Сейчас трудятся только слуги, что работают в доме, а к вечеру стянутся подружки из соседних домов, принесут шитье, придут с прялками или вышивками, будут перемывать кости мужчинам, отсутствующим подругам – привычное времяпрепровождение, словно и не уезжала из Артании.
С обеда она спустилась вниз, все так же надменно задирая подбородок. Тяжелые цепи грозно звякали по ступенькам при каждом шаге, она даже в оковах вызывала страх, слуги и воины поспешно убирались с ее пути, бормотали заклятия, на что она лишь презрительно вскидывала бровь. Как будто неведомо, что грозные боги Артании легко защищают своих артан от всех чар и магии тупых и ленивых куявов, невежественных славов и пронырливых вантийцев!
Куявы, как она помнила, рабский и трусливый народ. Они привыкли покоряться сильнейшему, а когда сильнейшего нет, они покоряются тому, кого считают хоть чуть сильнейшим, чем остальные. По своей рабскости они полагают, что от них ничего не зависит, что все предопределено, расписано и давно решено богами, а человек должен только покориться и в конце концов за это смирение попадет на небо, где его будут кормить и не будут заставлять работать.
Артанские боги, не желая повелевать рабами, дали своему народу полнейшую свободу. Ни во что не вмешиваясь, они награждали только тех, кто бесстрашно жил, отважно воевал и красиво умирал за Артанию. Те, кто погибал, защищая дом и семью, героями не считались – это долг и обязанность каждого мужчины, в небесные чертоги допускался лишь тот, кто погиб, защищая честь и достоинство Артании. Кто погиб, защищая Артанию до последнего вздоха, до последней капли вздоха.
Я – артанка, напомнила она себе. Я не сдамся. Не отступлю. Я приучена бороться до последнего вздоха.
К вечеру внизу раздались радостные крики. Она бросилась к окну, успела увидеть, как Иггельд соскользнул с огромной туши дракона. Черныш лизнул ему руку и тут же помчался проведывать своих друзей из числа драконов. Иггельд, улыбаясь, отвечал на приветствия, потом вскинул голову и бросил быстрый взгляд на ее окно. Блестка, словно предупрежденная, отступила в тот миг, когда он только начал поднимать голову.
С сильно бьющимся сердцем она ждала, когда же закончится ужин, когда он перескажет своим, где был и что видел, потом все-таки не выдержала и, подобрав цепи, чтобы не звенели, вышла из комнаты. Сверху хорошо виден богато накрытый стол, во главе сам Иггельд, рядом его друг Ратша, дальше Апоница, еще несколько человек, которых она привыкла видеть в его обществе. Иггельд ел торопливо, но ей показалось, что он бледен, задумчив, а мысли витают далеко.
Так же тихо, стараясь не звякнуть, не выдать себя ни одним движением, она попятилась, отступила за угол. Ей показалось в последний миг, что Иггельд все-таки поднял голову и вперил взгляд наверх, в темноту, где она затаилась, на всякий случай даже надменно и с гордостью выпрямилась, поморщилась и отвернулась с самым высокомерным видом, но в черепе болезненно билась смятенная мысль: а что в ее случае – бороться до последнего вздоха?
Бежать, напомнила она себе. Тяжелые цепи, соединявшие щиколотки, легонько звякнули. Она торопливо отступила еще, вернулась в свою комнату. Не поддаваться врагу. Ни его силе, ни его чарам. Он связан с чародеями, они ему помогают, теперь и сама чувствует его чары, когда он чарует ее, очаровывает, пытается ослабить ее волю, сделать так, чтобы чувствовала себя всего лишь женщиной, слабой женщиной, почти куявкой…
Пришел Сбыслав, уже привычно повздыхал, пытаясь расцепить тугие металлические скобы. Она сидела на ложе, опершись сзади руками, сказала негромко:
– Твой хозяин справляется с этим легко. Почему он не делает это сам?
