— Смотря чем занята... — пробормотал Джантифф.
Кедида расхохоталась:
— Так ты пойдешь смотреть хуссейд? Ну пожалуйста, Джанти!
Джантифф обреченно вздохнул:
— Когда нужно идти?
— Когда? Сейчас! Сию минуту — или мы опоздаем. Никак не могла найти контрамарку и с ума сходила, но потом вспомнила о тебе — ты такой теленочек, на тебя всегда можно положиться! Не забудь талоны, а то нас на стадион не пустят. У меня, как всегда, хоть шаром покати.
Джантифф смотрел Кедиде в глаза — губы его возмущенно дрожали, подыскивая слова. Но ее лучезарная улыбка заставила его обреченно пожать плечами:
— Я тебя не понимаю.
— Я тебя тоже не понимаю, Джанти, так что мы квиты. Что, если б мы все друг друга понимали? Кому от этого было бы лучше? Гораздо разумнее оставить все, как есть. Пошли, опоздаем!
Через некоторое время Джантифф вернулся к письму:
«... превосходящие все, что наблюдается на других планетах.
По странному стечению обстоятельств я только что провожал приятельницу на стадион, где играли в хуссейд. «Эфталоты» состязались с игроками из команды с труднопроизносимым названием «Дангсготские бравуны», с Каррадасских островов. Меня все еще дрожь пробирает. Хуссейд в Унцибале — не то, что у нас во Фрайнессе. Стадион невероятных размеров заполняет ревущая орда — нет, бесчисленные орды! Рядом еще можно видеть отдельные лица, слышать отдельные голоса, а на расстоянии толпа превращается в смутную плесень, судорожно подергивающуюся рябью.
Играют здесь по стандартным правилам, но с местными вариациями, по-моему, совершенно излишними. Предварительные торжественные церемонии замысловаты и продолжительны — в конце концов, свободного времени у зрителей хоть отбавляй! Игроки — в роскошных костюмах, их представляют по одному. Как я уже упомянул, аррабинов среди них нет. Каждый игрок выходит из строя и демонстрирует мускулатуру в ритуальных позах. Шерли появляются на противоположных концах поля и восходят по лестницам в «цитадели» (действительно напоминающие миниатюрные крепости), пока пара оркестров играет «Славу девственницам-шерлям». В то же время на поле выкатывают огромное, четырехметровое деревянное изображение каркуна[22]Клаубуса, каковое шерли подчеркнуто игнорируют — по причинам, становящимся очевидными впоследствии. Третий оркестр играет вульгарную, позвякивающую и подвывающую «каркуническую» музыку, контрапунктирующую, а временами и диссонирующую с двумя «Славами». Я заметил, что аррабины, сидевшие рядом, слушали беспокойно и напряженно, вздрагивая от резких диссонансов, но при этом серьезно предвкушая драму с не характерным для них сосредоточением. Шерли все это время неподвижно стоят в «цитаделях», озаренные лучами Двона и не поддающимся описанию психическим ореолом — каждая олицетворяет чары красоты и доблести, но при этом, несомненно, с трепетом спрашивает себя:
— Прославлюсь ли я? Или меня отдадут на растерзание Клаубусу?
Игра продолжается до тех пор, пока одна из команд больше не может платить выкуп, после чего шерль проигравшей команды насилуется Клаубусом самым отвратительным образом, причем ее, совокупляющуюся с деревянной статуей на специальной тележке под аккомпанемент хриплой, лающей музыки, возит вокруг поля запряженная в тележку проигравшая команда. Победителям устраивают роскошный пир, не скупясь на импортную жранину. Зрители испытывают своеобразный катарсис и, повидимому, разряжают внутренние напряжения. Униженная шерль, однако, навсегда теряет привлекательность и достоинство. Она становится неприкасаемой и в отчаянии способна на любые, самые дикие поступки. Как вы теперь понимаете, хуссейд в Унцибале — не развлечение, а мрачный, мучительный спектакль, сенсационно популярный общественный ритуал. Учитывая все сказанное, представляется почти невероятным тот факт, что командам удается без особого труда находить красавиц-шерлей, привлекаемых славой, как ночные мотыльки — пламенем костра.
