Неправда. Покупают - люди. Бывает - и на золото. Берут - тоже люди. Бывает - с помощью булата. Но... люди. У людей, для людей. Всякий грабёж -- дело исключительно гуманистическое: у людей и для людей. Кубышка, хоть и с золотом - не сила. Сила - люди. Их надо в дом собрать, научить, проверить. Это самый главный, единственный прибыльный, по-настоящему, актив. Прямо по Марксу: единственной источник прибавочной стоимости. Вот приподнимется Хотеней на Гордеевой дочке, прирастет людьми да связами. Вот тогда и придёт время Степаниде выходить из золота в другие... дериваты. А пока - скрыню в схрон. С попутной зачисткой причастных.
Так что я очень богатый кандидат в покойники. Поразмыслил о том, кем приятнее быть: богатым покойником или бедным. Чувствую что богатым, но хочется - бедным. Не так жалко.
При таких финансовых показателях... Жалеть себя можно бесконечно. Себя жалеть - не нажалишься. Делать нечего -- ждём смерти. А что на этот счёт гласит русская народная? А она, мудрость, раскудрить её, возглашает: "От нечего делать и таракан на полати полезет". Я не таракан, но хоть куда, а лезть надо.
Так что заработал у меня третий основной инстинкт - любопытство. Это не такой базовый, как два предыдущих. Про любопытных микробов я не слыхал. А вот чуть сложнее организм... "Любопытство сгубило кошку". А скольких моих соотечественниц... Да и соотечественников... Да собственно и весь "Союз нерушимый..."... Мы ж его исключительно из любопытства. Типа: "а не будет ли всем лучшее?". Всем - точно нет.
Любопытство моё... Меня оно спасло, а вот спутников моих... Как ту кошку - совершенно летальный исход. Даже - летательный.
А дело было так.
Шёл уже третий день нашего путешествия. Перемог с Фатимой подрёмывали на передке. Я мучился от безделья и любовался природой. Смертник-пейзажист. Там в самом деле очень красивые места. Дорога идет по гребню длинного высокого холма. Лесная дорога. Чистая, сухая. Кроны лиственных деревьев над головой, пятна солнечного света впереди колышутся. Такой умиротворяющий радостно-зелёный туннель. Даже виден свет в конце. Нежарко, ветерок лёгкий. Смотри и радуйся. Радуюсь. Типа: меня не здесь убивать будут - не болото. Вдоль дороги кустарник стеной. И что-то мне померещилось, звук какой-то. Ну я и вскочил на ноги, встал на телеге и глянул - а чтой-то там за кустами шебуршится.
И поверх кустарника увидел голову человека. А он - меня. Нормальный парень. Молодой, скуластый, с усиками. Шапка войлочная как у меня. Только белая. Интересно было видеть как у него глаза округляются, губы шевелятся без звука, и он на меня рукой показывает. Но от удивления ничего сказать или сделать - не может. Фатима моё движение уловила - оглянулась. Я ей показываю: чудик тут какой-то за кустами. Она тоже на ноги вскочила. И тут тот мужик из-за кустов как заорёт: "торки!".
Тут и Перемог головой вскинулся, Фатиму за штанину дёрнул
-- Чего там?
Фатима к нему повернулась и спокойно так:
-- А... половцы какие-то. Мало ли их ныне по Руси бродит. Кто - по службе, кто - на торг.
И тут она начала заваливаться. Я автоматом ее за руку тянущуюся ухватил. Она на мешки в телеге упала, и я увидел. У неё из груди, под правой ключицей палка торчит. Деревянная, белая. Тут Перемог по коням вдарил. Сразу по обоим. Как кони кричат - я от кобылки слышал, когда в Киев с Юлькой шли. Но два мерина... в два голоса... Только и успел руку Фатимы под ремни сунуть, и сам за них уцепиться. Наши мешки к телеге ремнями прикручены - чтоб не слетели. А что не привязано - все сразу на дорогу посыпалось. И шапка Фатимы чёрная войлочная, и моя, и что-то еще из барахла. Оглянулся - сзади на дороге двое верховых, и еще кто-то через кусты ломится. Тут Перемог еще раз коней - плетью и сам завыл.
Говорят, породистый конь разгоняется до 85 километров в час. Ну, не знаю какая у Перемога порода была... У меня только зубы от ухабов... В миг пролетели этот туннель лиственный, спуск пошёл, потом леса по сторонам уже нет, слева от края дороги яр глубокий, заросший. Впереди, где яр кончается - болотина с камышом. А еще дальше - поперечная дорога, на ней три возка стоят и десятка три народу вокруг. Кто пешие, кто конные. Кто суетится, кто лежит. Тут у нас правый конёк как-то нехорошо игогокнул и сбил сотоварища своего влево, в яр. Естественно, с телегой и мною на ней. И мы полетели...
Разница между оптимистом и пессимистом при выпадении из самолёта:
-- (пессимист) Мы падаем.
-- (оптимист) Мы летим.
А я реалист:
-- Как бы приземлится.
Приземлился. На берёзе. Приберёзился. Больно. Телега кувырком дальше пошла. До самого дна. На верху половцы чего-то погомонили. Но вниз не полезли - их, видать, картинка впереди тоже заинтересовала. А я с берёзы... снова приземлился. Продышался-проморгался. И пошёл посмотреть... как там мои... убивальники поживают.
Душераздирающее зрелище. Это я про коней. Перемога приложило по дороге пока летел. Лбом об дерево. Череп лопнул, мозги по кустам разлетелись. Фатима, как была за ремень зацеплена, так и осталась. Под ребром телеги. Похоже, перебит позвоночник, множественные переломы тазобедренного... А вот почему у неё на каждом выдохе изо рта кровь - не знаю. То ли еще и ребра поломаны и в лёгкие вошли, то ли палка та - дротик половецкий, туда же добрался.
Опера - "Евгений Онегин", ария - Ленского, язык - белорусский.
Как сказал Шелленберг, разглядывая подвал своего управления, замусоренный трупиками его адъютантов:
-- Полная смена декораций, партайгеноссе Штрилиц.
Все-таки меня здорово приложило. Надо бы Фатиму добить и коней прирезать. Они копытами машут. На тех ногах, из которых в местах переломов белые кости не торчат. Но мне сейчас... Как деревянный. Соображаю в стиле берёзового полена. До обработки папой Карлой. Буратино. И суставы - также... Шарниры со скрипом. Мысли... совершенно... бревенчатые. Как у оглобли. Короткие. Конкретные. Встал. Пошёл. Съел. Удивительно, Буратино -- деревянный, а сразу захотел кушать. А я вот... костно-мясной, а кушать совсем не хочу. Прямо наоборот -- от одной мысли... Но ведь захочу... когда-нибудь.
Вообщем, я встал, пошёл и снял. С Перемога поясок его. Не из-за кошеля. У Перемога ножичек мне понравился. Острющая финка - видел как он им сало резал. И интересные ножны с ручкой - из гадючьего выползка. Как у меня чехол на ошейнике. Целый гарнитур получается.
Подхватил сук берёзовый, который подобрал при... приземлении. Какой же Буратино без деревяшки? Носа-то у меня такого нет. А что-то деревянное выпячивать надо.
И пошёл я по яру вниз, любопытствовать - а чего это там народ на дороге делает. По яру ручек бежит. Журчит так весело, успокоительно... Только я до дороги не дошёл. Яр кончается - болотина начинается.
На краю болотины парень бабу догнал, завалил и имеет. Парень - половец. Вроде того, что я в лесу видел. Молодой, горячий. Очень горячий. Он на бабу прямо с коня забрался. Безо всякого там аркана или еще каких вязок. Завалил прямо в грязь, в сырую болотную. Конь в стороне стоит. Парень с себя и пояс сорвал, на землю бросил. И безрукавку овчинную. А под ней ничего. Рубахи нет. Юношеское молодое белое тело. С жёлтым оттенком. Штаны ниже колен на сапоги спущены. И вот всем этим своим молодым горячим бело-желтоватым он по бабе елозит. Будто вворачивается или втирается. А бабы не видать - ком одежды на голову задранной, сиськи, которые половец в горстях жмёт, и на которых отжимается. Ещё ноги её раздвинутые дёргаются. В такт толчкам половчанина. И задница в грязи хлюпает.
Смотрю я на этот натюрморт в четырёх шагах от меня и думу думаю. Ме-е-едленно. Поскольку молотилка после... приберёзывания и приземления... как-то не молотит.
Если кто думает будто я думал... Типа: прийти на помощь насилуемой женщине... Я один раз кинулся на женский крик, еще в начале - по дороге в Киев. А эта даже и не кричит. Или там: спасти бедную соотечественницу из лап мерзкого грабителя, насильника и оккупанта... Только мои соотечественницы дома остались. В той России, которую я потерял. Да и там... Бывало, что у них - процесс. Уже оплаченный. И прерывать... Только с многократной компенсацией обеим сторонам. А здесь-то... Может, он и не оккупант, а верный союзник. Местным властям. Каким-нибудь из них.
Думал я... Вот он этот процесс закончит. Кончит. И обернтся. А тут я. И утопит меня злой поганый половчанин в этой болотине. Как Степанида и хотела.
А парень все сильнее бьет. Разгоняется. Тогда я ножик Перемогов в руку взял, из-за куста вышел и спокойно так к парочке подошёл. Вовремя. Парень последний раз вошёл в бабу и аж выгнулся весь. От любовной судороги. Глаза закрыты, зубы сжаты, чуть воет. Весь как струна. Тут я ему ножичек под левое ухо, лезвием вперёд к горлу, на всю длину по самую рукоятку... Он глаза открыл, на меня глянул. Сперва глаза мутные, потом вроде интерес какой-то. Я ножичек вперёд, кадык ему прорезал и вытащил. Тут из него и хлынуло. Кровища. И он упал. Прямо на этот ком одежды, которым голова бабы была замотана. Дёрнулся пару раз. Ручками своими на бабских сиськах жиманул, ножками там по грязи елознул. И затих.
А я пошёл коня его ловить. Обрадовался. Вот, дескать, конь осёдланный и заправленный. Вскочу в седло и... по газам. И посылая всех к такой-то матери... Ага. Мерседес - блин - бенц. Половецкий конь к себе никогда чужого не подпустит. А уж с ножом в крови... Вообщем, конёк посмотрел на меня искоса да и отбежал маленько. А до меня дошло: там ведь на дороге еще половцы есть. Увидят коня - точно прискачут посмотреть. Уходить надо, однако. Пока не замели. Вернулся к мертвяку этому. Стал обдирать. Зачем? А вот спроси - не отвечу. Хотя и взять-то с него нечего. У степняка все на коне приторочено. Так, пояс с саблей, который он сбросил, безрукавку. Ну, штаны с сапогами. Начал сапоги стаскивать и чуть не обделался от страха. Шевельнулся мои половчанин. Раз, другой. А потом смотрю - это не паренёк шевелится, это баба под ним. Ножками скребёт. По уму надо бы быстренько сматываться. Но... любопытство на фоне общей заторможенности и неадекватности. Отвалил с неё мертвяка, ухватил её за ком на голове. Бог ты мой, а у неё вся одежда насквозь - в крови половецкой и грязи русской. Поднять не могу - баба вроде взрослая. Судя по формам. И весу. Так я ее прямо на четвереньках и поволок. В одной руке - имущество покойного насильника, в другой - результат оного процесса - сама изнасилованная.
Далеко так не уйти. Она завалилась. Пришлось распутывать все это дерьмо. Которое у неё комом на голове. В результате раскопок удалось сыскать дамское личико. С следом плети наискосок, покусанными губами и золотыми серёжками. Вообще, кажется дама не из простых. Но еле дышит. Цацки снял. Чисто на автомате. Похоже, после Юлькиного обдирания у меня рефлексы мародера прорезались. Точно -- раньше я норовил все с женщины снять. А теперь -- драгметаллы. Кольцо, крестик серебряный. Ещё висюлька на груди. Она что-то возражать стала. Я на неё шикнул: "Хочешь снова под поганого?".
