— У вас ведь нет доказательств, — возразил Дэлглиш. — Это же Ривз вам сказал, что они любовницы, а Кэролайн вполне могла ему солгать.
— Нет, нет, она не солгала. Я знаю. Они нас обоих использовали — и Ривза, и меня. Эми ведь не была… Ну, она не была фригидна. Мы прожили вместе в этом фургоне больше года. На вторую ночь она… Ну, она предложила прийти ко мне. Но это было с ее стороны как бы предложением вот так за жилье и еду заплатить. Тогда это было бы неправильно и для нее, и для меня. Но время шло, я вроде бы стал надеяться. Ну я хочу сказать, мы ведь жили тут вместе, и я вроде бы к ней привязался, даже полюбил. Но она никогда по-настоящему не хотела, чтобы я был с ней. А когда приходила с этих воскресных прогулок, я знал. Я сам перед собой делал вид, что не знаю, но я знал. У нее вид был такой — восторженный, счастливый. И она улыбалась.
— Послушайте, — сказал Дэлглиш, — неужели вам и в самом деле так важно, что у нее был роман с Кэролайн? Даже если это правда? Ведь то, что было между вами здесь, в этом фургоне, — привязанность, дружба, товарищество, совместная забота о Тимми, — разве все это ничего не значит? Из-за того, что она жила с кем-то на стороне?
— Забыть и простить? — с горечью сказал Паско. — Как легко у вас это получается.
— Я не думаю, что вы сможете забыть или что захотите забыть об этом. Но я не вижу, почему бы вам следовало говорить о прощении. Она же не обещала вам ничего больше того, что давала.
— Вы меня презираете, да?
Дэлглиш подумал, как же все-таки непривлекательна эта погруженность в себя людей глубоко несчастных. Но оставались еще вопросы, которые ему необходимо было задать. И он спросил:
— Эми ничего не оставила? Никаких записей, бумаг, дневников? Чего-нибудь, что говорило бы о том, что она делала здесь, на мысу?
— Нет, ничего не оставила. Да я знаю, что она делала на мысу, почему появилась здесь. Приехала, чтобы быть поближе к Кэролайн.
— А деньги у нее были? Хоть вы питались вместе, за ваш счет, у нее должны были быть какие-то собственные деньги.
— У нее всегда была какая-то мелочь, но я не знаю, откуда она их брала. Она не говорила, а я не хотел расспрашивать. Я знаю, что никаких пособий она не получала. Говорила, что не хочет, чтоб из Минздрава и собеса ходили тут и вынюхивали, спим мы вместе или нет. Ну я ее не виню. Я и сам этого не хотел.
— И писем она не получала?
— Открытки получала время от времени. Довольно регулярно вообще-то. Так что друзья какие-то у нее, видно, были. Не знаю, что она с открытками делала. Выбрасывала, я думаю. В фургоне ничего нет, кроме ее одежды и косметики. Я все это тоже сожгу. Тогда уж ничего не останется, вроде ее здесь и не было никогда.
— А убийство? — спросил Дэлглиш. — Вы думаете, это Кэролайн Эмфлетт убила Робартс?
— Может быть. Мне все равно. Теперь уже не имеет значения. Даже если она и не убивала, Рикардсу ведь нужен козел отпущения. Она и Эми вместе очень ему подойдут. Почему бы и нет?
— Но вы же не можете и вправду поверить, что Эми совершила убийство?
Паско взглянул на Дэлглиша как-то по-детски сердито и растерянно, словно отчаявшись что бы то ни было понять.
— Да не знаю я! Послушайте, я же, оказывается, совсем ее не знал. Именно об этом я вам и толкую! А теперь, когда Тимми забрали, мне и знать ничего не хочется. И я совсем запутался — тут и злость из-за того, что она со мной сделала и кем была, и горе, что она погибла. Я и не представлял даже, что можно вот так злиться и горевать, все одновременно! Мне бы плакать о ней, а все, что я чувствую, — это страшная злость!
