть, он прореагировал так из-за того, что заметил искаженное болью лицо Мэг Деннисон. А потом до ушей его донесся какой-то еле слышный звук. Он взглянул сквозь дверной проем в столовую и увидел там, в полутьме, тоненькую фигурку Терезы Блэйни. Сколько же удалось ей услышать из рассказа Лессингэма? Даже если совсем немного — этого все равно было бы предостаточно! И он спросил, вряд ли замечая суровость собственного тона:
— А разве главный инспектор Рикардс не просил вас сохранить эти сведения в тайне?
Воцарилось смущенное молчание. Дэлглиш подумал: «Они забыли на какое-то время, что я тоже полицейский». Лессингэм повернулся к нему:
— Я и собираюсь держать все это в тайне. Рикардс не хотел, чтобы эти сведения широко распространялись, и так оно и будет. Никто из здесь присутствующих не собирается их распространять.
Но этот единственный вопрос, напомнивший всем, кто такой Дэлглиш и кого он представляет, словно заморозил атмосферу. Настроение изменилось. Завороженный, хоть и полный ужаса интерес сменился чувством неловкости, почти стыда. И когда через минуту Адам поднялся, чтобы попрощаться и поблагодарить хозяйку, всеобщее облегчение было таким явным, что его нельзя было не заметить. Он прекрасно понимал, что их смущение вызвано вовсе не боязнью, что он станет что-то у них выспрашивать, критиковать их, шпионить за ними. Дело Свистуна было вне его юрисдикции, а они не были подозреваемыми. Кроме того, они наверняка знали, что он вовсе не из этаких веселеньких экстравертов,[25] обожающих находиться в центре внимания и отвечать на град вопросов о том, каковы методы расследования, к которым может прибегнуть главный инспектор Рикардс, велики ли шансы поймать Свистуна, каковы его собственные взгляды на убийц-психопатов и большой ли у него опыт по поимке серийных убийц. Но само его присутствие меж ними усиливало страх и отвращение, вызванные рассказом о только что испытанном ужасе. В воображении каждого запечатлелось это искалеченное, искаженное лицо, полураскрытый рот, забитый пучками волос, раскрытые, глядящие в никуда глаза… Присутствие Дэлглиша делало картину более яркой, фокусировало на ней внимание. Ужас и смерть — с ними было связано его ремесло, и, словно похоронных дел мастер, он всюду нес с собой грозную ауру своей профессии.
Он уже подошел к выходу, когда, повинуясь неожиданному импульсу, обернулся и сказал Мэг Деннисон:
— Кажется, вы говорили, что ходите пешком от старого пасторского дома, миссис Деннисон. Можно, я провожу вас? То есть, разумеется, если я не вынуждаю вас уйти слишком рано?
Алекс Мэар запротестовал было, что он, разумеется, отвезет Мэг сам, но она, заторопившись, неловко выбралась из кресла и сказала, чуть слишком поспешно:
— Я была бы очень вам признательна. Я с удовольствием пройдусь пешком, а Алексу не придется выводить из гаража машину.
— И пора Терезе отправляться домой. Мы должны были отвезти ее в Скаддерс-коттедж час тому назад. Надо позвонить ее отцу. А она-то где, между прочим? — спросила Элис Мэар.
Мэг ответила:
— Кажется, она была в соседней комнате с минуту назад. Убирала со стола.
— Пойду отыщу ее, и Алекс отвезет девочку домой.
Гости стали прощаться. Хилари Робартс, свободно откинувшаяся в кресле и не спускавшая глаз с Лессингэма, поднялась на ноги и произнесла:
— Я иду домой. Нет необходимости меня провожать. Как сказал Майлз, сегодня ночью Свистун уже получил желаемое.
Алекс Мэар возразил ей:
— Я бы предпочел, чтобы вы подождали. Я провожу вас, как только отвезу Терезу домой.
Хилари пожала плечами и ответила:
— Хорошо. Если вы настаиваете, я подожду.
Она отошла к окну и встала там, вглядываясь во тьму. Только Лессингэм остался сидеть. Он снова потянулся к бутылке и наполнил бокал. Дэлглиш заметил, что Алекс молча поставил на каминную плиту еще одну открытую бутылку, и подумал: может быть, Элис Мэар пригласит Майлза заночевать в «Обители мученицы»? Не то Алексу или ей самой придется довезти его до дому. Сам Майлз будет не в состоянии вести машину.