Она заткнулась, а я... охренел. Первая моя фраза в этом мире для туземцев. Туземки. Заговорил. Фраза историческая... Наверное, что-то значит. Предвещает, прорекает и указует. Может быть. А пока - побежали. Сначала по ручью - текучая вода собак со следа сбивает. Какие собаки?! У половцев в набеге? Я же говорю -- полено берёзовое, неадекватное. Потом, как посуше стало - вылезли на берег. Она опять падает. Ну, я её своим дрючком берёзовым - по спине. Побежала.
Я никогда не бил женщин. В прошлой жизни. Вот так воспитан. Или просто не подпускал к себе таких, которых надо "мордой об тэйбл"? А тут - как само собой. Это я уже так сильно в этот мир всосался, или просто сам по себе сволочью становлюсь?
Добежали до места, где телега наша застряла. Баба эта опять носом в землю, а я пошёл осматривать место нашего дорожно-транспортного. Фатима уже... Кони - тоже. Один еще глазом косит, но не дёргается. И стал я мародерничать по-крупному. Мешки отвязал, торбочку с золотом прибрал, серебро Перемогово и Фатимы в одну кису ссыпал, бабы этой цацки присовокупил. Опа - а она уже шевелится. В ручей полезла. Сперва воды напилась, а потом купаться вздумала. Прямо в одежде. Типа постирушки по-быстрому.. Пришлось вернуться и снова дрючком по плечам. На одежде ее - кровищи, вода снесёт вниз - кони половецкие учуют. А то и сами они. И хана нам. От этих... ханов.
-- Раздевайся.
-- Н-н-н...
-- Дура. Я видал как тебя поганый жарил. Потом голую на четвереньках волок. Что я еще увижу?
-- Н-е-е-е
И в слезы. Это когда я ей про половца напомнил. Дрючок в левой руке - торцом прямой вперёд, в солнечное сплетение. Замолкла - задохнулась.
А я снова... охренел. Я же говорил, перед попаданством ходил в секцию айкидо. Мало, недолго. Но... Есть там такая штука - дзе называется. Посох. В нормальном состоянии, не при исполнении упражнений, его положено держать в левой. Как у меня сейчас. Одно из упражнений -- прямой удар-укол. Как я сейчас. И вообще, как-то мне этот сук берёзовый подобранный... по руке. И длиной, и толщиной. Как Буратинина заготовка -- папе Карле. Стругать, конечно, надо. Верхушку обрезать, комель стесать, остатки коры убрать... Но - легло на руку. Я же его подобрал там, после "приберёзывания", не глядя. Худо соображая. Когда моя "обезьяна" малость... отъехала. И "крокодил" из под неё вылез. Мораль: лучший способ интенсифицировать интеллектуальную деятельность - побиться о что-нибудь твёрдое. Например - проламывать головой стены. Или - берёзы.
Мы с собой тащили кучу одежды. Женской. Мою, Юлькину, Фатимы. Вот это все я перед бабой и вывалил. Только никаб свой прибрал. На память. Предложил ей на выбор штаны. Хоть с Фатимы, хоть с Перемога или половчанина. Совсем перепугалась - глаза по юбилейному рублю имени пятидесятилетия советской власти. А я как мышка-норушка - все в мешок. Юлькины снадобья нашёл. Горшочки-корчажки - вдребезги. Но не все - та самая желтоватая "пенистая" мазька уцелела. И еще что-то от потёртостей. И порошки травяные сушёные. А гербарии пришлось бросить.
Два пояса - половецкий и торкский, две сабли. Это вообще... Ну никуда. Сабля длинная. Кавалерийская. И бросить жалко. Вот возьму с собой - буду потом перед внучатами хвастать. Хорошо же тебя, Ваня, приложило - тут неизвестно: до вечера ли доживёшь, в ты про внучат... Но взял. К двум мешкам лямки приделал. Не абалаковский, но на сидор времён Великой Отечественной - похоже.
Пока убирал да упаковывал - моя тряпки себе выбрала. От покойниц. А ничего - миленько получилось. Моя... Она мне кто? Дама? Баба? Пленница, наложница, спасённая, служанка...