— Да, конечно, — сказал Дэлглиш. — Можно одновременно чувствовать и злость, и горе. Это самая обычная реакция, когда переживаешь утрату.
И тут вдруг Паско разрыдался. Жестянка из-под пива со стуком упала на стол, Нийл низко наклонил голову, плечи его сотрясались. «Женщины гораздо лучше, чем мы, способны помочь горю, — думал Дэлглиш, — у них это лучше получается». Ему так часто приходилось видеть, как женщины-полицейские не задумываясь, инстинктивно придвигаются, чтобы обнять потрясенную горем мать или потерявшегося ребенка. Некоторые мужчины, конечно, тоже умеют. Было время, это хорошо получалось у Рикардса. А у него самого если что и получается, так это слова. Но в конце концов, слова ведь — его профессия. Труднее всего ему дается то, что так естественно для людей по-настоящему щедрой души: готовность коснуться другого и принять его касание. Он вдруг вспомнил, что и пришел-то сюда под фальшивым предлогом. «Если бы не это, может, и мне удалось бы».
— Мне кажется, ветер стал потише, чем раньше, — сказал он. — Почему бы нам не сжечь то, что осталось, и не убрать всю эту грязь на берегу?
Через час они все закончили, и Дэлглиш готов был отправиться к себе на мельницу. Когда он прощался с Паско у дверей фургона, подъехала, подпрыгивая на поросших травой кочках, голубая «фиеста». За рулем сидел молодой человек.
— Джонатан Ривз, — сказал Паско. — Он был помолвлен с Кэролайн Эмфлетт. Или считал, что помолвлен. Она его дурачила, как Эми — меня. Он уже заезжал один или два раза — поговорить. Мы собирались пойти в паб «Наш герой», знаете? В бильярд в баре сыграть.
Не очень-то приятное зрелище, думал Дэлглиш, когда двое мужчин, обманутые подругами и объединенные общей обидой, утешают друг друга в баре пивом и игрой в бильярд. Но ему показалось, что Паско хочется познакомить его с Ривзом, и он с удивлением обнаружил, что пожимает неожиданно твердую руку и произносит слова соболезнования.
— Я все еще не могу поверить в это, — сказал Джонатан Ривз. — Но мне думается, все всегда так говорят, когда кто-то неожиданно умирает. И знаете, ничего не могу поделать: мне кажется, что я в этом виноват. Я должен был их остановить.
— Они же взрослые женщины, — возразил Дэлглиш. — Предполагается, что они знали, на что идут. Не вижу, как вы могли бы остановить их. Разве что просто силком стащили бы с яхты? Вряд ли это было практически осуществимо.
Ривз упрямо стоял на своем:
— Я должен был их остановить. — Потом вдруг добавил: — Мне все один и тот же сон снится. Кошмар настоящий. Она стоит рядом с кроватью, с ребенком на руках и говорит мне: «Это ты во всем виноват. Ты виноват».
— Кэролайн стоит с Тимми на руках? — спросил Паско.
Ривз взглянул на него с таким удивлением, словно был поражен его тупостью.
— Да не Кэролайн, — сказал он. — Это Эми стоит. Эми, которую я и не знал вовсе, стоит рядом с кроватью, вода с волос течет, она Тимми на руках держит и говорит мне, что это я во всем виноват.