Аррабины — несомненно извращенный народ, предрасположенный к игре болезненными, патологическими страстями. Например, во время схваток шунков ограждения поля недостаточно высоки и надежны, в связи с чем массивные твари, скачущие и кувыркающиеся в безумной ярости, нередко перепрыгивают барьер и валятся на головы публике. Раздавленные многотонной чешуйчатой тушей, гибнут десятки людей. Стараются ли аррабины поставить ограждения повыше и покрепче? Освобождают ли опасные места в передних рядах? Никогда! Рискуя таким образом, аррабины принимают непосредственное участие в ритуале жизни и смерти. Разумеется, никто не ожидает, что его раздавят или разорвут на клочки, так же как и шерль не ожидает, что ее осквернят и изуродуют. Подлинный триумф себялюбия, миф о торжестве личности над судьбой! Я думаю, что по мере скопления в больших городах люди вовсе не лишаются индивидуальности — совсем наоборот, их самомнение непропорционально раздувается. С этой точки зрения толпы, бесконечной стремниной мчащиеся по Унцибальской магистрали, становятся психическим явлением, выходящим за рамки воображения! Попытайтесь представить себе: ряд за рядом, вереница за вереницей лиц, лиц, лиц, и каждое лицо — неповторимый мир в себе, самодостаточная сущность бытия, пуп Вселенной!
На этом и закончу сегодняшнее письмо. Хотел бы сообщить о каких-то определенных планах, но, по правде говоря, у меня их нет. В этой стране, восставшей против человеческой природы, меня ежеминутно бросает от изумления к отвращению и обратно.
Пора идти тухтеть — я поменялся сменами с неким Арсмером, живущим дальше по коридору. В эту неделю я занят! Хотя, если применить стандарты, общепринятые на Заке, я тут бесстыдно бездельничаю.
Горячо целую всех — маму, папу и сестер,
ваш блудный Джантифф
Глава 6
Джантиффу все труднее было притворяться, что он не замечает странные перемены в поведении Скорлетты. Та никогда не казалась ему спокойной или уравновешенной, но теперь постоянно находилась в состоянии злобного, чреватого вспышками ярости молчания, перемежавшегося приступами нездоровой нервной веселости. Дважды Джантифф заставал ее с Эстебаном, когда они о чем-то шептались — при этом их беседа прерывалась настолько демонстративно, что Джантифф чувствовал себя лишним в своей квартире. В другой раз Джантифф, вернувшись домой, застал Скорлетту в припадке страха и отвращения — она бросалась из угла в угол, то закрывая лицо руками, то делая такие движения, будто пыталась стряхнуть с рук что-то мокрое и липкое. На такой спектакль Джантифф уже не мог не обратить внимание:
— Ну, что еще случилось?
Скорлетта тут же остановилась, глядя на Джантиффа помутневшими черными глазами, и разразилась гневными жалобами:
— Эстебан с его пикником! Танзель умрет от огорчения, если ее не возьмут, а Эстебан требует полный взнос. У меня не хватает талонов.
— Почему же он сам не заплатит за Танзель?
— Ха! Неужели ты до сих пор не понял, что как только речь заходит о деньгах, Эстебан думает исключительно о себе?[23]
Джантифф сразу понял, к чему клонится разговор. Он сочувственно покачал головой и попытался проскользнуть в спальню. Скорлетта схватила его за руку, и опасения Джантиффа не замедлили оправдаться:
— Джантифф, у меня сто «деревянных». На пикник нужно еще пятьсот. Ты мне не займешь? Я для тебя сделаю что-нибудь приятное.
Джантифф поморщился, глаза его бегали по сторонам:
— Я устал, мне сейчас ничего не нужно.
— Но Джантифф, всего один озоль — от силы два. У тебя же их целая пачка!
— Мне нужно вернуться на Зак.
— Но обратный билет-то у тебя уже есть! Ты сам говорил!
— Да, да! Билет у меня есть! Но если придется где-то задержаться по пути, из-за Эстебана с его пикником у меня не останется денег!
— Но за себя-то ты платишь!
— Я достаточно потратился на пигменты из-за ваших культовых шаров.
— Подумать только, какая мелочность! — взорвалась Скорлетта, ударив кулаком по стене. — С тобой и связываться не стоит! Скажи спасибо, что я Эстебана уговорила!
— Не понимаю, о чем вы, — сухо отозвался Джантифф. — Какое Эстебану дело до моей мелочности и вообще до того, чем я занимаюсь и кто я такой?
Скорлетта собралась было разразиться очередной тирадой, но решила воздержаться и ограничилась кратким замечанием:
— Тебе бесполезно объяснять.
— Вот и хорошо, — холодно согласился Джантифф. — Давайте прекратим разговор на эту тему.
Лицо Скорлетты перекосилось недоброй усмешкой:
— А я думала, ты хотел переехать к этой скунше[24] Кедиде.
— Я выражал такое желание, — не повышая голос, ответил Джантифф. — По-видимому, это невозможно, так что и говорить не о чем.
— Ошибаешься! Всё очень просто устроить — если этим займусь я.
— Неужели? И как вы намерены сотворить такое чудо?