Сбыслав ответил с тяжелым вздохом:
– Видят боги, я сейчас у него это спрошу!
Блестка проводила его недоверчивым взглядом. Похоже, здесь нравы достаточно вольные, если слуга может сказать такое господину.
* * *В дверь постучали. Стук показался ей робким, неуверенным, так не стучит господин, ясно – вернулся Сбыслав, что-то забыл или хочет ей напомнить, а то и сообщить, что ответил Иггельд. Блестка промолчала, но на всякий случай поднялась и, перейдя к окну, сделала вид, что смотрит на площадь. В дверь постучали еще, затем послышался звук открываемой двери. Она не оборачивалась, но сразу сильно забившимся сердцем ощутила, кто именно возник в дверном проеме. Даже увидела внутренним взором, как стоит, как смотрит с хмурой враждебностью.
– Когда в дверь стучат, – раздался его хрипловатый голос, – надо что-то ответить. Либо «Войдите», либо «Пошел к Ящеру».
Она снова не ответила, дверь хлопнула, закрываясь, его шаги раздались ближе. Ее плечи напряглись, предчувствуя его горячие широкие ладони, по телу прошла теплая волна. Она стиснула челюсти и продолжала смотреть на площадь.
– Или ты не услышала? – спросил он. – Повторяю для глуховатых: когда в дверь стучат…
Она прервала, не оборачиваясь:
– Что толку говорить «Пошел к Ящеру» хозяину?.. Все равно войдешь. Как же не насладиться властью! Хоз-з-зяин!
Он задышал за ее спиной гневно, она ощутила аромат вина. Сказала торопливо, но с суровым предостережением:
– Если ты, пьяная свинья, собираешься меня изнасиловать, то подумай прежде.
Он спросил раздраженно:
– О чем?
– Ты мог убедиться, что я… не покорная куявка. И если попытаешься, то пожалеешь.
Она чувствовала, что он рассматривает ее с головы до ног, рассматривает бесстыдно, по-мужски, дыхание участилось, запах вина стал сильнее. Она напряглась, сердце стучало часто, еще не решила, как поступить, однако он сумел совладать с собой, даже словно бы отступил на шаг, только голос стал резче, а хрипловатые нотки ушли:
– Пожалею? Ты сейчас просто пленница. Рабыня. Я могу тебя изнасиловать сам, могу отдать воинам. Как вы насиловали наших женщин, когда врывались в наши города!
Она пожала плечами.
– Покорным куявкам все равно, кто их насилует. Только к насилию мужей привыкают, все по закону, а когда их насилуют другие, они почему-то визжат! Но артанки – свободные люди. Изнасилуешь – умрешь.
Она наконец повернулась к нему лицом. Он стоял совсем рядом, пришлось вскинуть подбородок, чтобы смотреть ему в глаза. Он похудел за последние дни, скулы заострились, верхние веки напухли и покраснели, словно он все эти дни не спал, но в серых глазах постоянно сменяется выражение от вызывающего к виноватому, от попыток перевести все в шутку до мужской жажды сломить противника и настоять на своем, неважно как.
– Ого, – произнес он наконец негромким голосом, глаза его блеснули. – Как коротко и как гордо.
– Мы артане, – ответила она кратко.
– За тебя так будут мстить?
– Я сама тебя убью, – ответила она, глядя в окно. – Я умру, прежде чем позволю себя испакостить. Но и мертвая приду и убью тебя.
Он ответил мрачно:
– Я и так мертв. С того дня, как ввязался в эту войну. Рано или поздно я погибну. Все равно погибну, для этого уже есть сто причин. Какая разница, если будет сто одна?.. Но, если честно, я пришел не для того, чтобы ссориться. И, не поверишь, вовсе не для того, чтобы наброситься на тебя.
Она отодвинулась, но за спиной стена, пришлось отступить на шаг в сторону, не надо так уж задирать голову, хотя она знала, что выглядит так еще лучше, при этом движении приподнимается подбородок и натягивается шея, а грудь становится выше и крупнее. Он остался на месте, не делая попыток ее удержать, схватить, усталый, с обвисшими плечами, но все такой же высокий, голову держать приподнятой все же пришлось. Лицо его не только осунулось, но и снова поросло золотистой щетиной, высокие скулы натянули кожу.
– Говори, – предложила она.
Он усмехнулся.
– «Говори»… как тцарственно!.. Немудрено, что служанки уже начинают тебе кланяться. Есть новость, плохая для нас, а для тебя… для тебя – не знаю. Большой отряд артан, что располагался возле захваченной Куябы, вчера направился в нашу сторону.
– Артане? – воскликнула она невольно. – Придут сюда?
– Больно не ликуй, – хмуро сказал он. – Их цель не мы, а Город Драконов. А туда добраться, ты видела, непросто. Да и сам город только называется городом. Это сильная крепость, ее строили мастера, присланные еще лет пятьдесят тому. Или больше. Но все равно, разве плохая новость?
Она кивнула, не сводя с него настороженного взгляда.
– Хорошая.
– Надеешься убежать?
Она помедлила, ответила с небрежностью:
– Ты знаешь… когда война, то слово перед врагом держать не обязательно.
– Догадываюсь, – сказал он. Голос его снова стал хриплым. – Артанка… разве мы не можем забыть, что ты артанка, а я – куяв? Я знаю, постоянно говорю и делаю не то. И не только с тобой, а вообще… У меня ничего не было, кроме дракончика. Мы жили в пещере, спасались от всех… да, от всех. Даже лучшие друзья хотели смерти Черныша, а он был такой маленький, жалобный, я носил его за пазухой, он все время мерз, я отогревал его своим теплом… Потом началось это нелепое, когда сюда начали переселяться люди, а меня начали считать чуть ли не хозяином этой Долины! Это не мое, Артанка, не мое… Я не умею говорить со знатными людьми, меня этому не обучали, а когда однажды посадили за стол рядом с князем, я едва не умер со стыда, не знал, что за блюда и как их едят… Поверишь ли, у меня не было женщин…
Она окинула его оценивающим взглядом.
– Трудно поверить. Или ты какой-то урод?
Ей показалось, что он слегка покраснел, голос, во всяком случае, стал чуть злее:
– Проверь. Просто раньше мне приходилось каждое мгновение драться за жизнь. Выцарапывать ее ногтями, зубами. Даже сейчас, когда вроде бы легче и можно бы наконец перевести дух и посмотреть на женщин, нагрянули вы, артане, а я чувствую, что если я не буду с утра и до утра заниматься Долиной, то… понимаешь, я хоть и дурак, ничего не умею, но остальные еще дурнее, ложки несут в ухо, топоры роняют на ноги! Если не буду заниматься Долиной, здесь все рухнет. В каждой такой долине, городе или селе находится такой вот опорный человек, а здесь этим столпом оказался я… Не потому, что хорош, а потому, что остальные – еще слабее.
Сердце ее уже наполнилось сочувствием, он говорил искренне, она чувствовала, но все-таки это враг, а искренние слова могут быть сказаны для того, чтобы притупить бдительность, разжалобить, убедить посмотреть его глазами, а потом и вовсе встать на его точку зрения и принять его взгляды, веру, богов, отречься от родни и великой Артании.
– Ненавижу пьяных свиней, – произнесла она четко. – Мужчина, который лакает перебродивший виноградный сок, да не коснется женщины… по крайней мере, артанской, да не осквернит ее смрадным дыханием, да будет проклят и стерт с лица земли!
Он ахнул, качнулся, из его груди вырвалось жалкое:
– Я не… лакаю!.. Но был пир, я не мог… отказаться… Это неуважение…
Она фыркнула:
– Не мог отказаться? Так ты еще и не мужчина?
Он всхрапнул яростно, лицо побелело, ей показалось, что сейчас набросится на нее, изобьет, сорвет с нее одежду и швырнет на ложе, но ярость тут же перешла в гнев, лицо страшно побагровело, глаза налились кровью, затем и гнев утих, грудь опала, словно надутый бурдюк, в который ткнули ножом, он снова набрал воздуха, уже не вздувая мышцы, ответил погасшим голосом:
– Прости. Похоже, я снова сказал или сделал глупость.
Она остановившимися глазами смотрела, как он повернулся и пошел все быстрее к выходу. За ним хлопнула дверь, а шаги, как ей почудилось, перешли в бег. Все произошло чересчур быстро, Блестка в бессилии прислонилась к стене, откинула голову и закрыла глаза. Под опущенными веками снова появилось его лицо, то гневное, то страдальческое, с детским недоумением и обидой в глазах..
* * *В ушах постоянно звучал ее строгий, уверенный голос, от которого мурашки бежали по коже, а сердце замирает в сладком страхе. Она сказала, что артане все равно сюда придут. Придут и сметут все, как человек сметает горстку муравьев. Нелепо, конечно, единственную дорогу перекрывает неуязвимый Город Драконов, но от ее голоса стало страшно, в теле поселился ужас.
Полдня он раздавал указания, кому чем заниматься, потом свистнул Черныша. Тот примчался с такой скоростью, что едва не сбил с ног, поспешно плюхнулся на землю, пока папочка не передумал, в глазах жаркая надежда, давай, мол, залезай быстрее, полетим к морю, я теперь могу даже попробовать перелететь, если не бесконечное, на том берегу увидим дивные страны и народы…
– Никаких морей, – ответил Иггельд вслух, он уверен, что правильно истолковал это шевеление лап, движение хвоста, едва слышное хитрое похрюкивание. – В другой раз, в другой раз…
А куда, спросил Черныш молча. Ты только скажи куда, и мы сразу же вот прямо сейчас…
– Вон на ту гору, – ответил Иггельд. Ему показалось, что дракон под ним поежился, хотя, скорее всего, это он сам поежился, а чувствительный дракон просто повторил его движение. На той горе, далекой, одинокой, с плоской вершиной, чернеет одинокая башня. В чистом мире, где внизу оранжевые, залитые солнцем горы, а вверху купол голубого неба, черный столб между ними выглядит чужим, враждебным, зловещим. Солнце не отражается блеском на боках, из-за чего башня выглядит черным плоским провалом на синем небе, похожим не то на узкую и высокую дверь в занебье, не то на пролом в небесном куполе.
Крылья били сильно и часто, вскоре горы оказались далеко внизу. Башня отсюда смотрелась как обыкновенный круглый камешек, непривычно черный на фоне светло-серого камня.
Иггельд вздохнул, сказал вынужденно:
– Хватит, Черныш. Мне самому не хочется, но… надо.
Черныш полусложил крылья и пошел вниз все укорачивающимися кругами. Иггельд напрягся, колдун явно наблюдает за ним, а этого никто не любит, тем более если колдун может сбить их с той же легкостью, с какой охотник достает в небе стрелой утку, Черныш тоже явно нервничал, промахнулся при посадке и, пролетев над краем пропасти, зашел еще раз, тяжело плюхнулся шагах в двадцати от башни.
– Лежи тихо, – предупредил Иггельд. Сам он тоже сидел тихо, прислушивался, всматривался в темное основание башни. – Если кто появится, не смей ворчать, понял?
Черныш закрыл глаза, а потом со вздохом еще и накрыл их лапой. Иггельд выжидал, не зная, что делать дальше. Если колдун не выйдет сам, надо как-то самому искать к нему дверь. Вообще-то к чародею надо было бы появиться намного раньше. Возможно, еще в первый же день, когда прибыл в эту Долину. Но тогда он и сам думал только о том, чтобы выжить и не погубить слабенького дракончика, да и чародею какой интерес к полуживому пареньку, у которого за пазухой детеныш дракона, не крупнее толстой жабы? Но потом, когда укрепился, когда стал смотреть по сторонам, не мог не заметить эту башню. Башни колдунов потому и ставят как можно выше, что их огненные стрелы летят вниз на любые расстояния, лишь бы колдун видел, куда метнуть стрелу. А половина Долины Иггельда с вершины башни как на ладони. Другая половина, правда, прикрыта отвесной стеной гор…
Он вздрогнул: у основания башни возник человек. Невысокий, одет в черное, только седая голова с длинными волосами выделяется ярко, кричаще. Иггельд торопливо соскользнул по гладкому, как у огромной рыбы, боку, пошел к колдуну, на ходу поклонился, замедлил шаг, остановился в пяти шагах.
– Я понимаю, – сказал он извиняющимся голосом, – что я должен быть появиться раньше…
Колдун смотрел без раздражения, лицо усталое, даже изможденное, с глубокими морщинами. Иггельд подбодрился, колдун не выглядит грозным богом, перед которым надо падать ниц, лицо умудренного жизнью человека, хорошее лицо и невеселые, все понимающие глаза. Сейчас, став единовластным правителем Долины Грез, должен бы ощутить свою мощь и разговаривать даже с колдуном достаточно надменно, но, напротив, как пугливый заяц трясся и все оглядывался по сторонам: а правильно ли поступил? Хотя, конечно, этот заяц там, внутри, никто его не зрит, для всех он, Иггельд, грозен и жесток, человек с сурово сдвинутыми бровями и быстрыми движениями.
– Я равнодушен к внешним знакам почтения, – ответил колдун, голос звучал тоже устало, без высокомерия и надменности. – Ты прибыл… ты и говори.
– Артане захватили Куявию, – сказал Иггельд без предисловия, – башни, что защищали Куябу, разрушены. Артане в своей злобе сровняли их с землей, а камни велели уцелевшим жителям тащить к озеру и сбрасывать в глубины. Чародеи убиты сразу, убиты жестоко.
Чародей потемнел лицом.
– Знаю, – ответил он хриплым голосом. – У нас связь… своя.
Он остановился на полуслове, а Иггельд торопливо продолжил:
– Понимаю. На каждом уровне могущества связь своя. Простолюдин к соседу пешком, а кто побогаче – на коне. Я могу на драконе, а тцарам посылают вести даже с голубями.
– Хорошо, – сказал чародей. Глаза его остро блеснули. – У нас своя связь… Да и сейчас есть. Мы знаем многое, но можем, на беду, мало. Наши источники силы здесь, в горах.
Иггельд сказал осторожно:
– Я не стараюсь выпытать какие-то тайны… Мне можно сказать только то, что можно. Но чем больше я буду знать, тем понятнее, как лучше защитить Долину. Я боюсь, что если артане сумеют сюда добраться, то ваши башни и здесь… не все смогут. Или не успеют.
Чародей побагровел, сдержался, сказал с подавленным недовольством:
– Чтоб ты знал и не подозревал, будто что-то прячем за спиной, скажу тебе правду. Люди жили и не знали, что вот уже тысячи и тысячи лет длится незримый магический дождь. Только чародеи видели эти мелкие капельки, что падают с небес на поля, дома и весь мир. Но вот однажды дождь прекратился. Мы не знаем, надолго ли. Может быть, даже навсегда. Большое замешательство наступило в мире магов. Многие покончили с собой, другие… судьба других еще гаже. Но потом обнаружилось, что если в песках и на равнинах магическая влага уходила в землю, ее можно было собирать в чаши, корыта, тазы… Увы, было поздно! Только в горах эта влага ушла не в песок, а стекала, не впитываясь, в подземные пещеры. Если там не было щелей, влага оставалась, ее не высушивало солнце, не выпивали корни деревьев или звери. Когда мы наткнулись на такие пещеры, то над ними и построили эти башни. И ревностно защищаем свои сокровища, пока эти озера не иссякнут, обладаем немалой мощью, что неподвластна смертным.