Глава 7
Прошло чуть больше часа, и Дэлглиш покинул мыс. Он вел машину на запад по шоссе А-1151. Минут через двадцать он свернул на узкую проселочную дорогу. Стемнело, и низкие, изорванные ветром тучи стремительно летели по небу. Луна и звезды проглядывали в разрывы меж ними, как сквозь прорехи в ветхом лоскутном одеяле. Дэлглиш вел машину на большой скорости вполне уверенно, почти не замечая жестоких порывов ветра, не слыша его завываний. Он только раз проезжал здесь раньше, и было это сегодня утром; однако ему не нужно было сверяться с картой: он хорошо знал, куда ехать. По обе стороны дороги за низкой зеленой изгородью тянулись бесконечные черные поля. Огни фар порой выхватывали из темноты уродливое дерево, машущее голыми ветвями на ветру, или на мгновение, как прожектором, высвечивали слепое лицо одинокого фермерского дома; порой в их свете ярко загорались глаза какого-нибудь ночного зверька, не успевшего вовремя скрыться от греха подальше. Ехал Дэлглиш недолго, не более пятидесяти минут, но, неотрывно глядя на дорогу перед собой и автоматически переключая скорости, он на какой-то момент утратил способность ориентироваться, как будто бесконечно долго ехал в мрачной, беспросветной мгле по этой плоской и безмолвной равнине.
Кирпичная, в ранневикторианском стиле вилла стояла на краю деревни. Ворота перед усыпанной гравием подъездной аллеей были открыты, и Дэлглиш медленно проехал между мятущимися под ветром лавровыми кустами, под поскрипывающими в вышине ветвями буков и, осторожно маневрируя, поставил машину между тремя другими, уже стоявшими вдали от любопытных глаз у боковой стены дома. Два ряда окон по фасаду были темны. Единственная лампочка в окошке над входом показалась Дэлглишу не столько знаком гостеприимства, символом присутствия людей в доме, сколько условным сигналом, зловещим признаком некоей тайной жизни. Звонить у двери ему не пришлось. Машину ждали, к звуку колес прислушивались. Как только он подошел к двери, ее открыл тот же коренастый, веселый уборщик, который приветствовал его сегодня утром, когда Дэлглиша вызвали сюда в первый раз. Сейчас на этом человеке был тот же, что и утром, синий рабочий комбинезон, чистенький и так ловко на нем сидевший, что больше походил на военную форму, чем на рабочую одежду. Интересно, какова истинная роль этого человека, думал Дэлглиш. Кто он — водитель, страж, доверенный слуга — мастер на все руки? Или, может статься, ему предназначаются более определенные и зловещие функции?
— Все в библиотеке, сэр, — сказал уборщик. — Я принесу вам кофе. А может, вы хотите сандвичей, сэр? Осталось немного мяса, и с сыром могу приготовить.
— Спасибо, мне только кофе, — ответил Дэлглиш.
Его ждали в той же, что и утром, небольшой комнате в дальней части дома. Вдоль стен здесь шли панели из светлого дерева, окно было только одно — квадратный эркер, затянутый тяжелыми занавесями выцветшего синего бархата. Хоть эта комната и называлась библиотекой, назначение ее оставалось неясным. Разумеется, стена напротив окна была занята книжными полками, но на полках стояло всего несколько книг в кожаных переплетах, лежали подшивки старых газет, стопки журналов — по всей видимости, цветные воскресные приложения к газетам. Все это создавало здесь странно тревожную атмосферу, словно эта комната была временным, хоть и не лишенным комфорта пристанищем, перевалочным пунктом, где его посетители пытаются расположиться как дома.
Перед вычурным мраморным камином стояло шесть разностильных кресел, большей частью кожаных, у каждого кресла — маленький буфетный столик. В противоположном конце комнаты — обеденный стол, вполне современный, у стола — шесть стульев. Утром со стола не были еще убраны остатки завтрака, и в воздухе стоял густой запах яичницы с беконом. Но теперь стол был чист, а вместо остатков завтрака его украшал поднос с бутылками и бокалами. Разобравшись в предлагаемом ассортименте, Дэлглиш подумал, что присутствовавшие не так уж плохо проводили тут время. Уставленный разнообразными бутылками поднос создавал атмосферу довольно гостеприимную в неуютной комнате, где мало что другое говорило о гостеприимстве. Воздух здесь так и не прогрелся. Цветной экран у камина шуршал при каждом дыхании ветра в трубе, а электрообогреватель, стоявший на каминной решетке, был слишком слаб даже для такого, средних размеров, да к тому же заставленного мебелью помещения.
Три пары глаз уставились на Дэлглиша, когда он вошел в комнату. Клиффорд Соуэрби стоял напротив камина точно в той же позе, что и утром. В строгом костюме и безупречной сорочке, он выглядел таким же свежим и бодрым, как и в девять утра, когда Дэлглиш видел его впервые в этот день. Сейчас, как и тогда, главным здесь явно был он. Плотный, ничем не выдающейся, но довольно приятной внешности человек, он держался с уверенностью и сдержанным благодушием школьного учителя или преуспевающего банкира: никто из посетителей не должен входить к нему в кабинет с опаской, если только его счет в порядке и сам он пользуется доверием. Видя Соуэрби всего лишь второй раз в жизни, Дэлглиш снова почувствовал инстинктивную и, по-видимому, совершенно необъяснимую неловкость. Человек этот был безжалостен и опасен, и тем не менее в те несколько часов, что они не виделись, Адам не мог ясно вспомнить ни лица его, ни голоса.
Этого нельзя было сказать о Билле Хардинге. Двухметрового роста, с бледным веснушчатым лицом и целой копной ярко-рыжих волос, он, по всей видимости, пришел к выводу, что анонимность в его случае исключается и наилучшим выходом будет предпочесть эксцентричность. На нем был костюм из толстого твида в крупную клетку и галстук в горошек. С некоторым трудом поднявшись из слишком низкого кресла, он протиснулся к столу — к бутылкам, а когда Дэлглиш сказал, что подождет кофе, так и остался стоять с бутылкой виски в руке, словно не зная, что же ему с ней делать. Однако по сравнению с нынешним утром число присутствующих возросло. Алекс Мэар, с бокалом виски в руке, стоял у книжного шкафа, вроде бы заинтересовавшись переплетенными в кожу томами и пыльными подшивками газет. Когда Адам вошел, он обратил на него долгий оценивающий взгляд, затем коротко кивнул. Нетрудно было заметить, что Мэар — самый представительный и самый интеллектуальный из троих ожидавших появления Дэлглиша мужчин, но что-то в его лице изменилось, оно больше не светилось уверенностью и энергией. Мэар казался меньше ростом и выглядел как человек, с трудом сдерживающий приступ физической боли.
Соуэрби сказал, изумленно глядя на Дэлглиша из-под тяжелых век:
— Вы опалили волосы, Адам, и пахнет от вас так, будто вы костер ворошили.
— Так оно и есть.
Мэар не двинулся с места, но Соуэрби и Хардинг уселись в кресла по обе стороны камина. Дэлглиш выбрал кресло между ними. Подождали, пока подадут кофе и Дэлглиш возьмет себе чашку. Соуэрби откинулся на спинку кресла и разглядывал потолок с таким видом, будто готов ждать всю ночь.
Разговор начал Билл Хардинг.
— Ну что, Адам? — спросил он.
Поставив чашку, Дэлглиш подробно описал, что произошло с того момента, как он подошел к фургону. Он воспроизвел все дословно. Никаких записей он не делал, да в этом и не было необходимости. Закончив изложение фактов, он сказал:
— Так что вы можете быть спокойны. Паско верит в то, что, как мне представляется, и станет официальной версией: девушки были лесбиянками, любили друг друга, отправились на глупейшую прогулку на яхте и в тумане попали под какое-то судно. Я не думаю, что вам или кому бы то ни было вообще могут грозить неприятности с его стороны. Кажется, он навсегда утратил способность устраивать неприятности.
— И Кэмм не оставила в фургоне ничего компрометирующего? — спросил Соуэрби.