— Пожалуйста, Джантифф, не нужно подвергать сомнению всё, что я говорю. Если уж я за что-то возьмусь, я этого добьюсь, будь уверен. Старый Сарп переедет, если Танзель будет время от времени с ним совокупляться. А она ждет не дождется, чтобы ее взяли на пикник — так что все устроится наилучшим образом.
Джантифф с отвращением отвернулся:
— Не хочу участвовать в ваших мерзких махинациях!
Скорлетта уставилась на него, с неподдельным удивлением сдвинув черные брови:
— Почему нет? Каждый получит то, чего хочет. Что тебе не нравится?
Джантифф попытался сформулировать высоконравственное замечание, но все доводы, приходившие ему в голову, в аррабинской общаге казались вопиюще неуместными. Он глубоко вздохнул:
— Во-первых, я хотел бы сперва обсудить этот вопрос с Кедидой. В конечном счете...
— Ничего подобного! Кедида тут совершенно ни при чем. Ей-то что? Она забавляется со своими спортсменами — от того, где ты живешь, с ней или с кем-то другим, ей ни тепло, ни холодно!
Подняв глаза к потолку, Джантифф сдержал готовое сорваться с языка резкое замечание. Его представления и представления Скорлетты были несовместимы — зачем давать повод для лишних словоизлияний?
Скорлетта, однако, в поводах не нуждалась:
— По правде говоря, Джантифф, я была бы только рада от тебя избавиться. Вечно становишься в позу и любуешься собой, смотреть противно! Раскидываешь, развешиваешь повсюду свои каракули, чтобы каждую минуту всем напоминать о твоих драгоценных талантах! Так и не смог избавиться от элитарных предрассудков, выкормыш буржуйский! Ты в Аррабусе! Тебя здесь терпят, не забывай об этом!
— Никто меня не терпит! — не выдержал Джантифф. — Я плачу все, что положено, и работаю не меньше других!
Бледное круглое лицо Скорлетты подернулось лукавой хитрецой, как у избалованного ребенка, знающего, что он напакостил, но уверенного, что ему все простят:
— А у тебя странные рисуночки, очень подозрительные! Кого ни встретишь, всех рисуешь! Зачем это тебе? Кого высматриваешь? Признавайся!
— Я рисую людей, потому что мне так нравится. А теперь, если я не хочу опоздать на тухту...
— Вот еще, ты мне указывать будешь! Выкладывай талоны, я все устрою.
— Об этом не может быть и речи. Сначала устройте, а там посмотрим. Кроме того, талонов у меня не густо придется менять озоли в космопорте.
Мрачно сосредоточившись, Скорлетта не спускала с него глаз:
— Я должна дать Эстебану определенный ответ — он меня ждет с минуты на минуту.
— Отвечайте, что хотите.
Скорлетта решительно вышла из квартиры. Джантифф уже переоделся в рабочий комбинезон и вышел на улицу, когда вспомнил, что сегодня за него смену отрабатывал Арсмер. Чувствуя себя последним идиотом, он поднялся на лифте и вернулся домой. Пока он снимал в спальне комбинезон и сапоги, раздался характерный звук откатывающейся входной двери. Отворив стенной шкаф, Джантифф прислушался. В гостиную зашли несколько человек. Приблизились тяжелые шаги: кто-то раздвинул пошире створки перегородки между комнатами и заглянул в спальню, но не заметил Джантиффа, почти зашедшего в стенной шкаф, чтобы положить на полку сложенный комбинезон.
— Его нет, — Джантифф узнал голос Эстебана.
— Он сегодня на тухте, — откликнулась Скорлетта. — Садись, я посмотрю, отстоялось ли пойло.
— На мой счет не суетитесь, меня воротит от здешней сивухи, — этот голос, глуховатый и сиплый, Джантифф не узнал.
Сварливый козлиный тенорок, несомненно принадлежавший Сарпу, возразил:
— Вам хорошо говорить, с винным погребом да соковыжималками!
— Ничего, скоро и у тебя все будет! — с бесшабашной бодростью заявил Эстебан. — Подожди пару месяцев.
— Такая мысль могла придти в голову только гению или безумцу, — задумчиво произнес незнакомец.
— Скажите лучше: мечтателю! — торжествовал Эстебан. — Разве не так делается история? В праздном размышлении мечтателя осеняет идея. Он подчиняется ее неопровержимой логике — и рушится империя! Самое смешное, что вопрос жизни и смерти решился... благодаря чему? Благодаря жалким каракулям несмышленого щенка. Ирония судьбы!
— В данном случае «вопрос жизни и смерти» — не преувеличение, — сухо обронил незнакомец. — Имейте в виду.
— Забудем об опасениях, они только мешают! — воскликнул Эстебан. — С этой минуты будущее принадлежит нам! Смелость города берет!
— И все же, не следует торопиться. Я мог бы назвать сотню препятствий, грозящих провалом.
— Прекрасно! Мы изучим каждое по отдельности и обойдем их на безопасном расстоянии. Скорлетта, где пойло? Наливай, не жалей!
— Про меня не забудьте, — вставил Сарп.
Джантифф присел на койку. Он уже кашлянул, чтобы напомнить о себе, но его никто не услышал, потому что в тот же момент Эстебан громко провозгласил:
— За успех нашего предприятия!
— Не уверен, что мы настроены на одну и ту же волну, — незнакомец употребил непривычное для Джантиффа выражение. — Мне ваш проект представляется чересчур рискованным, практически неосуществимым. Бредовая затея.
— Ошибаетесь! — весело возразил Эстебан. — Достаточно разделить план на несколько этапов. Каждый этап сам по себе предельно прост. В вашем случае вообще не должно быть сомнений — разве у вас есть какой-нибудь другой выход из положения?
Незнакомец недовольно крякнул:
— Так-то оно так... Дайте-ка еще раз взглянуть на этот рисунок... Да, что и говорить... Поразительно! Нарочно не придумаешь.
Скорлетта съязвила:
— Пожалуй, стоит выпить за здоровье Джантиффа.
— Вот именно, — голос Эстебана помрачнел. — Как с ним быть? Нужно хорошенько подумать.
Джантифф прилег на койку, хотя подумал, что лучше было бы, наверное, под нее спрятаться.
— Ваш Джантифф — типичный пример неизбежных многочисленных проблем, — бубнил глуховатый голос. — Короче говоря: что нужно сделать для того, чтобы нас не опознали?
— Именно в этом отношении вы незаменимы, — отозвался Эстебан.
Послышался похожий на кашель смешок Сарпа:
— По определению, мы все незаменимы.
— Верно, — согласился Эстебан. — Любой из нас может добиться успеха только в том случае, если успеха добьются все.
— В одном сомневаться не приходится, — задумчиво произнесла Скорлетта. — Если мы сделаем первый шаг, пути к отступлению не будет.
Джантифф не мог не удивиться тому, насколько голос Скорлетты, ясный и рассудительный, отличался от яростных истерических восклицаний, только что применявшихся ею в той же гостиной с целью мелкого вымогательства.
— Вернемся к основной проблеме, — сказал сиплый голос. — Ваше отсутствие в Розовой ночлежке сразу заметят.
— Мы разъедемся по другим общагам!
— Пусть так — но рано или поздно кто-нибудь взглянет на экран и скажет: «Смотри-ка! Это старина Сарп! А с ним, чтоб меня разорвало, наша соседка Скорлетта! И Эстебан!»
— Я об этом много думал, — тихо возразил Эстебан. — Проблема преодолима. В конце концов людей, которые нас хорошо знают, не так уж много.
Сарп спросил:
— А о жирнейшем фарциссимусе[25] вы забыли? Шептуны пригласили его на Фестиваль.
— Пригласили — но он, скорее всего, не приедет.
— Как знать? — вмешался незнакомец. — И не такое случалось. Я настаиваю на том, чтобы ничто — ничто, слышите? — не было оставлено на волю случая.
— Согласен! Кстати, я уже подумал об этой стороне дела. Подумайте и вы. Если он приедет, то непременно полезет на вышку-мартышку,[26] не так ли?
— Возможно. Не обязательно.
— Хорошо. Так или иначе — либо он не приедет, либо окажется под рукой.
— Приемлемое утверждение.
— Если бы вам всучили кулек хрустящей водоросли, сообщив, что одна из палочек отравлена, что бы вы сделали?
— Выбросил бы весь кулек.
— То-то и оно! Несмотря на то, что таким образом в кормопровод отправится в основном безвредная, съедобная жранина.
— Ммм... Ну, это мы обсудим в другой раз. Пикник все равно устроим?
— Обязательно! — сказала Скорлетта. — Я обещала Танзели, нет причин ее разочаровывать.
— В какой-то степени это неосторожно. Не следовало бы обращать на себя внимание.
— Никто не обратит внимания. Не одни мы пикники устраиваем.
— И все же — почему бы не отменить пикник? В будущем представится возможность попировать, и не один раз.
— Кто знает, что нас ждет? Волчок крутится — а куда покатится?
— Как хотите. Не суть важно.
По той или иной причине Скорлетта направилась в спальню и, наклонившись к своему сундучку, краем глаза заметила Джантиффа. Резко выпрямившись, она издала сдавленный возглас удивления: