Настало время отбросить глупости и приступить к работе.
На этот раз Брэд сделал скальпелем надрез на грудине – и холодный испуг прошел, суеверия уступили место знакомому и приятному ощущению бесстрастной компетентности.
Он описывал каждую проведенную процедуру, записывая все свои действия на диктофон. Тело в самом деле было обезвожено, причем очень сильно, но этот факт уже не казался ему таким ужасным, как несколько секунд назад. Он снова был коронером, выполняющим свою работу, фиксирующим полученную информацию, и хотя позже им опять могут овладеть эмоции, сейчас он работал «на автопилоте», последовательно наблюдая и записывая факты.
Брэд перевернул тело, чтобы исследовать его боковые и задние сегменты. Поправил труп, а потом заморгал, уставившись на шею Мануэля Торреса. На ней под основанием черепа зияла открытая рана: был вырван большой кусок плоти.
Как он мог пропустить такую заметную рану во время предварительного осмотра?
Брэд покачал головой, смущенный своим недосмотром, и подробно описал повреждение, тщательно измерив его длину и ширину. Вокруг раны образовалась засохшая корка – крошащаяся розоватая субстанция, которую он тщательно собрал и положил на стекло, отложив для дальнейшего осмотра.
Брэд уже знал состав этой субстанции. Он уже видел ее раньше на губах и прикушенных языках людей, испытавших эпилептические припадки. Кровь и слюна.
Врач нахмурился. Это сочетание не было таким уж уникальным, но он никогда не обнаруживал его в таком количестве и в таком странном месте, как это рана сзади на шее. Весьма необычно.
Брэд тщательнее всмотрелся в рану. Кожа вокруг нее была настолько сухой, что трудно было быть в чем-то уверенным, но коронеру показалось, что он видит отпечатки зубов на коже.
Человеческие зубы. У него у самого вдруг пересохло во рту. Кровь и слюна.
Брэд снова почувствовал озноб, страх вернулся; он в спешке делал новые надрезы и диктовал все быстрее, стараясь ускорить процедуру. Коронер знал, как важно было обнаружить истинную причину смерти Мануэля Торреса, но сейчас ему просто хотелось как можно быстрее закончить проклятое вскрытие.
И он хотел покинуть здание еще до того, как наступит ночь.
Здания, окружавшие церковь, обветшали до такой степени, что их трудно было считать пригодными для жилья. Штукатурка на стенах крошечных домиков отслаивалась и осыпалась, и было видно, сколько раз их перекрашивали. Спрессованная почва была засыпана блестевшими осколками разбитых бутылок. В соседнем здании, окна которого закрывала обвисшая сетка на скособоченных деревянных каркасах, а над дверью красовалась выцветшая вывеска «Клуб Южного Финикса», несколько темнокожих мужчин в белых футболках и с цветными значками, сообщавшими об их принадлежности к различным гангстерским шайкам, неподвижно стояли в дверном проеме.
Пастор Уиллер не обращал внимания ни на сам район, ни на его обитателей. Его внимание было сосредоточено исключительно на церкви, находившейся перед ним, которая удивительно хорошо сохранилась, учитывая ее возраст и район, где она находилась. Это была не самая красивая церковь из тех, что он видел: приземистая, с плоской крышей, в окнах нет витражей, скорее напоминает здание какого-то правительственного учреждения, чем молельный дом. Но ее можно легко перевезти на другое место и достроить. В данной момент церковью владела Первая южная баптистская община, но земля, на которой она располагалась, принадлежала застройщику из Сиэтла, и он собирался снести весь квартал и построить на его месте многоквартирный комплекс. Несмотря на все просьбы, молитвы и петиции, застройщик дал баптистам всего два месяца на поиски нового места для их церкви, а это была практически неразрешимая задача.
Хотя многие жители Южного Финикса были баптистами, мало кто из них смог бы пожертвовать деньги, необходимые для спасения здания, и пастор обратился в Совет по строительству церковных зданий штата Аризона с предложением отдать здание любой конгрегации, способной оплатить расходы по его перемещению. Пастор-баптист договорился с методистами о том, что они разрешат ему проповедовать в их церкви вечером в воскресенье после окончания их собственной службы, но он все еще хотел сохранить свою старую церковь. И Уиллер был готов это сделать.
Слава Господу.
Вчера Уиллеру позвонил председатель АСХЦ – Американского совета христианских церквей. Примерно год назад Уиллер послал туда запрос о помощи для строительства своей церкви. Это было еще до того, как он самостоятельно заключил договор с пресвитерианцами в Рио-Верди, и ответа так и не получил. Уиллер решил, что Совет отверг его запрос, и забыл о нем.
Это была рука Господа, понял он. Господь заботился о том, чтобы его молитвенный дом был завершен вовремя и был таким, каким Он его желал видеть. Господь хотел, чтобы он возвел это здание.
И церковь была безукоризненной. Конечно, ее нельзя было назвать красивой, но это плоское здание удачно дополнит его уютную часовню в Рио-Верди, и вместе эти два объединенных здания послужат основой для нового дома Господа, которое Иисус велел ему возвести.
Уиллер посмотрел на Пола Дейвиса, координатора АСХЦ, сопровождавшего его для осмотра здания.
– Она отлично нам подходит, мы берем ее, – сказал он.
– И вы даже не хотите заглянуть внутрь? – спросил Дейвис.
Уиллер улыбнулся.
– Нет.
– Как хотите. Я уже побывал внутри, чтобы осмотреть ее конструкцию, и не думаю, что перевозка создаст какие-то проблемы. Он была построена в пятидесятых годах и собрана из отдельных секций. Мы ее разберем и перевезем на двух грузовых платформах. Единственной проблемой может оказаться отсутствие фундамента на вашей площадке в Рио-Верди. Здесь она стоит на усиленном бетонном фундаменте, и вам нужно подготовить нечто подобное, а также подвести воду и канализацию.
Уиллер продолжал улыбаться.
– Мы обустроим здание, как только оно окажется на месте. Мы обо всем позаботимся. Все, что вам нужно сделать, – перевезти его.
Дейвис кивнул, хотя было видно, что ему не по себе.
– Если вы не против, зачем вам здесь два церковных здания? Вряд ли у вас большая конгрегация в этом маленьком городке.
– Я не стану отвечать, – сказал Уиллер.
Он отвернулся от Дейвиса и теперь рассматривал окрестности церкви. Увидел надписи на стенах, мусор и другие знакомые и безошибочные признаки трущоб. Пастору были знакомы подобные места. Он начинал свою карьеру проповедника в похожем районе в бедной части Далласа, хотя там преобладало латиноамериканское население, а не темнокожее.
Не то чтобы это было для него важно: все они были мусором в глазах Господа.
Уиллер приехал в Даллас совсем молодым: двадцатидвухлетним, не прошедшим еще школы жизни и испытаний, неопытным, и всему учился на практике. Сначала он проповедовал, стоя на скамейке на автобусной остановке, находившейся на перекрестке, а потом соорудил самодельную переносную трибуну. Сначала он вызывал любопытство, потом насмешки, а в итоге вызвал интерес. Люди начали слушать то, что говорил Уиллер. Он проповедовал им, и многих обратил к Господу, хотя, по правде говоря, никогда не любил своих последователей. Часто он задумывался о том, почему. Нельзя сказать, что этот вопрос мешал ему спать по ночам: его целью было просвещать, а не дружить, и все же ему хотелось понять, почему ему не доставляет радости обращение этих язычников. Почему он не получал удовольствия, вернув в лоно церкви очередную заблудшую душу? На самом деле ему было все равно, верят эти люди или нет, хотя он никогда этого не показывал. В самом деле, Уиллер очень хорошо научился скрывать свои подлинные чувства, когда проповедовал на кафедре, умело маскируя свое отвращение к этим грязным и невежественным дикарям.
Поразмышляв, он понял со временем, что эти люди были нужны просто для практики: Господь снабдил его этими теплыми телами, чтобы он отточил свои навыки и таланты, а потом использовал их для воистину достойных.
Бо́льшая часть его нынешней паствы были достойными. О да, среди них были несколько таких, кто не воссоединится с остальными в небесном царстве. Таз Пеннеман, несмотря на все его добрые дела, оставался нераскаявшимся язычником. И Уиллер не любил Мэри Гейл, всегда глядевшую на него похотливым взором шлюхи. Она будет гореть в аду. Мардж Хоуи…
– На что это ты пялишься, ублюдок?
Уиллер моргнул и пригляделся. Крупный и толстый темнокожий мужчина враждебно уставился на него, стоя в дверном проеме соседнего дома – маленькой деревянной халупы, выкрашенной в вызывающий розовый цвет. Уиллер не знал, что смотрел на этого человека, и быстро отвел взгляд.
– Вонючий ублюдок! – снова прорычал темнокожий мужчина.
Уиллер улыбнулся и ничего не сказал. Вся эта часть города будет разрушена, когда Господь наш Иисус Христос установит Свое царствие на Земле. Все будет снесено и выполото, засеяно семенами добродетели и заселено праведниками: людьми, понимающими учение Господа и богобоязненными.
– Вонючий ублюдок! – снова прорычал темнокожий мужчина.
Уиллер улыбнулся и ничего не сказал. Вся эта часть города будет разрушена, когда Господь наш Иисус Христос установит Свое царствие на Земле. Все будет снесено и выполото, засеяно семенами добродетели и заселено праведниками: людьми, понимающими учение Господа и богобоязненными.
Уиллер знал: в этом был корень проблемы. Недостаточно людей, испытывавших страх перед Господом. Даже многие так называемые христиане в эти дни воспринимали Господа как какого-то великодушного хиппи, с доброй улыбкой наблюдающего за всеми их людскими затеями. Эти мужчины и женщины отошли от Священного Писания, их восприятие Господа было отравлено богопротивными рассуждениями сладкоречивых либеральных атеистов, но у них все еще хватало дерзости объявлять себя верующими. Они забыли о том, что Господь был великим и внушающим ужас Богом, способным сурово наказать за прегрешения. Их приучали думать, подобно католикам, будто Господь все им может простить, что они могут воровать, убивать, распутничать, богохульствовать, а потом попросить прощения, и все это будет забыто.
Его воспитывали по-другому.
Теперь Уиллер был этому рад, хотя раньше и не понимал пользы такого воспитания. В юности его сбили с толку ложные друзья, и он хотел верить их наивным и пустым рассуждениям, хотел верить в то, что может исповедаться в своих грехах Господу и будет прощен, или в то, что проступки юных вообще не интересуют Господа. Но отец вернул его на истинный путь, наставлял его и вбил в него страх перед Господом. Его отец понимал, что Господь не примет неудачников, грешников, преступников, что Он дал Своего сына миру как пример, чтобы показать, как можно жить на Земле и быть совершенным и безупречным человеческим существом, и его отец позаботился о том, чтобы и его сын это понял.
Даже если для этого требовалась плеть.
Его отец также позаботился о том, чтобы Уиллер с самого начала узнал правду о своей матери. Так что, хоть и никогда не видя матери, он всегда знал о ней и в точности знал, кем она была. Отец ему это объяснил. Много раз объяснял.
Его мать была шлюхой, проституткой, бесстыдной и распутной женщиной. Потаскуха. Одна из падших.
Она всегда была такой, рассказывал ему отец, даже когда он впервые ее встретил, но по глупости решил, будто сумеет обратить ее, заставить измениться. Его соблазнила поразительная красота этой женщины, ее нежный голос, спокойный и приветливый характер. Это было единственной ошибкой в его безупречной жизни, которая могла помешать ему попасть на Небеса. Но он был готов на все, чтобы сын не повторил его ошибку.
Уиллер рос, зная, что его мать проклята и попадет в ад. Вообще-то большинство женщин попадут в ад. Отец помог ему это понять. Большинство женщин были безнравственными. Их интересовал только секс. Все, чего им хотелось, – утолить неугасимое пламя, таившееся у них между ног. Они, как животные, были рабами телесного вожделения.
Уиллер никогда не видел фотографий своей матери, пока не умер его отец, а когда он, наконец, узнал, как она выглядела, его удивило, что она была вовсе не похожа на коварную искусительницу, каковой ее изображал отец. Уиллер всегда думал, что она похожа на женщину-вамп, одну из этих пухлогубых распутниц, которые отираются возле баров на Седьмой улице: размалеванных девиц с огромными грудями в обтягивающих платьях, подчеркивающих округлости распутных тел. Вместо этого его мать выглядела как какая-то невзрачная библиотекарша – заурядная, обычная чуть полноватая женщина среднего возраста.
Он сжег эту фотографию, бросив ее в огонь вместе с пачкой перевязанных резинкой старых писем, которую обнаружил в ящике отцовского комода.
Никогда нельзя судить по внешности. Это была одна из вещей, которым Уиллера научил отец. Никогда не знаешь, что скрывается за внешностью, что люди прячут под своими масками, каковы они на самом деле изнутри. Это может видеть только Господь.
Но со временем Уиллер обнаружил: он научился видеть, что скрывается под маской, и заглядывать людям в душу, проникать сквозь фасад к их истинной сущности. Это был дар, которым наделил его Господь, награда за его заслуги в распространении Слова Божия.
А теперь Иисус удостоил его личного посещения. Это начало нового дня.
Уиллер снова посмотрел на церковь, а потом на Дейвиса, стоявшего рядом с ним. Координатор реставрации был одним из этих ложных христиан: маска благочестия и покорности скрывала проклятого гуманиста, каким он был на самом деле. Уиллер усмехнулся про себя, и на сердце у него потеплело. Этот мужчина скоро узнает свою подлинную цену.
Дейвис закончил вычисления на своем маленьком компьютере-наладоннике и поднял глаза на Уиллера.
– Самый ранний срок, когда мы сможем ее перевезти, – это следующая пятница, – сказал он.
Уиллер кивнул.
– Отлично, – сказал он улыбнувшись, и добавил, продолжая кивать: – Следующая пятница – отлично.
По понедельникам ресторан был закрыт. Даже таким трудоголикам, как ее родители, был нужен день отдыха, день для себя, и поскольку они не могли отдыхать в субботу или воскресенье – это были два самых занятых дня недели, – они закрывали ресторан по понедельникам.
Это был день, когда Сью позволяла себе выспаться.
Теперь она лежала в кровати на боку, свернувшись калачиком, и глядела на висевшую на стене в рамке репродукцию картины Сарджента. Джон уже встал и собирался в школу. Она слышала, как он чистит зубы в ванной. Издалека, с кухни до нее доносился звон кастрюль и ритмичные отрывистые звуки голоса матери, пытавшейся подпевать радио.
Обычно ей нравилось полежать некоторое время после пробуждения, наслаждаясь мирным переходом от сна к бодрствованию; ее ум работал четко, потому что его ничто не отвлекало, пока тело все еще наслаждалось комфортом и дремало. Но сегодня она ощущала какое-то беспокойство, и у нее не получилось расслабиться и полежать под одеялом. Девушка села и потянулась. Оглядела свою комнату. Ее взгляд задержался на репродукциях картин импрессионистов, висевших на стенах, на резном старинном комоде, на прикроватной тумбочке, покрытой кружевной салфеткой. Ее комната более чем что-либо иное подчеркивала и символизировала различия между ней и остальными членами ее семьи. Сью украсила комнату в соответствии со своими собственными, самостоятельно приобретенными эстетическими стандартами, на которые повлияли прочитанные ею книги и просмотренные фильмы. Остальные комнаты дома были заполнены подушками и ковриками кричащих цветов, поддельным резным нефритом и безвкусными фигурками Будды. Все это была дешевая имитация китайской культуры, приобретенная в сувенирных магазинах, предназначенных для американских туристов, но с энтузиазмом покупавшаяся ее родителями.
Ее комната была другой.
Если бы реинкарнация душ существовала, думала Сью, то в предыдущей жизни она была английской женщиной викторианской эпохи.
Встав с кровати, девушка подошла к шкафу с одеждой. Она еще не решила, что будет делать сегодня. Ей казалось, будто она что-то планировала – по крайней мере, у нее было такое чувство, – но, как ни старалась, не могла ничего вспомнить.
Девушка сняла свой халат с крючка на двери кладовки и надела его.
Родители обычно использовали этот день для поездок за покупками и работы по дому. Сью же читала, смотрела телевизор или сама отправлялась за покупками, хотя всегда испытывала чувство вины из-за того, что не делает ничего полезного. Через два года после окончания школы она все еще не привыкла к тому, что у нее появилось настоящее свободное время и ей не нужно больше делать домашних заданий или проектов, срок сдачи которых уже подошел.
Ей все еще хотелось над чем-нибудь работать, и она пыталась писать, рисовать, творить, но вместо этого позволяла себе лениться и целый день ничего не делала, а просто сидела дома.
Такой ли была жизнь большинства людей? Плыть по течению и просто существовать? Все это казалось бессмысленным и бесполезным. Сью так старалась добиться успехов в школе, училась, получала хорошие оценки – и что ей это дало?
Ее мама крикнула на китайском Джону, чтобы он шел завтракать.
Сью также направилась по коридору в кухню и столкнулась с братом по пути.
– Смотри, куда идешь, тормоз, – сказал тот, толкнув сестру бедром.
– Отстань, – ответила она ему.
Они зашли в гостиную. На столе уже стояли три миски. Мать, очевидно предполагавшая, что Сью будет долго спать, удивилась, увидев девушку, но поспешила на кухню и принесла еще одну миску.
– А что с бабушкой? – спросила Сью на китайском. – Она разве не будет с нами завтракать?
– Бабушка плохо себя чувствует, – ответила мать, поставив миску на стол. Она ограничилась лишь этим кратким ответом и сразу вернулась на кухню.
Это встревожило Сью. Обычно, если бабушка болела, ее мать подробно рассказывала о природе ее недомоганий. Молчание матери встревожило Сью, и она все время думала о том, что бормотала бабушка вчера вечером, перед тем как побрела спать.