— Я очень сомневаюсь, что у нее вообще было что оставлять. Паско сказал, что прочел пару-тройку из присланных ей открыток, но там ничего не было, кроме одной-двух фраз, обычной туристской ерунды. Кэмм, по-видимому, их уничтожала. А он с моей помощью уничтожил все, что оставалось от ее жизни на мысу. Я помог ему оттащить в костер ее одежду и косметику. Пока он все это жег, я смог вернуться в фургон и провести тщательный обыск. Там ничего не было.
Соуэрби произнес официальным тоном:
— Очень любезно было с вашей стороны сделать это для нас, Адам. Вполне очевидно, что, поскольку Рикардс не в курсе наших непосредственных интересов, мы вряд ли могли прибегнуть к его помощи. И у вас, разумеется, имелось преимущество, которого нет у него: с точки зрения Паско, вы для него скорее друг, чем полицейский. Это стало ясно после его визита на Ларксокенскую мельницу. Почему-то вам он доверяет.
— Вы все это объяснили сегодня утром, — ответил Дэлглиш. — Ваша просьба тогда показалась мне вполне резонной. Обстоятельства обязывали. К терроризму я отношусь однозначно и без наивных иллюзий. Вы просили меня что-то сделать, и я это сделал. Я по-прежнему считаю, что Рикардса следует ввести в курс дела. Но это уже ваша забота. Теперь вы получили ответ. Если Кэмм и была связана с организацией Эмфлетт, она ничего не сказала Паско, и он ни в чем не подозревает ни одну из этих двух женщин. Он верит, что Кэмм жила у него, только чтобы быть поближе к своей любовнице. Паско при всех его либеральных настроениях готов, как большинство мужчин, поверить, что, раз уж женщина не соглашается спать с ним, она либо фригидна, либо лесбиянка.
Соуэрби позволил себе криво улыбнуться:
— Пока вы там, на берегу, играли роль Ариэля при Паско-Просперо,[70] он, случайно, не признался вам, что убил Робартс? Большого значения это не имеет, но некоторое любопытство в данном случае вполне естественно.
— Мои инструкции были расспросить его об Эми Кэмм. Но он упоминал об убийстве. Я не думаю, что он на самом деле верит, что Эми помогала в убийстве Робартс, но Паско, в общем, не интересует, они это сделали или нет. А вы сами убеждены, что это они?
— А нам это совсем не нужно. Это Рикардсу надо, вот пусть он и будет убежден, да мне представляется, что так оно и есть. Кстати, вы сегодня его не видели? Не говорили с ним?
— Он звонил мне сегодня где-то в середине дня, главным образом, я думаю, чтобы сообщить, что его жена вернулась домой. Почему-то он полагал, что меня это интересует. Что касается убийства, то он, кажется, готов заключить, что Кэмм и Эмфлетт обе замешаны в этом деле.
— Вполне возможно, он прав, — заметил Хардинг.
— А доказательства где? — спросил Дэлглиш. — И поскольку Рикардсу неизвестно, что по крайней мере одна из них подозревалась в связях с террористами, в чем он видит мотив убийства?
— Да бросьте вы, Адам, — нетерпеливо прервал его Хардинг. — Какие реальные доказательства могут здесь обнаружиться? На что ему надеяться? И с каких это пор мотив убийства приобрел первостепенное значение? Кстати, мотив у них как раз и был, по крайней мере у Кэмм. Она ненавидела Робартс. У нас есть показания одной из свидетельниц чуть ли не о драке между ними в воскресенье днем, в самый день убийства. Кроме того, Кэмм всегда яростно вступалась за Паско. Она была связана с группой общественного давления, которую он здесь организовал. Это дело о клевете разорило бы Паско и положило бы конец этой его затее — НПА. А она и так держалась на волоске. Кэмм хотела смерти Робартс, а Эмфлетт ее убила. Все в округе так и будут считать, и Рикардс пойдет у них на поводу. Но надо отдать ему справедливость — он, видно, и вправду так считает.