— Кого вы разыскиваете, госпожа?
— Знакомого.
— А на какой улице он живет?
— Твое дело везти меня, а не разговаривать.
И он вез и вез свою коляску — мимо железнодорожного вокзала, по улице Памятного храма в честь чиновных особ, по Хлопковой улице, улице Темных Тканей и многим другим улицам. А госпожа все никак не могла найти своего знакомого.
— Госпожа, который час?
— Без пяти одиннадцать.
— Как только кончится этот час, прошу вас, госпожа, расплатиться со мной, я поеду на вокзал к вечернему поезду.
— Может, ты согласишься покатать меня еще часок?
— Не обессудьте, госпожа, но стоит мне доставить пассажира с вокзала или довезти кого-нибудь до дома — и, пожалуйста, заработал два хао.
— Но найдешь ли ты седока — это еще неизвестно, — парировала пассажирка. — Там, у вокзала, как говорится, мух много — меду мало, не пришлось бы тебе оттуда ковылять с пустой тележкой. Повози-ка меня лучше еще часок. Плохо ли? Гуляешь себе вразвалочку, а плата меж тем идет. Все выгоднее, чем носиться, как взмыленному, по городу.
Ее доводы показались рикше резонными, и он согласился. Улицы стали еще пустыннее, все двери в домах закрылись наглухо. Когда, проезжая узкими торгово-ремесленными улочками и переулками, они повернули к улице Больших Корзин, вокруг воцарилась мертвая тишина, только слышно было, как пассажирка щелкала семечки. Но вдруг одна за другой разорвались начиненные порохом хлопушки, извещая о том, что время подошло к полуночи и наступил Новый год.
— Который час, госпожа? — спросил рикша.
— Это, видно, какая-то загулявшая семейка раньше времени устроила фейерверк, — ответила пассажирка. — Сейчас еще только без четверти двенадцать.
«Через четверть часа у меня будет еще шесть хао: шесть да два — восемь, — подумал рикша. — А там, глядишь, удастся уломать пассажирку, чтобы добавила хао на чай. Всего, стало быть, девять хао. А это ведь не шуточные деньги. И к тому же в самый Новый год. Редкая удача! Новый год только-только начнется, а я уже с деньгами. Значит, в новом году наверняка удастся заработать в десять, а то и в сто раз больше, чем в прошлом году»[8].
Потом он стал думать о жене и детях, на сердце у него сделалось легко и радостно, будто прибавилось сил, и он забыл об усталости.
«Завтра встречу пассажиров у вокзала с утреннего поезда, — размечтался он, — съем добрую чашку лапши, ребятам куплю пирожных — пусть и у них будет праздник. Увидит жена, что в кармане у меня звенят деньги, обрадуется, пожалеет меня, скажет, что недаром ее муж усердно трудится, на всю семью зарабатывает. А я, конечно, виду не подам, что устал до смерти, пусть мои радуются, ведь Новый год на дворе».
Размышляя таким образом, он дотащил коляску к больнице Фузоан и, остановившись на том самом месте, где три часа назад нашел себе седока, сказал:
— Сейчас небось уже двенадцать, прошу вас, госпожа, расплатитесь со мной.
— Ну вот еще новости! — всполошилась пассажирка. — Рано вздумал денег требовать. Покатай меня еще часок, почтенный, сделай милость.
— Поздно, ночь уже, госпожа, мне давно пора домой.
— Тогда слушай, скажу тебе по совести: я тоже весь вечер ищу клиента. Сам видишь — хоть бы кто-нибудь на меня обратил внимание. Я уж решила, как только найду клиента, сразу же возьму у него денег и расплачусь с тобой, да не повезло, вечер выдался неудачный. Право, не знаю, как и быть.
— Выходит, барышня, я возил тебя с девяти часов, а ты мне платить не будешь? Так, что ли?
— Я и сама никак ума не приложу, что мне делать.
— А я знаю: отвезу-ка я тебя, барышня, в участок.
— Изволь, вези в участок, но какой тебе от этого прок?
— Как только не совестно! Набралась наглости торговаться, коляску нанимает на час, на два, на три! — разгорячился рикша. — Да еще в долг брала у меня на сигареты да на семечки!
— Я живу в переулке возле улицы Торговцев Лапшой. Как-нибудь будешь ехать мимо моего дома, заглянешь ко мне, я с тобой расквитаюсь. Идет?
— Иде-ет! — передразнил рикша. — Возле улицы Торговцев Лапшой добрая сотня переулков. В котором из них тебя разыскивать?
— Ну, нет у меня денег, нет! — закричала женщина. — Можешь обыскать, если не веришь.
— Мне незачем тебя обыскивать. Заплати мне — и весь разговор.
— Ладно, возьми тогда, что хочешь, из вещей: вот платок, платье, часы.
— На что мне все это сдалось?
— Полно, не сердись на меня. Ведь мы с тобой товарищи по несчастью: ты хочешь найти седоков, а я — подцепить клиента. Случаются скверные вечера, вроде сегодняшнего, — приходится смириться. Ничего не поделаешь!
— Почему же ты, барышня, сразу-то мне все честно не сказала? Я бы тебя прокатил по злачным местам. А то, смотрю, задается, госпожу из себя строит.
— Откуда мне было знать, что дело так обернется. Ну, да ладно. Послушай, что я тебе скажу. Если ты меня сейчас ссадишь с коляски, то, поскольку платить мне нечем, плакали твои денежки. Но если ты покатаешь меня еще и я найду клиента, мы выиграем оба: я буду с деньгами и тебе не придется жаловаться.
— Видно, в предыдущей жизни большой я совершил грех[9], коль попал сегодня в эту историю. Влипнуть так в самый Новый год! Вот горе-то!
— Полно, не говори глупостей, никто тебе не хочет плохого, — оборвала его женщина.
Делать нечего, волей-неволей человек-рысак опять впрягся в коляску и потащил продажную кобылку по улицам города. Теперь ему торопиться совсем не хотелось, он едва перебирал ногами. Все это, право, уже осточертело.
Эх, судь'ба нищего! Рикша вез коляеку и вздыхал^ Пассажирка тоже вздыхала. Чем позднее становилось, тем реже мелькала человеческая тень на улицах города. Лишь иногда попадался запоздалый прохожий, который, закутавшись в пальто, куда-то направлялся торопливым шагом.
Тоскливо и скучно… Возле фонарей с жалобным писком плясали москиты, тихо опадали листья с деревьев и шуршали по асфальтовой мостовой.
Рикша устроил своей пассажирке «турне» по публичным домам, но было уже два часа утра, и нигде работы для нее не нашлось. Один раз показалось, что им наконец улыбнулась удача: в начале Конопляной улицы навстречу попался прохожий, одетый как завзятый франт и гуляка, спешивший куда-то. Девица, решив заарканить клиента, окликнула его и стала расспрашивать, какой дорогой здесь лучше проехать. Но, на беду, франт только покачал головой и прошел мимо, бормоча:
— Не знаю я, госпожа. Спросите-ка лучше у рикши, а я бегу за доктором, у меня жена заболела.
Рикша и проститутка разочарованно переглянулись и вздохнули. Потом, не говоря ни слова, рикша медленно двинулся дальше.
— Ты, пожалуйста, такие номера больше не выкидывай, а то оба загремим в полицию, — сказал он пассажирке.
— Ладно, ты уж извини меня.
— Тебе еще везет. Сколько времени мы шляемся по городу, а пока не нарвались ни на тайную полицию, ни на полицию нравов. А то совсем было бы худо!
— Это все мне нипочем. У меня ^билет есть.
Они ехали долго, но на улице яикого не попадалось.
— Остановись-ка, я сойду, — сказала вдруг женщина. — Что притворяться? Скоро рассвет. Сколько бы ты ни возил меня, теперь все равно без толку. Заплатить мне нечем. Предлагала я Платок, платье, часы — ты не берешь. Послушай, может быть, ты отвезешь меня в какое-нибудь укромное местечко, а там что хочешь, то и будет.
— Хм… Как это — что хочешь, то и будет?
Девица с жеманной улыбкой взяла рикшу за руку, похлопала его по плечу и сказала:
— Эх, простецкая ты душа, сообразить не можешь… Словом, там мы будем с тобой вдвоем. Понимаешь? Ия — твоя. Я согласна на все, до конца. Дошло?
— Ну, нет уж! Этого мне только не хватало. Наградишь еще какой-нибудь дурной болезнью — хлопот не оберешься, — испугался рикша.
— Не бойся, ничего с тобой не случится, я только вчера проверялась.
— Нет, нет! Умоляю, пожалей меня, слезай с коляски, давай деньги, и я отправлюсь восвояси.
— Тогда отвези меня, пожалуйста, домой, может, там найдется что-нибудь, чтобы я могла расплатиться с тобой.
Отпусти ее сейчас, подумал рикша, выходит, весь вечер и всю ночь даром работал. А если отвезти ее домой, вдруг и в самом деле у нее там что-нибудь найдется. Все лучше, чем возвращаться домой с пустыми руками.
— Где твой дом-то? — обернулся он к девице.
— Вблизи улицы Торговцев Лапшой.
Рикша тянул коляску, бормоча себе под нос:
— Полюбуйтесь-ка: денег у нее ни единого су, а набралась наглости, уселась в коляску, воображает из себя бог знает что. Посовестилась бы за счет рикши семечки грызть да сигаретами попыхивать…
Девица Сидела молча, точно безжизненная кукла, предоставив рикше возможность свободно изливать свою обиду.
В это время подул северный ветер, пронизывающий до костей. На улицах появились ранние прохожие. Но люди проснулись совсем не для того, чтобы тут же кинуться на поиски гулящих женщин.
Около одного «веселого» дома девица сказала рикше:
— Остановись-ка, я зайду на минутку, может, мне посчастливится занять у кого-нибудь денег.
Питая в душе робкую надежду на удачу, рикша остановился, отпустил пассажирку, а сам, вконец измученный и изнуренный, присел на подножку коляски и тут же погрузился в дремоту.
Вдруг тишину разорвал грохот хлопушек. Рикша вздрогнул, очнулся от забытья и сразу же спохватился: пассажирки рядом не было. Почему она так долго торчит там? Может, заполучила клиента? Но, пожалуй, ей полагалось бы сначала расплатиться с рикшей, чтобы он мог наконец вернуться домой. Рикша постучал в дверь. Ему открыл слуга.
— Не скажете ли, господин, — заискивающе спросил рикша, — в котором номере у вас девушка в белом платке, которая только что зашла к вам?
— У нас сейчас все номера пустые.
— А где же та самая девушка?
— Она сразу же вышла, у нас не задерживалась.
— Как же так? Через какие двери она вышла? — спросил рикша в растерянности.
Слуга молча указал большим пальцем на задние ворота. Рикша качнулся, словно пораженный молнией.
— Ступай себе, — проговорил слуга. — Мне надо двери запирать. Чего тебе вздумалось к нам соваться? Смотри, чтобы без глупостей у меня!
— Господин, позвольте мне только…
Но слуга отпихнул рикшу и захлопнул дверь. Рикша сжал зубы, нахмурился и понуро потащился к коляске. Подобрав с земли подушечку для сидения, он с силой швырнул ее на место. Затем вытащил из кармана коробок спичек и сжег одну, «опаляя душу», чтоб неудачи отошли от него[10]. Потом он снова взялся за ручки коляски и уныло побрел домой.
А кругом с веселым треском рвались хлопушки, возвещая приход весны.
1930
Перевод с вьетнамского Н. Никулина
Нгуен Ван Бонг
Писатель как творец и личность зачастую проявляется и в названиях произведений, которые, трансформируясь, становятся своеобразным символом, оттесняя на задний план собственную фамилию писателя. Так произошло и в данном случае. Во Вьетнаме достаточно упомянуть «Бушующий Меконг» или же «Вот он, наш Сайгон!», как перед мысленным взором возникает образ писателя, создавшего произведения под такими названиями. Уже одно это обстоятельство свидетельствует и о популярности в народе, и о направлении творчества Нгуен Ван Бонга (родился в 1921 г.), который, находясь в годы войны против американских агрессоров на юге страны, тогда еще разделенной 17-й параллелью, выступал под псевдонимом Чан Хиеу Минь. Лишь в 1973 году он подписывает своим настоящим именем повесть «Белое платье».
Отличный новеллист, автор глубоких психологических повествований (его роман «Буйвол», повесть «Белое платье» и ряд рассказов были изданы на русском языке), Нгуен Ван Бонг зарекомендовал себя и страстным публицистом, о чем убедительно свидетельствуют его повесть «Огонь в очаге», сборник рассказов «Старшая сестра», книга очерков «Встречая новую весну, идущую с Юга». Многогранность дарования вьетнамского писателя — свидетельство того, что он живо откликался не только на запросы чисто литературного плана, но и на боевую, полную героики борьбу патриотов с иноземными захватчиками. И тогда романист становился одним из ведущих публицистов сражающегося Вьетнама. Процесс, так хорошо известный нам, советским людям, по военному творчеству многих наших писателей. Недаром публицистика А. Серафимовича, А. Толстого, М. Шолохова, К. Симонова и многих других советских писателей, вызванная Великой Отечественной войной нашего народа против фашизма, обрела, можно смело сказать, свою вторую родину именно во Вьетнаме, которому суждено было пережить все тяготы длительных, опустошительных войн.
Сравнительно небольшой рассказ с нарочито прозаическим названием «Как я стал бойцом Народно-освободительной армии» находится в ряду произведений, автор которых последовательно разрабатывает тему становления воина, солдата Хо Ши Мина, как тогда говорили во Вьетнаме. Его героев отличает правдивость, естественность в поступках и помыслах. Это люди, идущие к великой цели коренного переустройства общества на социалистических началах в силу неумолимых исторических законов борьбы, на которую поднялся весь народ — и Севера и Юга страны.
Н. Хохолов
Как я стал бойцом Народно-Освободительной Армии
Дом опустел, и я ощутил внезапный страх. Мне захотелось броситься следом за родными, но я по-прежнему лежал на кровати, свесив ноги и не в силах пошевельнуться. Лишь через некоторое время я заставил себя встать и выглянул в окошко. Тревога и беспричинное раздражение, которые охватили меня в минуты перед расставанием, не проходили. Вспоминались настойчивые слова матери, в ответ на которые я упрямо твердил одно и то же: «Кому угодно ехать, пусть отправляется, я остаюсь…» Младшие дети не понимали серьезности момента и были радостно возбуждены, как будто им предстояло не бегство от неприятеля, а веселая экскурсия. Старшая сестра держала себя подчеркнуто спокойно и невозмутимо, всем видом стараясь показать, что спорить и волноваться не о чем: кто хочет — пусть едет, кто не хочет — пусть остается.
«Берегись, — сказал отец, — дед говорит, что стоит им увидеть твои длинные волосы, как тебя сразу же и расстреляют».
Отец давно махнул на меня рукой, считая безнадежно испорченным и неисправимым, однако иногда, по привычке, читал мне нотации. Конечно, в компании моих приятелей трудно было остаться «неиспорченным», да и зачем было стараться вести себя как подобает в Сайгоне тех лет? Правда, я никого не обокрал и не мошенничал, но к образцовым меня не причисляли. Учился я кое-как, не раз оставался на второй год и до сих пор не имею аттестата, хотя давно уже вышел из школьного возраста. Не уверен, что и в этом году сумел бы сдать выпускные экзамены!
А зачем, собственно, было их сдавать? Моя сестра училась не в пример старательнее, закончила не только школу, но и литературный факультет университета, однако ей удалось найти лишь место секретарши в одной из американских фирм, да и то после долгих поисков. Отцу пришлось немало похлопотать, чтобы перевести ее в так называемую «национальную фирму», хотя всем ясно, что подобные наименования — всего лишь вывеска, за которой прячутся чужие деньги! Такая же американская лавочка, только со штатом, набранным из вьетнамцев.
Что могло ждать меня после получения аттестата? Служба в армии, работа учителем или должность служащего в каком-нибудь министерстве… Четыре раза в день мотаться туда-сюда на велосипеде. А где его взять, велосипед? Недавно всей семье пришлось поднатужиться, чтобы приобрести «Солекс» для сестры. Было сказано, что она теперь уже взрослая девушка и ей необходимо выглядеть элегантно. Но купленный велосипед оказался таким, что я его и даром не взял бы. Лучше уж фланировать по улицам пешком или брать велосипед в случае нужды у друзей.
Мои принципы и поведение соответствовали определению «испорченный». В школу я ходил ради разнообразия — дома скучно! А когда надоедало, уходил с уроков и слонялся по улицам. Домой возвращался поздно и сразу заваливался спать… Короче говоря, жил совсем не так, как хотелось бы родителям. Впрочем, иногда мне становилось жаль мать, и я пытался взять себя в руки: начинал соблюдать распорядок, брался за учебники. Но благих намерений хватало ненадолго, и все катилось по-старому.
Отца я тоже жалел и понимал, что доставляю ему немало горя, но в отношениях с ним мною владел постоянный дух противоречия, заставлявший все делать наоборот. Например, я вовсе не собирался отпускать длинные волосы, но как-то раз не успел вовремя постричься. Отец заметил это и воскликнул: «Ты что же это? Гриву решил себе отрастить, как уличные прощелыги?» С этого дня я принципиально стал отпускать волосы.
Так было и с одеждой. Я знал, что ярко-красные джинсы и темно-серая рубашка модного покроя кололи отцу глаза, и потому старался надевать их почаще. При этом я вовсе не стремился ему досадить. Просто мне хотелось делать обратное тому, что считалось правильным, а глашатаем «духа конституционности» в нашей семье был отец.
А разве не так получилось с эвакуацией? Звуки канонады доносились уже несколько дней, волнение вокруг нарастало, передавались многочисленные слухи о боях за Фудинь, Фулам, о том, что вьетконговцы начали второе наступление и недавно перерезали шоссе на Миньфунг… Подобно большинству, я не верил, что вьетконговцы — свирепые чудовища, но примкнуть к ним у меня и в мыслях не было. Твердости характера у меня не хватало даже для спокойной и размеренной жизни горожанина. Где же было выдержать испытания и опасности походной жизни? А какими глазами посмотрели бы вьетконговцы на мои привычки, если даже отец при всей своей снисходительности и тот не выдерживал?.. А тут еще мои длинные волосы. Вьетконговцы просто сотрут меня с лица земли как неотъемлемую частицу американского «свободного мира».