Я помню, что составил что-то вроде баланса прожитого - делал я это как можно хладнокровнее и в то же время, думаю, объективно. Сын дептфордского пастора и сумасшедшей, молодчик, искушенный в самых разных преступных профессиях. Я был квалифицированным карманником, приобрел опыт торговли наркотиками, умел драться разбитой бутылкой, имел навыки французского бокса - с использованием ног. Я мог говорить и читать по-французски, немного - по-немецки и по-итальянски, а по-английски изъяснялся на кошмарном арго, которое вобрало в себя все худшее из лексикона Виллара и Чарли.
Что же в активе? Я был опытным престидижитатором и начинал понимать, что имела в виду миссис Константинеску, говоря о настоящем гипнозе в противоположность балаганному. Я был умелым механиком, мог починить любые часы и настроить старую каллиопу. Будучи пассивным участником неисчислимых актов мужеложства, я тем не менее оставался - в том, что касается собственной сексуальности, - невинным, и существовала большая вероятность, что останусь таким и впредь, поскольку никаких других женщин, кроме толстух, бородатых женщин, женщин-змей и цыганок-гадалок, я не знал. Вообще-то женщины мне нравились, но я не собирался делать с тем, кто мне нравится, то, что делал со мной Виллар... И хотя я, конечно, понимал, что между двумя этими действами есть различия, но считал, что ощущения пассивной стороны всегда одинаковы. У меня не было этого присущего Чарли неугомонного желания "засадить" какой-нибудь красотке. Как видите, все во мне перемешалось молодеческий авантюризм и невинность.
Конечно же, я не считал себя невинной овечкой. Молодым это не свойственно. Я считал себя самым крутым из всех крутых парней. У меня в голове все время вертелся стих из Псалтыри, который, казалось, точно описывал мое состояние: "Я стал, как мех в дыму". Отец когда-то растолковал мне, что такое мех. Это козья шкура, которую вычистили, выдубили, надули и повесили над огнем, пока она не затвердела, как солдатский сапог. Вот таким я видел себя в те дни.
Если не ошибаюсь, мне было двадцать два, и я был мехом, хорошо прокопченным в дыму. Чем жизнь наполнит этот мех? Я не знал. Но чтобы это выяснить, отправился в Англию.
А вы, джентльмены, отправляетесь в Англию завтра утром. Извините, что задержал вас допоздна. Желаю вам доброй ночи.
И в последний раз в Зоргенфрее мы провели маленькую пышную церемонию проводов в постель его величества Магнуса Айзенгрима, который на сей раз откланялся с необычно веселым для него видом.
Киношники, разумеется, не сразу отправились в гостиницу. Они налили себе еще выпить и поудобнее устроились у огня.
- Никак не могу понять, - произнес Инджестри, - какая часть из того, что мы слышали, отвечает действительности. Это неизбежная проблема любой автобиографии: о чем автор умолчал, о чем просто забыл, что слегка приукрасил, чтобы произвести впечатление? Возьмите эту историю о мести, например. Неужели он и в самом деле был таким монстром, каким себя подает? Сейчас он вовсе не кажется жестоким. Мы не должны забывать, что он по профессии маг. Всю жизнь он напускал на себя нечто демоническое. Я думаю, он хочет, чтобы мы поверили, будто он и вправду совершал демонические поступки.
- Я отношусь к этому серьезно, - сказал Линд. - Вы, Роли, англичанин, а все англичане по самой своей природе предрасположены к жизнерадостности. Они не верят в зло. Если бы Гольфстрим перестал омывать их западное побережье, они бы мыслили иначе. Считается, что главные оптимисты - американцы, но на самом деле настоящие оптимисты - англичане. Думаю, он сделал все, о чем рассказал. Думаю, он медленно и жестоко убивал своего врага. Думаю, такие вещи случаются чаще, нежели полагают те, кто прячет голову в песок, чтобы не видеть зла.
- Нет-нет, я вовсе не боюсь зла, - ответил Инджестри. - Я всегда готов взглянуть и на темную сторону, если это необходимо. Но я думаю, люди сгущают краски, когда им предоставляется такая возможность.
- Вы, безусловно, боитесь зла, - сказал Линд. - Только дураки не боятся. Люди довольно запанибратски говорят о зле, в этом Айзенгрим совершенно прав. Это способ приуменьшить его силу или, по крайней мере, сделать хорошую мину при плохой игре. Глупость и пустозвонство - говорить о зле так, словно оно всего лишь какой-нибудь каприз или шалость. Зло - это реальность, в которой живут, по меньшей мере, полмира.
- Все бы вам философствовать... - протянул Кингховн. - Философия наркотик северян. Что такое зло? Вы этого не знаете. Но если вам требуется создать в вашем фильме атмосферу зла, вы говорите мне, а я организую тучи, необычный свет и найду нужный ракурс для съемок. Если же на эту сцену взглянуть в солнечный день и с другой точки, то атмосфера будет комедийная.
- Вы всегда изображаете из себя крутого парня, реалиста, - сказал Линд. - И это замечательно. За это я вас и люблю, Гарри. Но вы не художник, ну разве что в своей узкой области, поэтому предоставьте-ка лучше мне решать, что на экране зло, а что - комедия. Это нечто большее, чем зрительный образ. Сейчас мы говорим о человеческой жизни.
Во время этих вечерних посиделок Лизл говорила очень мало, и я думаю, киношники пребывали в заблуждении, полагая, будто ей нечего сказать. Но вот теперь она взяла слово.
- О чьей жизни вы говорите? - спросила она. - Вот еще одна проблема биографии и автобиографии, мой дорогой Инджестри. У вас ничего не получится, если вы не сделаете кого-то одного героем драмы, а всех остальных статистами. Вы только почитайте, что пишут о себе политики! Черчилль, Гитлер и иже с ними вдруг отходят на задний план рядом с сэром Завирало Пустобрехом, на которого всегда направлены прожектора. Магнусу не чужд эготизм преуспевающего артиста. Он раз за разом не забывал напоминать нам, что в его деле ему нет равных. Он делает это без ложной скромности. Его не останавливает этика среднего класса, по которой лучше бы это говорил кто-нибудь другой, а не он. Он знает - мы этого не скажем, поскольку ничто не может быть гибельнее для ощущения равенства, без которого невозможно приятное общение, чем назойливое напоминание о том, что один из членов вашей компании на голову выше остальных. Когда дела обстоят так, считается хорошим тоном, если особа выдающихся качеств помалкивает о своей исключительности. Поскольку Магнус вел свой рассказ в течение нескольких часов, мы решили, что его точка зрения - единственная.
Взять хотя бы эту историю со смертью Виллара. Если послушать Магнуса, то получается, что Виллара убил он, подвергнув перед этим длительному, жестокому унижению. Трагедия смерти Виллара - в том свете, в каком ее представил Фаустус Легран. Но разве сам Виллар не человек? Кого он, лежа на своем смертном одре, считал героем драмы? Уж, конечно, не Магнуса, поверьте мне. Или посмотрите с точки зрения Господа. Но если вам это неловко, давайте предположим, что вы хотите сделать фильм о жизни и смерти Виллара. Вам понадобится Магнус, но не он здесь герой. Он всего лишь необходимый посредник, который приводит Виллара к могиле. Для каждого своя жизнь история страстей, но у вас не получится никаких сногсшибательных страстей без доброго старого Иуды Искариота. Кто-то должен играть Иуду, и обычно эта роль считается тонкой и содержательной. Если вам предложили такую роль, можете этим гордиться. Помните Тайную вечерю? Христос сказал, что его предаст один из тех, кто сидит с ним за столом. Ученики по очереди стали спрашивать, кто же это сделает. И когда свой вопрос задал Иуда, Христос ответил, что тот и будет предателем.
Вам никогда не приходило в голову, что в груди какого-нибудь из менее известных апостолов, ну, скажем, Иуды Леввея, брата Иакова, которого традиция представляет как толстяка, зрело недовольство: опять, мол, этот Искариот выставляется? Христос умер на кресте, у Искариота были свои страсти, но кто-нибудь может мне сказать, что сталось с Иудой Леввеем? А ведь он тоже был человеком, и если бы написал автобиографию, то, как вы думаете, занимал бы в ней Христос главное место? У постели умирающего Виллара, кажется, была какая-то бородатая женщина. Мне бы хотелось выслушать ее точку зрения. Правда, она - женщина, и, может быть, ей хватило бы ума не считать себя центральной фигурой этой истории, но кому бы она отвела главное место - Виллару или Магнусу?
- Любой бы сгодился, - сказал Кингховн, - нужно только сосредоточиться на чем-то одном. Иначе вы получите cinema verite. Смотреть на это иногда интересно, но это не имеет никакого отношения к verite* [Правда (фр.).], потому что ни в чем вас не убеждает. Это вроде тех кадров о войне, что показывают по телевизору: поверить, что происходит что-то трагическое, невозможно. Если вы хотите, чтобы ваш фильм был похож на правду, вам нужен кто-то вроде Юргена, который знает, что такое правда, и кто-то вроде меня, который умеет снимать, чтобы вам и в голову не пришло, что правда может выглядеть как-нибудь иначе. Конечно, то, что вы получите, не есть правда, но во многих отношениях - не только в кинематографическом - это, возможно, гораздо лучше правды. Если вы хотите снять смерть Виллара с точки зрения бородатой женщины, я, безусловно, могу это сделать. Но я не считаю, что мою правду можно выдавать за более достоверную, чем все остальные. А почему? Да по той простой причине, что я могу снимать на заказ.
- Ну да, об этом-то наши глупые умники вечно и грызутся, - отозвалась Лизл. - Если вам нужна правда, то, наверно, фильм вы должны снимать с точки зрения Господа, сосредоточившись на том, что он считает важным. И я не сомневаюсь, результат будет ничуть не похож на cinema verite. Но я думаю, что ни вы, Гарри, ни вы, Юрген, не годитесь для такой работы.
- Бога нет, - высказался Кингховн, - и я никогда не испытывал ни малейшей потребности изобретать его.
- Может быть, поэтому вы так и не стали художником. О да, вы классный профессионал, но художником вы не стали, - произнес Линд. - Только изобретя нескольких богов, мы начинаем испытывать беспокойство - чувствовать, что кто-то смеется над нами, а это один из путей к вере.
- Айзенгрим много рассуждает о Боге, - вставил Инджестри, - и кажется, Бог для него до сих пор реальность, безмерная и ощутимая. Но - убийственно серьезная. Мех в дыму, понимаете ли... Нет, Библию время от времени нужно почитывать... там есть такие необыкновенные изюминки, только и ждут, чтобы их кто-нибудь выковырял. Но даже литературные переработки Библии для легкого чтения дьявольски толстые! Наверно, Библию можно было бы просматривать с пятого на десятое, но все равно я только на всякую скучищу и натыкаюсь Аминадав породил Ионадава, и так далее.
- Мы выслушали только часть истории, - сказал я. - Магнус не преминул нам сообщить, что смотрит на начальный период своей жизни с высоты положения человека, который за прошедшие сорок лет стал совсем другим. К чему же он клонит?
- Никто не может измениться настолько, чтобы забыть, каким он видел мир в юности, - проговорил Линд. - Годы детства всегда самые яркие. Он наводит нас на мысль о том, что его детство сделало из него негодяя. А потому, мне кажется, мы должны допустить, что он и по сей день остался негодяем, бездействующим негодяем, но не бывшим.
- Да ну, это все романтические бредни, - отмахнулся Кингховн. - Меня тошнит от болтовни о детстве. Посмотрели бы вы на меня, когда я был ребенком. Ангелочек с копной льняных волос играет в матушкином саду в Аалборге. Где теперь этот ангелочек? Вот сижу я здесь, хорошо прокопченный мех, вроде нашего друга, который отправился на боковую. Встреть я сейчас того ангелочка с копной льняных волос - очень может быть, влепил бы ему хорошую затрещину. Никогда не любил детишек. Кто из нас нужнее в этом мире то дитя, такое прелестное и невинное, или я, какой я есть теперь, не прелестный и, уж конечно, отнюдь не невинный?
- Опасный вопрос для человека, который не верит в Бога, - сказал я. Потому что без Бога на него нет ответа. Я мог бы дать вам ответ, если бы знал, что вы можете воспринимать что-нибудь еще, кроме выпивки и вашей кинокамеры. Но я не собираюсь тратить впустую драгоценные слова. Я только хочу защитить Айзенгрима от несправедливых обвинений. Он не негодяй и никогда им не был. Взгляните на его жизнь в свете мифа...
- Ну вот, так я и думала - без мифа нам не обойтись, - закатила глаза Лизл.
- Потому что миф объясняет многое из того, что в противном случае было бы необъяснимым, ведь миф - это варево из всемирного опыта. Я, как и вы, впервые услышал рассказ Айзенгрима о его детстве и юности, хотя и знал его, когда он был совсем мальчишкой...
- Да, и ты повлиял на его формирование, - вставила Лизл.
- Потому что учили его магии? - спросил Линд.
- Нет-нет, Рамзи несет личную ответственность за преждевременное рождение маленького Пола Демпстера, а еще - за безумие матери Пола, и все это оставило на нем неизгладимый след, - сказала Лизл.
Я смотрел на нее, разинув от удивления рот.
- Вот и верь после этого женщинам! Мало того, что они не умеют хранить тайну, так еще наизнанку все выворачивают! Нет, я должен внести ясность. Да, Пол Демпстер родился раньше срока, потому что его матери в голову попал снежок. Да, этот снежок предназначался мне, а в нее попал, потому что я увернулся. Да, удар по голове и родовые муки, вероятно, обусловили ее неуравновешенность, которая временами была близка к безумию. Да, я чувствовал свою ответственность за все случившееся. Но это было так давно и совсем в других краях, в стране, которая ничуть не похожа на современную Канаду. Лизл, мне стыдно за тебя!
- Ах, какая милая старомодная болтовня, дорогой мой Рамзи. Спасибо, что тебе стыдно за меня, потому что сама за себя я уже давно разучилась стыдиться. Но твою тайну я выдала вовсе не для того, чтобы тебя позлить. Я хотела подчеркнуть, что ты тоже сыграл свою роль в этой истории. Очень необычную роль - не менее странную, чем в твоих легендах. Одним своим действием - но кто (разве что такой же мрачный кальвинист, как ты сам) сочтет тебя виновным лишь потому, что ты отпрыгнул в сторону и снежок пролетел мимо? - ты вызвал к жизни все, о чем мы слышали здесь на протяжении последних вечеров. Так это ты причина всех бед в жизни Магнуса, или он причина всех бед в твоей? Кто может отделить семена от плевел? Но ты собирался что-то сказать о мифе, дорогой? Не терпится услышать, как ты повернешь историю, что рассказал нам Магнус.
- Не поверну, а объясню. Магнус со всей очевидностью дал понять, что воспитывался в строгих, бескомпромиссных рамках пуританской морали. Именно поэтому он при каждом удобном случае и кается во всех грехах, а поскольку знает, как эффектна роль негодяя, он ее и играет. Что же касается Виллара, которого он якобы держал при себе из ненависти, чтобы глумиться над ним, то я просто не верю, что так оно было. Какова мифологическая составляющая его рассказа? Да ведь это просто старая как мир история о человеке, который ищет свою душу, сражается за нее с чудовищем. В разных мифах, да и в христианстве, которое не смогло избежать воздействия мифологического компонента человеческого опыта, есть множество одинаковых примеров, и люди вокруг нас каждый день своей жизни проживают по заданному образцу. Если обратиться к агиографии...
- Я знала, что ты и до святых доберешься.
- Если обратиться к агиографии, мы найдем в ней легенды и множество великолепных изображений святых, убивающих драконов. И не нужно быть семи пядей во лбу, чтобы догадаться: эти драконы воплощают не только мировое зло, но и зло, которого не были чужды и сами эти святые. Правда, поскольку речь идет о святых, то драконов своих они, как сообщается, поубивали. Но мы-то знаем, что драконы живы. В лучшем случае они приручены и посажены на цепь. На картинах мы видим, как святой Георгий и моя любимица святая Екатерина побеждают страшное чудовище - язык у него высунут и вид такой, будто оно глубоко сожалеет о неправедно прожитой жизни. Но я убежден, что Георгий и Екатерина не убили этих драконов, потому что тогда эти святые стали бы воплощением сплошной добродетели и, лишенные всяких человеческих черт, возможно, вызвали бы к жизни непоправимые несчастья, как это всегда случается с однобокими людьми. Нет, они держали этих драконов при себе. Они были христианами, а христианство благословляет нас на поиски одного только добра и остерегает от всякого зла, а потому они, вероятно, уши прожужжали своим драконам всякими россказнями: мы, мол, такие терпимые и добропорядочные, что оставим вас в живых. Возможно даже, что они время от времени делали своим драконам поблажки: сегодня ты можешь немного дыхнуть огнем, а ты - повожделеть вон к той невинной девушке, но попробуй только сделать хоть один неверный шаг, и ты ох как пожалеешь. Ты должен быть абсолютно покорным драконом и не забывать, кто из нас хозяин. Это христианский образ действий, и именно так действовал Магнус в отношении Виллара. Он не убил Виллара. Вилларова суть живет в нем и по сей день. Но он победил Виллара в себе. Вы обратили внимание, как он сейчас веселился, прощаясь с нами?
- Обратил, обратил, - махнул рукой Инджестри. - Правда, не понял. Это не было похоже на вежливую улыбку человека, который прощается с гостями. И он явно смеялся не над нами. Я подумал, может, это смех облегчения - словно у него камень с плеч свалился.
- Этот смешок насторожил меня, - сказал Линд. - С юмором у меня плоховато, а потому я хочу точно знать, над чем смеются в моем присутствии. Вы знаете, над чем он смеялся, Рамзи?
- Да, - ответил я, - кажется, знаю. Это был смех Мерлина.
- Я не знаю, что это такое.
- Если Лизл не возражает, я снова обращусь к мифологии. У волшебника Мерлина был странный смех - он смеялся, когда другим было совсем не смешно. Он смеялся над нищим, который оплакивал свою судьбу, лежа на мусорной куче. Он смеялся над ветреным молодым человеком, который выбирал себе пару сапог так, словно важнее этого в жизни ничего нет. Он смеялся, потому что знал: под мусорной кучей лежит золотая чаша, которая сделала бы нищего богачом. Он смеялся, потому что знал: разборчивый молодой человек получит удар кинжалом, даже не успев испачкать подошв своих новых сапог. Он смеялся, потому что знал, что будет дальше.
- И конечно же, наш друг знает, что будет дальше в его истории.
- А потому у нас есть все основания предполагать, что в Англии его ожидает поразительный поворот судьбы? - спросил Инджестри.