Дэлглиш помогал Мэг Деннисон надеть жакет, когда зазвонил телефон. Звонок прозвучал неестественно громко в тихой теперь комнате. Адам почувствовал, как вздрогнула Мэг, и его руки невольно крепче сжали ее плечи. Было слышно, как Алекс Мэар отвечает кому-то:
— Да, мы уже знаем. Майлз Лессингэм здесь, с нами. Он рассказал нам все, во всех подробностях. — Последовала долгая пауза, затем голос Алекса раздался снова: — Совершенно случайно, не правда ли? В конце концов, на станции работают пятьсот тридцать человек. Но разумеется, все в Ларксокене будут глубоко потрясены, особенно женщины. Да, я буду завтра у себя в кабинете, если вам понадобится моя помощь. Ее семье сообщат, я надеюсь? Да-да, конечно. Спокойной ночи, главный инспектор. — Мэар положил трубку и сказал: — Это главный инспектор Рикардс. Они опознали жертву. Кристин Болдуин. Она — машинистка… Была машинисткой на нашей АЭС. Значит, вы ее не узнали, Майлз?
Лессингэм ответил не сразу: он наливал вино в бокал.
— В полиции мне не сказали, кто она. Да если бы и сказали, я не запомнил бы фамилии. И разумеется, Алекс, я ее не узнал. Наверное, я встречал Кристин Болдуин на станции, может — в столовой. Но то, что я видел сегодня вечером, не было Кристин Болдуин. И я могу вас заверить, что светил фонариком ровно столько, сколько было необходимо, чтобы убедиться, что я здесь уже ничем помочь не смогу.
По-прежнему стоя у окна, не оборачиваясь, Хилари Робартс произнесла:
— Кристин Болдуин, возраст — тридцать два года. Работала у нас одиннадцать месяцев. В прошлом году вышла замуж. Только что переведена в отдел медико-физических исследований. Могу сообщить вам, сколько знаков в минуту она делает на машинке и с какой скоростью стенографирует. Если это вам интересно.
Потом она повернулась и посмотрела Алексу Мэару прямо в глаза.
— Вам не кажется, что Свистун подбирается все ближе и ближе? И не только в прямом смысле слова?
Глава 3
Наконец все прощальные слова были сказаны, и они вышли на свежий, напоенный ароматами моря воздух. Комната, где пахло дымком горящих в камине поленьев, где застоялся запах еды и вина, к этому моменту уже казалась Дэлглишу неприятно теплой и душной. Через несколько минут глаза его приспособились к полутьме, и широкое пространство мыса простерлось перед его взором, завораживая таинственно изменившимися в свете высоких звезд очертаниями и формами. На севере незнакомой галактикой сияли ярко-белые огни АЭС, ее геометрически правильный абрис исчез, поглощенный иссиня-черной глубиной неба.
Они постояли молча, глядя на эти огни. Потом Мэг Деннисон сказала:
— Когда я впервые приехала сюда из Лондона, станция прямо-таки пугала меня своими огромными размерами, тем, как она буквально простирает свою власть над мысом. Но я привыкаю постепенно. Она пока еще немного тревожит меня, но в ней все же есть какое-то величие. Алекс очень старается демифологизировать станцию, постоянно повторяет, что ее функция — всего лишь производить электроэнергию для единой энергосистемы страны и делать это как можно чище и эффективнее. И еще — что главное отличие АЭС от других электростанций в том, что рядом с ней вы не обнаружите огромной кучи загрязняющих все вокруг угольных отходов. Но теперь она еще означает — Чернобыль. Однако, если бы на ее месте стоял столь же огромный старинный замок, вырисовываясь на фоне неба, если бы по утрам мы видели высокие стены и ряд башен, мы скорее всего сказали бы, что это великолепно.
— Ну, если бы там был ряд башен, силуэт был бы несколько иной, — возразил Дэлглиш. — Но я хорошо вас понимаю. Я предпочел бы пейзаж без этого монолита, но постепенно все это начинает выглядеть так, будто АЭС здесь стоит по праву.
Не сговариваясь, они одновременно отвернулись от сверкающих огней и посмотрели на юг, на разрушающийся символ совершенно иной власти. Перед ними, на самом краю утеса, осыпаясь, словно размываемый прибоем детский песочный замок, рисовались на фоне неба руины бенедиктинского аббатства. Дэлглиш мог разглядеть лишь высокую зияющую арку восточного окна, а за ней — мерцание Северного моря. Над морем, видимый сквозь арку и чуть выше ее, повис, словно кадило, мутно-желтый диск луны. Едва ли сознавая, что делают, они сошли с дороги и прошли несколько шагов по неровной, кочковатой земле в сторону аббатства. Дэлглиш спросил: