Табачник мечтательно закатил глаза, представив на миг неразбериху, воцаряющуюся в Сасандре, раздираемой политическими склоками и интригами придворных. Каждая провинция объявит независимость. Чиновники кинутся рвать на части государственный «пирог». Армию разворуют и пустят по ветру…
Ладно! Нечего попусту витать в облаках. Что будет, то и будет…
Корзьело достал в точности такой же листок пергамента, чернильницу. Переписал послание, аккуратно обрезал края одного и второго листочка так, чтобы они стали как можно меньше.
Потом он скрутил каждый пергамент в трубочку, засунул их в кожаные, провощенные трубочки, не толще мизинца, а пробочки залил белым воском от зажженной свечи.
Части плетки табачник тщательно соединил, придавил, чтобы и следов стыка видно не было, убрал в сумку.
Теперь наверх.
Чердачный этаж особняка фра Корзьело занимала голубятня. Пожилой лавочник никому не позволял ухаживать за любимцами-сизарями. Даже фрите Дорьяне путь в святая святых голубиного царства был заказан.
Часть клеток занимали самые обычные голуби: и грудастые дутыши из Мораки, и мохноногие великаны из Тьялы, и верткие с белоснежными крыльями и маленькими клювиками из южной Каматы. Их Корзьело охотно показывал соседским мальчишкам да тем из взрослых, кто еще питал интерес к голубиному промыслу, – подбрасывал в небо с небольшого балкона-площадки, не давал садиться, размахивая шестом с трепещущими в воздухе полосками ткани. Продавал, менялся, а иногда и раздаривал молодняк.
Но меньшую часть голубиного населения составляли настоящие почтовики – сизые, незаметные и скромные, но удивительно быстрые и целеустремленные птицы. Никто из соседей не знал, откуда доставляли новых голубей, взамен улетающих ежемесячно из узкого окна, выходящего на задний двор. Да, признаться честно, мало кто догадывался об их существовании. Если возникала необходимость, Корзьело не имел равных в скрытности – жизнь научила.
А привозили почтовых голубей в закрытых корзинах из Мьелы.
Туда же они улетали, унося записки к айшасианскому шпиону.
Поднявшись на чердак, табачник выбрал двух голубей, выглядевших самыми бодрыми и упитанными. Прикрепил футлярчики с письмами к нижней части хвостового оперения каждого.
Сизари, как и подобает элите голубиного племени, ждали своего часа в ладонях Корзьело спокойно и невозмутимо. Даже не моргали, словно были не птицами, а чучелами. Он чувствовал, как ровно стучат их сердца, напоминая ритмичное падение капель в маленькой домашней клепсидре.
Табачник локтем толкнул ставень, распахивая его во всю ширину. Дунул на головы птицам, ероша перья. Так он поступал каждый раз и свято верил – на счастье.
– Ну, во имя Триединого! – Фра Корзьело с неожиданной силой швырнул голубей прямо в сияющее ляпис-лазурью небо.
Сероватые, растрепанные комочки на лету расправили крылья, выровняли полет, превращаясь в две неудержимые молнии. Поднимаясь по спирали, набрали высоту. Сперва хозяин различал их как два светлых крестика на фоне небесной сини, потом как две точки. Наконец голуби исчезли.
Их путь лежал на юг, в белокаменную Мьелу, в голубятню старого, темнокожего и морщинистого айшасиана.
Глава 5
Тяжелая сливово-синяя туча наползла со стороны Великого озера и погрузила Аксамалу во тьму. Накрыла черными крылами гладь бухты Избавления, и сторожа на двух маяках, замерших друг напротив друга на гранитных скалах, кинулись разжигать огни. Забеспокоились моряки на многочисленных кораблях, томящихся на рейде в ожидании мест у грузовых причалов.
Тьма, липкая и неумолимая, заползла в императорские сады, террасами спускающиеся к прибрежным камням, отрезала от мира дворец со всеми пристройками, аллеями для прогулок и вычурными фонтанами, просочилась сквозь колонны главного храма Триединого и поплыла дальше, в город.
Верхний город встретил предвестницу бури перекликающейся на стене стражей, колокольным звоном на Клепсидральной башне, отбивающим десятую стражу, топотом носильщиков и недовольными гримасами гуляк с площади Десяти Побед, лишившихся возможности насладиться выступлением известного тенора, из-за непогоды отменившего спектакль.
В Нижнем городе торговцы с руганью сворачивали палатки на рыночных площадях, скрипели колесами тележки зеленщиков и мясников, молочников и водовозов. Хозяйки бегом собирали недосушенное белье, вывешенное во двориках и на окнах, со стуком закрывали ставни – не ровен час поднимется ветер, как три года назад, и оборвет все петли. Многочисленные прохожие недовольно посматривали на небо, то и дело вытягивали перед собой раскрытые ладони – не упадет ли первая капля?
Брюхо раскинувшейся уже от края до края неба тучи урчало, там тяжело ворочались сгустки тьмы, клубясь и завиваясь чернильными каплями, упавшими в воду. Изредка вспыхивали молнии, не имевшие пока то ли силы, то ли желания вырваться на простор. Воздух дышал предгрозовой свежестью, но дождь обрушиться на столицу Империи не торопился…
«Как кстати, – подумал Берельм, смешиваясь с толпой спешно покидающих улицы людей. – Все бегут, и я бегу. Еще покапало бы – хотя бы чуть-чуть, – чтоб капюшоны на головы потянули».
Он сгорбился, сразу уменьшившись в росте на добрую пядь, зябко повел плечами и грустно улыбнулся, поймав сочувствующий взгляд торговца сдобой, упорно пытающегося сложить выносной прилавок. Кивнул – да уж, всем недосуг, проклятая гроза, кто тебя ждал? А ведь первая в этом году! Запоздавшая почти на месяц, но первая!
Нижний город Аксамалы, раскинувшийся между морем и древней крепостью на скалистом холме, кипел, словно растревоженный муравейник. В одну толпу смешались и ремесленники, и купцы, и служащие. Вместе со всеми толклись карманники и мошенники.
И один из них – Берельм.
Он не считал себя королем мошенников, хотя мог бы стать им. Для этого Триединый наградил его живым умом, умеренной наглостью, лицедейским мастерством, которое не нуждалось в платных уроках. К тридцати семи годам он научился не брать лишнего, скрываться от конкурентов, набив карманы, уходить на дно до тех пор, пока нужда вновь не погонит на промысел, как голодного хищника. Что еще надо? Набирать учеников, воспитывать последователей, прикармливать помощников? Помилуй, Боже! Зачем? Не лучше ли просто жить и наслаждаться жизнью? Каждым мгновением, каждым вдохом, каждым глотком вина, каждым поцелуем… Ведь даже король преступного мира, богатый, властный и защищенный целой оравой телохранителей, не гарантирован от стрелы, кинжала или яда наемного убийцы, подосланного конкурентом или наследником, уставшим ждать, когда огласят завещание.
Поэтому Берельм работал в одиночку. Всегда. И от своих принципов никогда не отклонялся. Нащупать предполагаемую жертву, провести тщательную подготовку, нанести удар и скрыться. Если кто-то и помогал мошеннику, то не догадывался ни о чем – цель, способ, результат никогда не становились достоянием гласности. Пускай дураки хвастаются жирным кушем, пытаются произвести впечатление друг на друга и на окружение. Слишком многих хвастунов утренний бриз прибивал к сваям пирса. А кое-кого находили у городской стены со свернутой шеей или ровнехоньким разрезом на горле – от уха до уха. Скрытность, скрытность и еще раз скрытность – эти слова Берельм избрал своим девизом.
Сейчас он нес за пазухой тугой, крутобокий мешочек, наполненный золотыми солидами. Обналичить фальшивый вексель в банке фра Борайна оказалось не так уж и трудно. Даже подозрительно легко. Можно сказать, что Берельм был разочарован. Чуть-чуть игры, приклеенная бородка, тягучий выговор табальца, полночи над листком пергамента… Ну, нет, векселем он мог гордиться по праву – подлинное произведение искусства. А какая печать! А подпись! Жаль, что они остались у банкира и, скорее всего, будут уничтожены в сердцах, едва откроется подлог.
Зато полученных денег хватит сполна, чтобы вернуть долг в гостинице, распрощаться с радушным хозяином, полностью обновить платье, купить меч и коня, а после перебраться в Верхний город. Решено, эти полгода он побудет дворянином. Давно пора. С одной стороны, знатным господам живется не в пример интереснее, нежели простолюдинам, – вино ароматнее, яства, подаваемые в трактирах, вкуснее, бордели чище и опрятнее. А с другой стороны, давно пора присмотреть новое поле деятельности. Скорее всего, обманывать дворян будет даже легче, чем купцов и банкиров. Главное – не наглеть, то есть не изменять своим принципам.
Берельм незаметно под плащом погладил кошель с деньгами, оглянулся через плечо – нет ли хвоста? – и нырнул в «Розовое солнце» (вот, кстати, идиотское название!). Вышибала, скучающий с кружкой пива за крайним столом, приветливо махнул ему рукой. Две прибиральщицы, елозящие по и без того чистым столешницам грубыми полотенцами, переглянулись и захихикали. Девчонки вот уж скоро месяц соревновались между собой, кто первее вскочит к солидному и денежному постояльцу в постель. Берельм, умело маневрируя, словно тяжелый дромон в бою против двух пиратских фелуг, держал их на расстоянии, особо не отталкивая, но и не обнадеживая излишне.
Он протопал по лестнице, меняясь на ходу. Развернулись плечи, прорезалась благородная осанка и гордый постав головы. Ловкач хотел доказать прежде всего самому себе, что роль дворянина из высшего общества ему по плечу. Он подкрутил рыжеватый ус, бросил ладонь на эфес несуществующего меча – Берельм по жизни предпочитал легкие стилеты и метательные ножи – и толкнул дверь комнаты, которую никогда не запирал. Видит Триединый, что у него брать? Пару застиранного нательного белья? Любимый плутовской роман о Лагальме Беспризорнике? Набор для бритья? Смешно…
Нет, воров он не боялся. Как не боялся и наемных убийц по причинам, изложенным выше. В Аксамале довольно много людей, а он – один из самых незаметных.
Внутри комнаты царил мрак. И как это он не подумал захватить снизу свечу? Из-за грядущего дождя потемнело, как ночью, а ведь еще до сумерек часа два, не меньше. Теперь придется идти через всю комнату к комоду, где он оставлял трубку и кисет, а в нем – огниво и кремень. Там же в последний раз он видел свечу. Главное – не налететь коленом на табурет…
Ощутив слабое дуновение воздуха за спиной, Берельм потянулся за ножом, который носил за голенищем сапога.
Как оказалось, напрасно.
Тяжелый удар пониже спины бросил его к столу.
Колено пребольно врезалось в тот самый табурет, с которым так не хотелось встречаться.
Мошенник зашипел и прикусил язык, поскольку плечо, встретившись с углом стола, заставило забыть о такой мелочи, как колено.
Дверь захлопнулась, отрезая комнату от коридора с его призрачными остатками света.
– Только без глупостей, – проговорил ровный, слегка насмешливый голос. – Хочу предупредить – у меня в руках арбалет, а пробыл я здесь достаточно долго, чтобы глаза свыклись с сумерками. Я понятно объясняю?
– Понятно, – прохрипел Берельм, пытаясь потереть одновременно плечо и колено.
– А вот этого не надо, – голос незнакомца посуровел. – Держи руки подальше от себя. Не обязательно задирать их вверх, но в стороны расставить можешь.
Берельм повиновался. Если он и вправду видит каждое его движение, то всадить болт в любой глаз на выбор с такого расстояния не составит труда.
– Кто ты? – проговорил он охрипшим от волнения голосом. – Чего тебе надо?
– А попробуй сам догадаться, – вновь насмешливо отвечал неизвестный. – Дать три попытки?
– Тебе деньги нужны?
– Не угадал. Первая попытка не засчитывается. Деньги мне не нужны.
Берельм задумался. Не грабитель. Хотя разумнее всего предположить, что его выследил охотник за чужим добром. Конечно, он сам великолепно умеет и прятаться, и путать следы, и менять маски, но нет предела человеческому совершенству, и вполне может статься, что какой-нибудь грабитель-самородок решил поживиться добычей одиночки.
А что, если незнакомца нанял кто-то из богачей, попавшихся на крючок самому мошеннику? Обманутый купец, обжуленный банкир…
– Кто тебя прислал? Ростовщик из квартала…
Негромкий смешок заставил мошенника замолчать.
Ах, он еще и насмехается!
Уязвленное самолюбие заставило Берельма сжать кулаки и шагнуть вперед.
– А ну-ка на место! – словно сторожевому коту приказал незнакомец. – И руки, руки не забывай!
Берельм заскрипел зубами, но повиновался.
– Вторая попытка тоже не засчитана. Меня никто не нанимал.
– У тебя нет хозяев?
– Ну почему же? Хозяева у меня есть. Вернее, один хозяин. Но он меня не нанимал. Я служу за идею.
– Ты – сыщик? – внезапно осенило Берельма.
Короткий смешок. Тишина.
Мошенник уже подумал, что вновь ошибся, но человек проговорил:
– Молодец. Угадал. Возьми с полки пирожок.
– А? Что?
– Ладно, пирожка у тебя нет, как я понял. Значит, применяем награду другого рода. Можешь зажечь свечу.
– Интересно, как это? – язвительно осведомился Берельм. – С руками врастопырку?
– По такому случаю можешь опустить, – смилостивился незнакомец. – Только без глупостей. Знаешь, сейчас на болтах делают эдакие надпилы…
– Знаю! – угрюмо бросил мошенник. Он и вправду знал, что происходит с надпиленным болтом, когда тот вонзается в тело человека. И в какой мелконарубленный фарш превращаются внутренности жертвы, тоже хорошо представлял. Достаточно хорошо и красочно, чтобы не пытаться испытать новомодное орудие убийства на себе.
– Вот и чудненько! Сбрось плащ. Отлично. Теперь подойди к комоду. Да тише ты! Табурет!
– Спасибо.
– Не за что. Или ты из тех несчастных, что в сумерках не видят дальше собственного носа?
– С чего ты взял? Это ты, видно, в предках филина имеешь…
– Много говоришь.
– Люблю поговорить.
– А мне кажется, это с перепугу. Что скривился? Только не надо корчить из себя героя без страха и упрека. Тебе не к лицу. Свечу нашел?
– А что мне к лицу? Нашел.
– Высечь искру, зажечь свечу и поговорить со мной. Спокойно, вдумчиво и рассудительно.
Берельм последовал совету гостя, что касалось его первой части. То есть почиркал огнивом по кремню, раздул трут и зажег свечу.
– Чудненько, – прокомментировал его действия незнакомец. – Теперь берем табурет и садимся. И, ради Триединого, не делай резких движений.
Мошенник уселся, развернулся лицом к говорившему.
Его собеседником оказался мужчина лет сорока с легкой сединой в волосах и чеканными чертами лица. Серый камзол, высокие кавалерийские сапоги и затертый плащ – ничем не примечательная внешность. Больше всего похож на ветерана конного полка, выслужившего пенсию по возрасту. На поясе у странного гостя висел длинный корд и… Больше никакого заметного оружия он не имел.
– Да-да, – кивнул незнакомец в ответ на удивленный взгляд Берельма. – В нашем деле главное – намекнуть. А остальные ужасы человек додумает сам. А ты расслабься, расслабься. Даже если успеешь достать нож, то воспользоваться им я тебе не дам.
Он стоял спокойно, но Берельм вдруг осознал с пугающей ясностью, что сопротивляться бесполезно. Сорокопут – птица хищная и беспощадная к мелким пичугам и лягушкам, но против ястреба-тетеревятника в открытом бою не выстоит. Вот так и он. Обмануть купца или банкира – это одно, а вступить в схватку с опытным и уверенным в себе бойцом – совсем другое. Уж лучше сразу в окно прыгнуть.
– Вот и правильно. Вот и молодец, – словно прочитал его мысли незваный гость. – Я всегда был уверен в твоем благоразумии, Берельм Ловкач. Ведь так тебя зовут?
– Если я скажу «нет», ты же все равно не поверишь.
– Конечно. Если я иду к кому-то в гости, то иду наверняка.
– Охотно верю, – мошенник кивнул. – Кто ты? Ты так и не сказал.
– А по-моему, сказал.
– Только то, что ты сыщик.
– Верно. А этого мало?
– Я хочу знать, на кого ты работаешь. И еще, не худо бы имя. Или кличку. А то нехорошо выходит – ты меня знаешь, а я…
– Зови меня Мастером, – усмехнулся уголками губ гость.
– Хорошо, Мастер. Так на кого ты работаешь?
Гость склонил голову к плечу:
– Другой бы возмутился – мол, кто кого выспрашивает? Но я не буду. Я отвечу честно. Я работаю на императора, да живет он вечно.
И вот тут выдержка изменила Берельму. Он побледнел, дернулся, как от удара.
– Правда?
– Я вообще не склонен врать. Или блефовать.
– Значит, меня… – Ловкач недоговорил, но и так понятно, что он имел в виду. Если следствие докажет хотя бы десятую часть его преступлений, то рудники покажутся самым легким наказанием. А ведь на самом деле никто и не будет доказывать. Дыба, мьельский сапог, капли холодной воды на темя, и любой преступник признает каждое из выдвинутых против него обвинений. Вплоть до покушения на убийство императора и заговор с целью передачи протектората над Барном пиратам с Халиды.
– Пока нет, – обнадежил его Мастер. – Но поверь, я долго за тобой следил. Не хотел брать раньше времени.
– Что ж так? – через силу улыбнулся дрожащими губами Берельм. Пусть не думает, что он боится!
– А понимаешь ли, я служу в тайном сыскном войске. И привык ловить шпионов и смутьянов-заговорщиков, а не мошенников, ловко обувающих недотеп-банкиров и бестолковых купцов.
– Тогда зачем? – сразу взял быка за рога Ловкач.
– Зачем ты мне?
– Да. Зачем?
Мастер закинул ногу за ногу, покачал ступней.
– Ты умен, хитер, умеешь притворяться. И, должен заметить, притворяешься очень хорошо. Не всякому артисту-лицедею под силу.
– Спасибо. Не думал, что сыщики способны оценить настоящее искусство. – Берельм скопировал позу сыщика.
– Вынужден тебя огорчить. Настоящего искусства в твоих выходках очень мало.
– Да? – Ловкач поправил штанину, щелчком пальцев сбил пылинку. Потер колено. – А что же тогда хвалишь меня?
– А почему бы и не похвалить? Я перечислил те качества, за которые намерен смягчить тебе наказание. В разумных пределах, само собой.
– Да? И как же мое лицедейство способно искупить наказание… Ну, к примеру, за использование поддельных векселей? – Рука Берельма непринужденно скользнула к голенищу сапога, где все еще ждал своего часа нож с легкой рукояткой – такие очень удобно метать.