-- Ты кто?
-- Я - боярыня Марья Акимовна. Ты меня не бей - за меня много дадут.
Да что у них тут - куда не плюнь везде боярыня. Я еще от Степаниды свет Слудовны не очухался. Там еще где-то младшая Гордеевна зубы точит. А вот тут еще одна на мою голову. Врёт. Хотя... судя по платью - не из простых. А последняя фраза... Не понял.
-- Чего дадут-то?
-- Известно чего. Выкуп. Серебром. Гривен десять за меня дадут. А то и двадцать.
Как-то я бабами торговать... Расплачиваться за них приходилось. И с ними. А вот продавать...
-- И кто ж за тебя такую... цену даст?
-- Муж мой, Храбрит Смушкович. Он служилый человек князя черниговского. Князь его любит, вот вотчину пожаловал. Мы туда и ехали. А тут поганые...
И слезы полились. Сперва ручьём, потом рекой, потом взахлёб... Дело шло к полномасштабному плачу с воем. Пришлось сшибить боярыню в ручеёк. Холодная вода - лучшее средство и от бабьей истерии, и от мужской "готовности". Вылезла вся мокрая, трясётся, холодно. Пришлось искать по яру Перемогов армяк, вытаскивать из мешка следующие сухие тряпки. Заодно и глаза закрыл упокойнице. Прощай Фатима. Учительница-мучительница. Науку не забуду, а остальное... - бог простит.
На своём пути жизненном встречал я немало людей, кои на меня разную хулу и зло творили. Таковых я смерти предавал поелику возможно было. И ноне - тако же. Но и иные были. Кто мне разные благие дела делали. Благодеяния понимая по своему разумению. Юлька-лекарка меня от смерти спасла, в богатый дом на хорошее место устроила. Фатима выучила многому, из Киева живым вывела. И еще были. Всех их называю я "Благодетели мои". Все умерли. Кто от руки моей, кто по моей воле как Саввушка. Кто от дел моих, либо от дел, от моих дел произошедших. Во всяком случае таковом - своя причина была. Но никто живым не остался. Вот и мнится мне, что и общая на все случаи таковые причина должна быть. А вот какая - промыслить не могу. Или мир сей так от меня боронится?
Потом я сунул дрючок Марьяше под нос и убедил, что еще раз мявкнет громко - никаких гривен у меня не будет - пойдёт поганым в полон. Отбитая по всем местам до полной готовности. Наконец она заткнулась, оделась, волосы, которые от грязи и крови колом встали, платочком прикрыла и... полилось повествование.
Интересно у женщин рефлексы устроены. Пришлось как-то вытаскивать одну даму из глубокого наркоза после кесарева. Она чуть шевелиться начала, в глазах еще муть полная, координация нарушена, брюхо распанахано - только-только швы наложили. А она первым делом ручкой к голове - волосы поправить.
И эта такая же - чуть не убили, изнасиловали, одежда - тряпье чужое, на голове - воронье гнездо слипшееся, а все равно - причёску поправляет.
Я сидел, слушал, кивал, стругал ножичком свой дрючок, приводя его к каноническому виду. Ждал. Лезть по светлому времени на открытое место против конных - глупость и смерть. Лезть наверх в этот светлый лес - снова против конного. Тоже самое, только моего поту больше. Идти вверх по яру и искать укрытие... Кыпчаки не только скотоводы, но и охотники. А мы тут наследили так... Если они начнут искать убийцу этого парня - найдут. Две сабли у меня есть. Только саблист я... такой же как шпажист. Себя бы не поранить. Как попаданцам удаётся сразу же фехтовальщиками становится - непонятно. Там же и мышечная память, и развитие, объем соответствующих мышц. А еще тактика, стратегия. Оба уровня - и рефлекторный, и сознательный должны работать синхронно. Весьма нетривиальная психология боя. Представилось как у очередной попадуньи или попаданки стремительно разрастаются бицепс и трицепс на правой руке, широчайшая и двуглавые бедренные... И вся она становится... как у Шварцнегера.