Четвертым главарем был дон Маркуцци из города Вилламура; говорили, что он аскет в жизни и, совсем как благородный дворянин, имеет домашнюю часовню. Это была единственная его причуда, а так — жил он очень скромно, даже бедно, не желая наживаться на своей власти. Однако наслаждался этой властью безгранично… Он сделался поистине легендарной личностью, когда стало известно, что он убил своего любимого племянника, который совершил infamita, нарушив закон omerta и передав полиции сведения о сопернике по мафии.
Пятым всадником был дон Буччилла из Партинико — это он приходил к Гектору Адонису просить за сына соседа в тот давний роковой день, когда Тури Гильяно вынужден был уйти в горы. Сейчас, пять лет спустя, он прибавил в весе на добрых сорок фунтов. И хотя за эти пять лет он баснословно разбогател, по-прежнему носил традиционную сельскую одежду, делавшую его похожим на оперного крестьянина. Дон Буччилла не отличался особой жестокостью, но абсолютно не терпел мошенничества: расправляясь с ворюгами, он кипел тем же благородным негодованием, что и английские судьи, требовавшие смертной казни для карманников, даже если они окажутся детьми.
Замыкал шествие Гвидо Кинтана, который должен бы править в Монтелепре, на самом же деле составил себе репутацию тем, что в результате кровавой схватки прибрал к рукам Корлеоне. Он вынужден был пойти на это, так как Монтелепре находился под покровительством Гильяно. Зато в Корлеоне он обрел то, чего так жаждала его волчья натура. Он положил конец вражде между четырьмя семьями весьма нехитрым способом: взял и уничтожил всех, кто противился его воле. Он убил Сильвио Ферру, а также нескольких профсоюзных вожаков. Пожалуй, его ненавидели больше всех.
Шесть человек с такими вот репутациями благодаря внушаемому ими страху охраняли земли принца Оллорто от бедных сицилийских крестьян.
Два джипа с вооруженными людьми, мчавшиеся по шоссе Монтелепре — Палермо, свернули на дорогу, ведущую к поместью. Из всех этих людей только двое не прятали лиц под масками из шерстяной материи с прорезями для глаз. Это были Тури Гильяно и Аспану Пишотта. Среди замаскированных были капрал Канио Сильвестро, Пассатемпо и Терранова. Андолини, как и они, в маске, прикрывал дорогу на Палермо. Когда джипы остановились футах в пятидесяти от всадников, из толпы крестьян вышли какие-то люди. Тоже в масках. До этого они сидели в оливковой роще — будто на пикнике. А как только появились джипы, они открыли свои корзины и извлекли оттуда оружие и маски. Расположившись большим полукругом, разбойники взяли всадников на прицел. В общем и целом их было человек пятьдесят. Тури Гильяно соскочил с джипа, проверяя, все ли на месте. А потом поглядел на всадников, продолжавших гарцевать вдоль стены. Он знал, что они его видят, как знал и то, что толпа узнала его. Расплавленное полуденное солнце Сицилии окрасило зеленый пейзаж в красноватые тона. До чего же запуганы эти тысячи крепких крестьян, думал Гильяно, чтобы вот так позволить этим шестерым лишать своих детей куска хлеба.
Рядом с ним, нетерпеливый, как змея, ждал Аспану Пишотта. Аспану, единственный из всех, отказался надеть маску, — остальные же побоялись вендетты со стороны родственников шести главарей, а также со стороны «Друзей». Таким образом, всю тяжесть вендетты Гильяно и Пишотта приняли на себя.
На обоих были золотые пряжки с выгравированными на них львом и орлом. У Гильяно к ремню была пристегнута кобура с тяжелым пистолетом, который составлял все его оружие. На пальце он носил кольцо с изумрудом, отобранное несколько лет назад у герцогини. Пишотта держал на сгибе руки автомат. От болезни и волнения он был очень бледен; его злило то, что Гильяно затягивает расправу. А тот внимательно оглядывал арену действия, желая убедиться, что его приказания выполнены. Его люди образовали полукруг таким образом, чтобы оставить главарям мафии проход, пожелай они отступить. Однако если они кинутся наутек, то потеряют уважение и большую часть влияния: крестьяне перестанут их бояться. И тут Гильяно увидел, как дон Сиано направил свою серую в яблоках лошадь по-прежнему вдоль стены; остальные последовали его примеру. Нет, эти не побегут.
В одной из башен старинного замка принц Оллорто следил за происходившем в подзорную трубу, которая служила ему для астрономических наблюдений. Теперь он мог разглядеть лицо Гильяно до мельчайших подробностей… Ему было стыдно за себя. Он ведь хорошо знал своих соотечественников и понимал: то, что сейчас произойдет, будет на его совести. Эти шестеро, которым он платит, не отступят, будут драться за него. До сих пор они удерживали в страхе собравшихся здесь крестьян. Но сейчас перед ними, словно карающий ангел, возник Гильяно. Принцу даже показалось, что солнце померкло.
Гильяно подошел к тропе, по которой курсировали шестеро всадников. Все они были тучные, приземистые, и лошади шли у них медленно, размеренно. Время от времени они подъезжали к куче овса возле зубчатой белой стены и давали лошадям поесть. Животные то и дело испражнялись…
Тури Гильяно встал у самого края тропы, Пишотта — на шаг сзади. Шестеро всадников даже не взглянули в их сторону, не говоря уже о том, чтобы остановиться. Их лица были непроницаемы. Хотя у каждого висела за плечами лупара, ни один не попытался ее снять. Гильяно ждал. Всадники трижды проехали мимо него. Тогда Гильяно отступил на шаг. И тихо сказал Пишотте:
— Снять их с лошадей и ко мне.
Затем он пересек тропу и встал, прислонясь к стене, окружавшей поместье.
В тот момент, когда он прислонился к стене, он понял, что перешел роковую черту, — то, что он сейчас сделает, решит его участь. Но он не испытывал ни сомнений, ни тревоги, ничего, кроме холодной ненависти ко всему миру. За этой шестеркой ему виделась громадная фигура дона Кроче. Тури знал, что именно он главный его враг. А кроме того, Гильяно разобрало зло на этих крестьян, которым он стремился помочь. Ну почему они такие запуганные и безропотные? Однако, взглянув на этих голодных, плохо одетых людей, он почувствовал к ним острую жалость и, чтобы подбодрить их, приветственно помахал рукой. Но в толпе не раздалось ни звука. На мгновение он вспомнил Сильвио Ферру, который наверняка мог бы их расшевелить.
Теперь ситуацией командовал Пишотта… Он повернул голову а сторону шести конных статуй и вперился в них своим смертоносным змеиным взглядом. Когда они проезжали мимо, кобыла дона Сиано навалила кучу прямо у его ног.
Пишотта отступил на шаг. И кивнул Терранове, Пассатемпо и Сильвестро — те тотчас бросились к пятидесяти вооруженным людям в масках, стоявшим полукругом. Они передвинулись и перекрыли оставленный было проход. А главари мафии гордо продолжали свой путь, делая вид, что ничего не замечают… Итак, первый раунд они выиграли. Теперь Гильяно предстояло решать, идти или не идти на последний, самый опасный шаг.
Пишотта преградил путь дону Сиано и повелительно поднял руку… Однако дон Сиано не остановился. Лошадь рванулась в сторону, но всадник туго натянул поводья, и Пишотта неминуемо был бы сбит с ног, если бы вовремя не посторонился; жутко ухмыльнувшись, он низко поклонился дону. Затем шагнул вперед, встал так, что спина всадника и круп животного были прямо перед ним, навел автомат на серые ляжки лошади и спустил курок.
Брызнула кровь, и в благоухающем воздухе замелькали тысячи крупинок золотистого кала вперемешку с кусками липких кишок. Град пуль перебил лошади ноги, и она тяжело рухнула на землю. Дон Сиано оказался под лошадью — четверо людей Гильяно вытащили его и связали ему за спиной руки. Лошадь еще дышала, и Пишотта избавил ее от мучений, всадив несколько пуль ей в голову.
По толпе прошел вздох ужаса и ликования. Гильяно же продолжал стоять у стены, не вынимая из кобуры пистолета. Он стоял, сложив на груди руки, и, казалось, вместе со всеми ждал, как дальше поведет себя Аспану Пишотта.
А пять главарей мафии продолжали гарцевать. При звуках выстрелов лошади под ними поднялись было на дыбы, но всадники быстро осадили их. Они двигались все так же медленно. Снова Пишотта преградил им путь. Снова поднял руку. Дон Буччилла, ехавший первым, остановился. Те, что следовали за ним, резко натянули поводья.
Пишотта крикнул им:
— Вашим семьям еще понадобятся эти лошади. Обещаю, что они их получат. А сейчас придется вам спешиться и засвидетельствовать свое почтенье Гильяно.
Его голос, сильный и звонкий, долетел до толпы. Последовало долгое молчание, затем все пятеро сошли с коней. Они стояли, глядя на толпу, в их взглядах читалась ярость и презрение. Двадцать человек из отряда Гильяно отделились от тех, что стояли полукругом, и с ружьями наготове подошли к главарям мафии. Они тщательно связали им за спиной руки. После чего всех шестерых подвели к Гильяно.
Гильяно равнодушно их оглядел. Когда-то Кинтана унизил его, даже пытался убить; сейчас они поменялись ролями. За эти пять лет лицо Кинтаны не изменилось — это был все тот же дикий волк. Однако сейчас в глазах его была оторопь и взгляд блуждал, хоть он и пытался удержать на лице присущую мафиози маску наглости.
Гильяно равнодушно их оглядел. Когда-то Кинтана унизил его, даже пытался убить; сейчас они поменялись ролями. За эти пять лет лицо Кинтаны не изменилось — это был все тот же дикий волк. Однако сейчас в глазах его была оторопь и взгляд блуждал, хоть он и пытался удержать на лице присущую мафиози маску наглости.
Дон Сиано смотрел на Гильяно в упор, его землисто-серое лицо выражало презрение. Буччилла как будто был слегка ошарашен, он словно не понимал, почему с ним так обращаются, — ведь он тут совсем ни при чем. Остальные доны, как и подобает настоящим «уважаемым людям», встретили взгляд Гильяно спокойно и невозмутимо. Гильяно знал репутацию каждого из них; некоторых, особенно дона Сиано, он в детстве боялся. Сейчас он унизил их перед лицом всей Сицилии, и они никогда ему этого не простят. Теперь они навсегда станут его смертельными врагами. Гильяно знал, как надлежит поступить, но знал он и то, что все они — любящие мужья и отцы и что дети тяжело перенесут утрату. Они без всякого страха гордо смотрели на него. Было ясно, о чем они думали. Пусть-де Гильяно поступает, как считает нужным, — вот только хватит ли у него духу. Дон Сиано плюнул в его сторону. Гильяно по очереди посмотрел каждому в лицо.
— Становитесь на колени и молитесь, — сказал он.
Но ни один не шевельнулся.
Гильяно повернулся и пошел прочь. Силуэты шести главарей мафии четко вырисовывались на фоне белой каменной стены. Гильяно дошел до своих и повернулся. Громко и внятно, чтобы было слышно толпе, он произнес:
— Именем Бога и Сицилии я выношу вам смертный приговор.
И тронул Пишотту за плечо.
В этот момент дон Маркуцци стал было опускаться на колени, но Пишотта уже открыл огонь. Пассатемпо, Терранова и капрал, продолжавшие оставаться в масках, сделали то же самое. Автоматные очереди припечатали к стене шесть тел со связанными руками…
Высоко в башне своего замка принц Оллорто отвернулся от телескопа. Поэтому он и не видел, что за этим последовало.
Гильяно выступил вперед и подошел к стене. Он вынул из кобуры свой тяжелый пистолет и медленно, с особым смыслом, прострелил затылок каждого из шести главарей мафии.
Толпа испустила могучий хриплый вопль, и тысячный поток хлынул в ворота усадьбы принца Оллорто. Гильяно смотрел на толпу. Ни один человек из нее не подошел к нему.
Пасхальное утро в 1949 году выдалось прекрасное. Весь остров утопал в цветах, в Палермо невиданное буйство красок творилось на балконах, где цветы росли в больших кадках; красные, голубые и белые цветочки высовывались из щелей на тротуарах, и даже сквозь стены старых церквей пробивались нежные ростки. По улицам города толпы людей стекались к палермскому собору. В девять часов начиналась праздничная служба, во время которой причащал сам кардинал. Ради этого из соседних поселков сюда шли жители в траурных черных костюмах с женами и детьми, и каждого встречного приветствовали пасхальным «Христос воскресе!».
Тури Гильяно отвечал как положено: «Да святится имя его». Он и его товарищи проникли в Палермо накануне ночью. Все были в строгих черных костюмах, только пиджаки у них были свободные, широкие и оттопыривались на боках, где у каждого лежал в кобуре пистолет-автомат. Гильяно хорошо знал Палермо: за последние шесть лет он частенько проникал сюда — иногда для того, чтобы похитить какого-нибудь богатого аристократа, а иногда, чтобы просто пообедать в ресторане и, уходя, сунуть под тарелку дерзкую записку.
Во время этих визитов Гильяно нечего было бояться. На улице его всегда сопровождал капрал Канио Сильвестро. Четверо телохранителей шли по другой стороне улицы, двое — в двадцати шагах впереди, двое — на таком же расстоянии сзади. А еще двое следовали за ними. Если бы карабинеры остановили Гильяно, чтобы проверить документы, эти люди без труда перестреляли бы их. Когда же Гильяно появлялся в ресторане, за многими столиками уже сидели его охранники.
В то утро Гильяно привел с собой в город пятьдесят человек. В том числе — Аспану Пишотту, капрала и Терранову; Пассатемпо и Стефан Андолини остались в лагере. Гильяно и Пишотта вошли в собор в сопровождении сорока человек, а десять человек во главе с капралом и Террановой остались у машин позади собора.
Кардинал служил мессу, его белые с золотом одежды, большое распятие на груди и красивый голос создавали ощущение благоговейного трепета перед этой неприкосновенной святостью. Собор украшали великолепные статуи Христа и божьей матери. Гильяно смочил пальцы в чаше со святой водой, на которой были изображены страсти Христовы. Опустившись на колени, он увидел огромный свод купола над головой и море розовых свечей, горевших у статуй святых.
Друзья Гильяно разместились вдоль стен возле алтаря. Все скамьи были заняты прихожанами — крестьянами в черном и горожанами в нарядной пасхальной одежде. Гильяно заметил, что стоит у знаменитой статуи божьей матери с апостолами — на мгновение он был захвачен ее красотой.
Слова молитв, нараспев произносимые священниками, приглушенные ответы прихожан, благоухающие экзотические цветы на алтаре и истовость молящихся возымели свое действие на Гильяно. В последний раз он был в церкви на Пасху пять лет назад, когда его предал парикмахер Фризелла… Теперь предателем и лжецом оказался этот кардинал, который, нарушив свое обещание, стал врагом Гильяно. И как бы чудесно он ни пел сейчас в этом огромном соборе, ничто уже не изменится. Хватит ли у Гильяно дерзости заставить его покаяться перед Господом? Неужели бог всегда будет прощать кардинала? Сумеет ли Гильяно заставить его признаться в предательстве? Служба близилась к концу, прихожане подходили к алтарю получить святое причастие. Кое-кто из людей Гильяно опустился на колени.
Радуясь Воскресению Христову и избавлению от грехов, прихожане весело покидали собор и с соборной площади растекались по улицам Палермо. Кардинал зашел за престол, и служка водрузил ему на голову высокую митру. В этом уборе кардинал казался значительно выше, но расшитая золотая митра при грубом лице создавала впечатление скорее силы, чем святости. В сопровождении священников он начал традиционный обход четырех часовен собора.
В первой часовне лежал прах Рожера I, во второй — императора Фридриха II, в третьей — Генриха VI, в последней часовне были погребены останки Констанции, жены Фридриха II. Их надгробия из белого мрамора украшала мозаика редкой красоты. Была тут еще одна часовня — вся из серебра, где стояла тысячефунтовая статуя святой Розалии, покровительницы Палермо; в день святой Розалии эту статую носили по улицам города. Здесь были похоронены все архиепископы Палермо; здесь же будет покоиться и кардинал после своей смерти. Отсюда он и начал, и когда он опустился на колени, чтобы вознести молитву, Гильяно со своими людьми окружил его и всю его свиту плотным кольцом. Несколько человек перекрыли выходы из часовни, чтобы кардинал не мог позвать на помощь.
Кардинал поднялся с колен, чтобы выяснить, в чем дело. И тут увидел Пишотту. Он запомнил это лицо. Правда, тогда оно было другим. Сейчас перед ним стоял Сатана, явившийся по его душу.
— Ваше высокопреосвященство, — обратился к нему Гильяно, — вы мой пленник. Делайте, как я говорю, и никто вас не тронет. Вы проведете Пасху у меня в горах, и я обещаю, еда будет не хуже, чем у вас во дворце.
— И ты посмел привести вооруженных людей в храм Господень! — в гневе воскликнул кардинал.
Гильяно рассмеялся — от его благоговейного трепета не осталось и следа, им уже овладело радостное предвкушение того, что сейчас произойдет.
— Более того, — сказал он, — я смею упрекнуть вас в том, что вы не сдержали своего святого слова. Вы обещали прощение мне и моим друзьям и нарушили свое слово. Теперь и вы и церковь поплатитесь за это.
Кардинал покачал головой.
— Я и шагу не сделаю из этого святого места. Убей меня, если посмеешь, — и тебя проклянет весь мир.
— Я уже удостоился такой чести, — ответил Гильяно. — Если не поступите так, как я требую, мне придется применить силу. Сначала я перестреляю всех священников, потом свяжу вас и заткну вам рот. Если же вы покорно пойдете со мной, я никому не причиню вреда, и через неделю вы сможете вернуться в свой собор.
Кардинал перекрестился и пошел к двери, на которую указал ему Гильяно. Дверь выходила в задний дворик, куда остальные члены отряда уже подогнали лимузин кардинала с его шофером. Большая черная машина была украшена пасхальными букетами цветов, а по обеим сторонам радиатора висели флажки князя церкви. Люди Гильяно захватили и машины других сановных священнослужителей. Гильяно подвел кардинала к лимузину и сел рядом с ним. Еще двое сели вместе с ними в салон, а Пишотта сел впереди, рядом с шофером. Кортеж помчался по городу, беспрепятственно минуя патрули карабинеров, которые отдавали им честь. Гильяно велел кардиналу в ответ приветственно поднимать благословляющую руку. На пустынном участке дороги кардиналу приказали вылезти из машины. Здесь их поджидала другая группа людей Гильяно с носилками для кардинала. Бросив машины и шоферов, они исчезли в горах, растворившись в океане цветов.