Улица выглядела непривычно. Призаборный мрак, дрожащие тени на мостовой, луна, продирающаяся сквозь облака, — всё это кого угодно могло настроить; на фантастический лад. Но Коркин, как уже отмечалось, был реалистом. Он осматривал улицу с дотошностью географа, впервые прибывшего в верховья Амазонки. Насколько позволяло скромное освещение, он вгляделся в перспективу, а затем принялся выхватывать зорким глазом частности.
«Трещины, — с тоской подумал Юрий Тихонович, — –Вот оно, разрушительное действие времени». Трещин и впрямь было много. Юрий Тихонович подошёл к стене и провёл по ней пальцем. «Прощай, мой старый дом», — с необычной для себя сентиментальностью прошептал Коркин и отправился в свой далёкий путь по сияющему асфальту.
Юрий Тихонович, всегда непримиримо настроенный к городским службам, на сей раз с неожиданной теплотой подумал о тех, кто не покладая рук облагораживал облик его родной Липовой улицы. Сколько их, безвестных ремонтников, маляров и озеленителей, не дожили до этого дня! А он, Юрий Тихонович, крепкий шестидесятидвухлетний мужчина (сорок два плюс двадцать, простая арифметика), со здоровым сердцем и зубами без единой пломбы, — он идёт себе по городу с песней на устах и с портфелем в руках, идёт себе спокойненько и незаметно, как и подобает человеку, победившему время.
Сзади раздались шаги, и Юрий Тихонович, на всякий случай укрывшись в тени дерева, обернулся. По середине мостовой, взявшись за руки, прямо к нему шли двое, парень и девушка. Длинноногие, коротко стриженные. Качался фонарь, и развевались светлые одежды. Дух захватывало, до того они были необычны.
«Надо же, — думал Коркин, — акселерация… Родились-то уже после вчерашнего. Моложе тех сосунков, что пачкали мелом мостовую. Вот тебе — люди новые, а дома те же, только постарели, и деревья те же, только разрослись…»
Мысли цеплялись одна за другую, кружились вокруг одной главной, которую Юрий Тихонович никак не мог ухватить, и вдруг она выплыла наружу, сверкнула немыслимо, словно новорождённая звезда, да так и осталась сиять, жгучая и радостная: литератор Коркин бессмертен!
Ну ладно, ладно, не будем перегибать палку, пусть не совсем бессмертен, против диалектики не пойдёшь, всё на свете, всё на свете тленно; но почти бессмертен — это уж точно, даже с философской точки зрения. Ибо перепрыгнул же он двадцать лет одним махом и стоит ли теперь возвращаться назад? Не лучше ли маленькими скачками, как кенгуру, добраться до того благословенного времени, когда человеческое тело станет субстанцией столь же долговечной, как и его бессмертная душа?
Мысль о безмерной жизни в веках пьянила. Весьма осмотрительный на улице и в других общественных местах, Юрий Тихонович на сей раз повёл себя вызывающе, отчасти даже нахально. Он вышел из тени ветвей и преградил дорогу парочке. Юноша сделал полшага вперёд и спросил металлическим голосом:
— Вам чего, дядя?
«Говорит по-нашему! — возликовал Коркин. — Не на эсперанто каком-нибудь. Вот только к чему бы это "дядя", может, так у них принято обращаться?»
И, выждав приличествующую своему возрасту паузу, сказал по-отечески:
— Спичку бы мне, дядя, если можно.
— Нет у меня спичек, — ответил юноша и, отступив на полшага, галантно взял девушку под локоток.
— Поздненько, молодёжь, по улицам ходите. Заняться вам, что ли, нечем?
В данную историческую ночь Коркин ничего против молодёжи не имел и высказался только ради поддержания беседы. Но его скромному желанию не суждено было сбыться.
— Шли бы вы, дядя, спать, — миролюбиво заметил юноша и повёл свою спутницу вдоль по улице. Должно быть, туда, куда парни XXI века обычно уводят своих девушек.
А Юрий Тихонович потоптался немного на месте, чтобы поле боя осталось за ним, и поплёлся вслед за парочкой к площади, которую в последний раз посетил накануне, то бишь двадцать лет назад.
На площади было светлее. Всё так же горделиво уходили ввысь коринфские колонны драмтеатра, желтела, сквозь деревья казённые стены городской библиотеки, а по левую руку выступал углом старинный кинотеатр «Лебедь». На щитах перед ним были различимы лишь контуры рисованных фигур, и сердце Юрия Тихоновича сладко заныло, ибо часть фигур художниц изобразил недвусмысленно и честно. «Вот оно, вот оно начинается…» — думал Коркин, но разглядывать щиты не стал, отложив это дело на светлое время суток, когда можно будет оценить подробности. Проявив таким образом силу воли, Коркин повернулся к кинотеатру спиной и направился к тёмным витринам универмага.
То, что было выставлено на витринах, превосходило самые смелые ожидания пришельца.
Луна деликатно высветила в оконной тьме различные детали дамского туалета, в том числе глубоко интимные, и показала их Юрию Тихоновичу мягко и ненавязчиво. Покашляв для приличия, Коркин с минуту провёл в созерцании воздушных кружевных вещиц, потом двинулся к следующему окну, но тут же вновь вернулся, чтобы ещё раз воздать должное ажурным синтетическим конструкциям.
Вообще отношение Юрия Тихоновича к такого рода предметам было двояким. С одной стороны, он ценил красивые вещи и при случае любовался украдкой упомянутым товаром. С другой же стороны, Коркин был убеждён, что публичный показ исподнего есть срам, и в людное время обходил витрины определённых магазинов, демонстративно отвернув голову. Теперь кругом было пустынно, вот Коркин и пустил свои чувства на самотёк. А когда нагляделся вдосталь, то стряхнул с себя разом нескромные мысли и шагнул к следующей витрине.
То была мужская секция. В ней выставлялся хороший товар, можно прямо сказать — очень хороший товар. Элегантные пиджачные пары, не чета костюму Юрия Тихоновича, вполне добротному по мерке двадцатилетней давности. Блестящие ваксяно-чёрные вечерние туфли с зубчатым, как крепостная стена, кантом. Благороднейших расцветок (даже при луне видать) галстуки-самовязы…
«Научатся, значит, вещи делать», — подумал Коркин и тут же поймал себя на скверной привычке, от которой надо было отучаться немедленно, — говорить о настоящем дне в будущем времени. «Научились»,— подумал он, приспосабливаясь к условиям. И стал разглядывать этикетки — не импорт ли? Нет, даже сквозь стекло заметна была на ярлычках эмблема местной фабрики — две скрещённые иглы.
Надменные манекены вежливо наклоняли набок голову и с потусторонней улыбкой приглашали Коркина посетить салон готового платья, примерить хоть дюжину костюмов и выбрать лучший. Вот такой — не очень рискованный, но и не слишком консервативный. Продавец бережно помогает ему снять пиджак цвета маренго и четырьмя точными движениями складывает на прилавке, заворачивает в тонкую хрустящую бумагу, а Юрий Тихонович, вытаскивая бумажник, идёт к кассе…
Как далеко могут занести человека мечты! И утро ведь ещё не наступило. А как наступит, Юрий Тихонович первым делом разузнает, не изменились ли денежные знаки, сопоставит свои возможности с розничными ценами и, на крайний случай, реализует кое-что из содержимого портфеля. А уж тогда — в универмаг. Оттуда — в кинематограф. Затем… В самом деле, что затем?
Занятый краткосрочным планированием, пришелец из прошлого не заметил, как из-за угла неслышными шагами вышел человек и направился к нему.
Юрий Тихонович обернулся, когда человек был в двух шагах. Серый мундир плотно охватывал его немного грузную фигуру, надвинутая на лоб фуражка затеняла лицо, и в её блестящем козырьке тревожно метались лунные блики.
Прямо на Коркина шёл участковый уполномоченный, лейтенант милиции В. В. Ермилов.
Повстречай сейчас Юрий Тихонович на центральной площади свою бывшую жену, Иоанна IV по прозвищу Грозный, гималайского медведя или робота на велосипеде, он, готовый ко всему, не смутился бы. Но встреча в двадцать первом веке с лейтенантом Ермиловым была столь же неожиданной, как тайфун в пригородном лесу. Если бы ответственные лица поручили Кор-кину проверить список долгожителей, кому дано право встретить в добром здравии двухтысячный год, он бестрепетной рукой вычеркнул бы единственное имя — Ермилова В. В.
Не подумайте только, будто Юрий Тихонович питал неприязнь к милиции. Напротив, он очень её уважал за то, что она его бережёт, и, бывало, обращался к её услугам, когда возникали междуусобицы на лестничной клетке. Но лично лейтенант Ермилов был для Коркина крайне неудобным современником.
Несколько лет назад, создавая для телевидения сериал о буднях городской милиции, Юрий Тихонович дал маху и окрестил Ермилова младшим лейтенантом. После публичного понижения в должности лейтенант, как стало известно, посулил Юрию Тихоновичу ряд жизненных трудностей, а поскольку все люди хоть немножко грешны, рано или поздно трудностей было не миновать. Не подумайте, пожалуйста, будто Коркин лазил по ночам через форточки к соседям или запускал телевизор на полную громкость; не водилось за ним ничего такого, а если что и было, то так, сущие пустяки. Дело было вовсе не в этом, а в том, что в свободное от поддержания правопорядка время лейтенант Ермилов баловался критикой в литобъединении при УВД. Давайте прикинем, кого он избрал мишенью для своих критических выступлений, давайте поразмышляем, положительными ли были его отзывы. То-то же. Пока их печатала многотиражная газета «На боевом посту», это можно было пережить, но Юрий Тихонович из достоверных источников знал, что лейтенант, совершенно обнаглев, собирался послать свои, с позволения сказать, рецензии и в другие, гораздо более солидные органы.
Несколько лет назад, создавая для телевидения сериал о буднях городской милиции, Юрий Тихонович дал маху и окрестил Ермилова младшим лейтенантом. После публичного понижения в должности лейтенант, как стало известно, посулил Юрию Тихоновичу ряд жизненных трудностей, а поскольку все люди хоть немножко грешны, рано или поздно трудностей было не миновать. Не подумайте, пожалуйста, будто Коркин лазил по ночам через форточки к соседям или запускал телевизор на полную громкость; не водилось за ним ничего такого, а если что и было, то так, сущие пустяки. Дело было вовсе не в этом, а в том, что в свободное от поддержания правопорядка время лейтенант Ермилов баловался критикой в литобъединении при УВД. Давайте прикинем, кого он избрал мишенью для своих критических выступлений, давайте поразмышляем, положительными ли были его отзывы. То-то же. Пока их печатала многотиражная газета «На боевом посту», это можно было пережить, но Юрий Тихонович из достоверных источников знал, что лейтенант, совершенно обнаглев, собирался послать свои, с позволения сказать, рецензии и в другие, гораздо более солидные органы.
И надо же — кого встретить первым через столько-то лет…
За истёкший период Ермилов изменился мало, разве что седины на висках прибавилось. «Долгожитель! — злобно думал Коркин. — Инфаркту на тебя нет!» Лейтенант сделал шаг вперёд, роковой шаг, сулящий возмездие за ошибки, совершённые в далёком прошлом, и Юрий Тихонович отступил, прижался спиной к холодной витрине, как изнемогающий под ударом боксёр прижимается к канатам ринга. Хоть возвращайся назад.
И в то же мгновение — лейтенант не успел ещё и полшага ступить — Юрия Тихоновича осенило. Зачем назад? Вперёд, только вперёд!
Коркин оттолкнулся от витрины, развернулся, словно матадор, у самого носа уполномоченного, едва не задев его полами расстёгнутого пиджака, и на прямых ногах быстро зашагал прочь.
— Гражданин Коркин! — послышалось сзади.
— Накося…— буркнул пришелец через плечо и, не стараясь больше соблюдать достойный вид, припустил рысью. Предчувствуя погоню, он домчался по теневой стороне до знакомых ворот и нырнул в проходной двор. Портфель бил его по колену, воздух со свистом лез в горло и обжигал лёгкие, ноги почти не слушались. Но Юрий Тихонович превозмог физическую слабость и ворвался в телефонную будку, когда на горизонте ещё не появилась милицейская тень.
Сидя на полу будки, Юрий Тихонович вполголоса Хвалил себя за проявленную смётку и заодно восстанавливал дыхание. Он осмотрел приборную панель: Рьгчаг дальности стоял на отметке «+20». Коркин ослабил фиксаторы я сдвинул рычаг вправо, до «+30». «Больше десяти лет этому извергу не протянуть», — подумал он, но, вспомнив, сколь энергично окликнул его лейтенант на площади, передвинул рычаг ещё на пять делений и положил руку на выключатель.
Лейтенанта между тем всё не было. Юрий Тихонович оставил выключатель в покое, наскоро расстегнул портфель и принял двойную дозу сосудорасширяющего. Закусить можно будет и пятнадцать лет спустя.
Снова вспышки за окнами-иллюминаторами, снова тряска и тошнотворная круговерть. И та же залитая лунным светом улица, мрачноватая подворотня, буйная трава на нехоженной тропе…
Ещё один стаканчик, огуречный хруст, щёлкнул замок портфеля — и Юрий Тихонович бредёт по улице, подсчитывает на ходу, какой нынче год, да никак не может сложить правильно. Но какая разница, утречком в газете на первой странице всё можно узнать. А нет ли где поблизости стенда с газеткой?
Коркин поднял глаза, чтоб поискать стенд, и остолбенел.
Навстречу ему шёл совсем уж постаревший и раздавшийся вширь лейтенант Ермилов.
…Юрий Тихонович заячьими скачками нёсся к машине времени. Думал он в эти трагические мгновенья лишь об одном — как бы не упасть. И уже не прижимал, как раньше, портфель к груди, а держал его на отлёте, чтоб не стукал по ногам. Подобно опытному канатоходцу, он выкинул в сторону и вторую руку и таким вот образом, подражая сверхзвуковому самолёту, рвался, не помня себя, к заветной будке.
Если б можно было предвидеть заранее последствия этого трудного бега, Юрий Тихонович обязательно проверил бы замок портфеля, запер бы его для верности ключиком, лежащим в нагрудном кармане. Но не будём винить его за непредусмотрительность: кто из нас знает наверное, что случится с ним через минуту, а уж через столько лет…
Случилось же то, что портфель глухо стукнулся о ствол вековой липы, но не вывалился из рук, а лишь распахнулся. И от этого удара в полном соответствии с законами механики выскочил из портфеля пакет с огурцами, а вслед за ним грохнулась и рассыпалась на тысячу осколков бесценная антикварная вазочка, выигранная в лотерее. Лопнула аптечная резинка, скреплявшая свиток рукописей, лёгкий ночной ветер подхватил исписанные листы и лениво погнал их по тротуару…
Не видел всего этого Юрий Тихонович, не стал он оборачиваться на грохот разбитой ценности и не вспомнил вовсе, что лежало в хрупком сосуде. Не до того ему было.
Он ворвался в телефонную будку и, не дав себе ни секунды передышки, грохнулся на пол, дёрнул что было силы рычаг. Время понеслось и замелькало, словно пятнистый футбольный мяч…
Теперь-то Коркин был осторожен. Пригибаясь, он прополз вдоль забора, затаился в кустах, повертел головой и, никого не обнаружив, шмыгнул в соседний двор. Там он залёг за детской песочницей и оглядел местность. В висках стучало, ноги не слушались, двор кружился и подрагивал.
Ермилова не было видно.
Нигде!
Тихое блаженство снизошло на Юрия Тихоновича. Ушёл он от погони. Нет уже более лейтенанта. Пожил, покуражился — и будет. Теперь дай другим пожить.
Никто не мог уже помешать великим коркинским планам. Взойдёт солнце, и будет день — первый день новой жизни.
Впрочем, здесь авторы взяли на себя лишнее и сами сформулировали те неясные мысли, что бродили в голове Юрия Тихоновича. Ибо в ту минуту вряд ли был он способен па обобщения и высокие слова. Наверное, большинство красивых слов, сказанных знаменитыми людьми по случаю великих свершений — о Рубиконе хотя бы или о Париже, который стоит мессы, — всего лишь выдумка досужих летописцев.
К естественной радости Коркина примешивалось нечто серое и тяжёлое. Так после получения гонорара нас охватывает иногда тоска и безразличие — мы вспоминаем о задолженности по квартплате. Скучно стало Юрию Тихоновичу. Гонка по десятилетиям утомила его. Глаза слипались. Колоссальным усилием воли он заставил себя оторваться от борта песочницы, рывком бросил своё тело к штакетнику, перевалил через него и рухнул в траву.
…Голова раскалывалась. Знойный ветер из пустыни Гоби забрался в рот, да так и остался там, обжигая глотку и укалывая шершавыми песчинками.
Юрий Тихонович щурился от яркого утреннего солнца и пытался вспомнить, как очутился на газоне, где вывозил свой единственный приличный костюм. По кусочкам склеивал он события минувшей ночи.
«Куда я всё-таки забрался? — соображал Коркин. — Сначала дёрнул на двадцать. После встречи с Ермиловым добавил десятку, потом ещё пять. А дальше хоть режь — не помню. Рубанул рычаг, должно быть, на полную катушку. Хотел бы я знать, на что моя машинка способна. Чем чёрт не шутит — глядишь, и в двадцать второй век забрался. Оттого и развезло, Шутка ли…»
Юрий Тихонович отряхнул с костюма ночную пыль, умылся по-кошачьи и, стараясь держаться независимо, вышел на улицу. Первый же встречный развеет его неведение относительно пути, пройденного во времени. Но легко ли, подумайте сами, подойти и спросить: «Какой нынче год?»
Судьба в то утро была к нему благосклонна. У самых ворот стоял дворник с метлой образца двадцатого века; может быть, метла — бессмертное изобретение, вроде колеса? Юрий Тихонович набрался смелости и молодцевато спросил:
— Не скажете ли, какой нынче год?
Дворник смотрел на него с состраданием — ему тоже случалось забывать важные вещи.
— Одна тысяча девятьсот восемьдесят шестой, — ответил дворник мягко и для порядка укоризненно покачал головой. — Май месяц и суббота, — добавил он. — Суббота — не работа, поди проспись!
Юрий Тихонович заплакал.
Дворник ласково похлопал его по плечу и отправился за шлангом. А Юрий Тихонович всхлипнул ещё раз, утёрся рукавом и побрёл к родному порогу.
Психологи утверждают, что на каждый отрезок времени человеку отпущена определённая порция эмоций. По-видимому, за минуту беседы с дворником Юрий Тихонович начисто исчерпал свой лимит но меньшей мере на сутки. Чем иначе можно объяснить, что он безразлично наблюдал за мальчишками, которые на его глазах раздирали в клочки машину времени. Они выковыривали из неё лампы и конденсаторы, носились по двору с блоками и панелями, наматывали на щепки тонкий катушечный провод. Две увитые лентами девочки прыгали через скакалки, приспособив для этого дела кабель. Шестилетний громила тащил к мусорному ящику кинескоп.