— Никаких, — осторожно отозвался Джантифф.
— Я хотела бы знать, когда мы сможем опять сюда приехать! — громко заявила Танзель.
— Ага! Хочешь, чтобы мы все превратились в жлобов и ни о чем не думали, кроме жратвы?
— Ничего такого я не хочу. Просто…
Эстебан рассмеялся и похлопал девочку по затылку:
— Не беспокойся, что-нибудь устроим. Пока что все идет хорошо, лучше не придумаешь!
— Мне здесь ужасно нравится!
— Не объедайся до поры до времени, успеется. Джантифф, ты фотографируешь?
— Еще нет.
— Ну как же так, Джантифф! А накрытый праздничный стол — закуски, ароматы, вкуснятина? Ты всё пропустил?
— Боюсь, что так.
— А наша живописная прислуга? Их надменные лица, отстраненные и бесстрастные? Их полосатые штаны и сапоги с острыми носками? Как же так? Дай-ка мне камеру, я поснимаю.
Джантифф колебался:
— Не знаю. Предпочел бы не расставаться с камерой. Вы можете ее потерять.
— Ни в коем случае! Что было, то прошло и больше не повторится — выбрось из головы. Камера будет в целости и сохранности, уверяю тебя.
Джантифф неохотно передал Эстебану фотоаппарат.
— Спасибо! Надеюсь, в кристалле еще достаточно свободной памяти? — поинтересовался Эстебан.
— Сколько угодно, я зарядил новый кристалл.
Эстебан замер, пальцы его крепко сжали камеру:
— Что случилось со старым? Он у тебя с собой?
Сбитый с толку бесцеремонностью вопроса, Джантифф поднял глаза: Эстебан глядел мрачно, исподлобья. Джантифф ответил холодно и вежливо:
— Не совсем понимаю, почему вас интересует использованный кристалл. Какая-нибудь из старых фотографий привлекла ваше внимание?
Эстебан пытался сдержать ярость — без особого успеха:
— Как тебе известно, я успел записать на том кристалле несколько снимков.
— Нет оснований для беспокойства, кристалл в надежном месте.
К Эстебану вернулся обычный апломб:
— В таком случае не о чем говорить. Почему ты не пьешь? Это настоящее хольсбеймское — нам устроили пир на весь мир!
— Сейчас пойду, возьму еще вина.
— Ну и ладно, развлекайся от души! — оставив камеру на столе, Эстебан удалился. От внимания Джантиффа не ускользнуло, что в течение нескольких следующих минут Эстебан успел пошептаться сначала со Скорлеттой, а потом с Сарпом.
«Говорят обо мне и о фотокристалле», — думал Джантифф. Несомненно, Эстебан и Скорлетта проявляли настойчивый интерес к его камере по одной и той же причине. Их беспокоили снимки, запечатленные на старом кристалле. Почему? Внезапно на Джантиффа снизошло озарение: конечно! Как он не догадался раньше? На фотографиях, снятых Эстебаном, могло оказаться лицо неизвестного четвертого заговорщика.
Джантифф покачал головой, поражаясь собственной глупости: забрал украденную камеру из квартиры Эстебана и даже не подумал проверить содержимое кристалла! Конечно, раньше у него не было особых причин заниматься такой проверкой — личные дела Эстебана его не интересовали. Но теперь ситуация радикально изменилась! Хорошо, что кристалл под замком в домашнем сейфе. Джантифф вздрогнул и почувствовал, как его лоб покрывается холодной испариной: код квартирного сейфа был хорошо известен Сарпу. Джантифф забыл его поменять. Ошибку необходимо было исправить сразу по возвращении в Унцибал!
Цыгане прибрали на столах, после чего разложили шипящее мясо на длинных деревянных блюдах. Одна из женщин полила мясо соусом, другая нарезала поджаристый каравай, третья принесла огромную деревянную миску с салатом. После этого цыгане отошли в лесную тень.
Эстебан провозгласил:
— Все к столу! Ешьте! Вы никогда так не ели! Мы живем один раз — предадимся обжорству!
Аррабины бросились разбирать шашлыки. Джантифф, как всегда, подождал, пока не кончилось первое столпотворение.
Через полчаса пирующие, сытые и сонливые, разлеглись на поляне. Приподнявшись на локте, Эстебан прокричал сдавленным от напряжения голосом:
— Не забудьте! Предстоит десерт! Кремовый торт «Миллисент» с цветочным сиропом!
В ответ раздались стоны протеста:
— Эстебан, ты уморить нас хочешь!
— Что? Десерт — и больше ничего?
— А подать мою пайку всячины!
— И миску студеля, червячка замочить!
Цыгане обошли лежащих, раздавая пирожные на блюдцах и кружки с горячим чаем из вербены, после чего занялись упаковкой походной утвари.
Танзель прошептала Джантиффу на ухо:
— Мне нужно сходить в лес.
— Ну и сходи, что тебе мешает?
Танзель скорчила гримасу:
— Этот человек — Бухлый — все время пристает. Не хочу идти одна, а то он увяжется.
— Ты серьезно?
— Ну правда! Шагу пройти не дает!
Оглядевшись по сторонам, Джантифф не мог не заметить, что глаза лежавшего в сторонке Бувехлютера, действительно, сосредоточились на Танзели с нездоровым любопытством:
— Ладно. Я тебя провожу, пошли.
Танзель поднялась на ноги и направилась к лесу. Бухлый лениво пошевелился, собираясь встать, но Джантифф опередил его, последовав за девочкой, и подручный подрядчика Шубарта расслабился на траве.
Джантифф поравнялся с девочкой под сенью раскидистых вязов.
— Пройдем еще чуть-чуть, — сказала Танзель и немного погодя добавила:
— Подожди, я сейчас.
Она исчезла в кустах. Джантифф присел на ствол упавшего дерева и занялся созерцанием леса. Голоса пирующих сюда едва доносились. Косые лучи Двона веерами сочились сквозь листву и разливались по пожелтевшей подстилке. Какими далекими казались чудовищные столпотворения Аррабуса! Джантифф размышлял об обстоятельствах жизни в Унцибале, о новых знакомых — по большей части об обитателях Розовой ночлежки. Бедная самонадеянная Кедида, оглушенная предательством судьбы, униженная до смерти! А Танзель? На что она могла надеяться, что ей сулило будущее? Джантифф обернулся, ожидая возвращения девочки. Та не появлялась. Джантифф набрался терпения.
Прошло еще три минуты. Джантифф начинал беспокоиться, вскочил на ноги. Танзели давно пора было вернуться! Джантифф позвал:
— Танзель!
Ответа не было. Странно!
Джантифф зашел в кусты, посмотрел налево, направо:
— Танзель! Куда ты пропала?
У одного корня, там, где обнажалась земля, Джантифф заметил след, похожий на отпечаток каблука. Рядом, на влажной мшистой подстилке, виднелись две широкие параллельные царапины, местами прерывавшиеся. Что бы это значило? Джантифф остановился в замешательстве. Быстро обернувшись, он облизал пересохшие губы и снова позвал — на этот раз голос его больше походил на хриплый шепот:
— Танзель?
Либо она заблудилась, либо вернулась на прогалину другим путем.
Джантифф, хорошо помнивший дорогу, пошел обратно и принялся искать девочку среди пирующих на поляне. Ее нигде не было. Цыгане уже удалились, захватив посуду и рашперы.
Эстебан заметил Джантиффа — лицо его разочарованно вытянулось. Джантифф подошел к нему:
— Танзель ушла в лес, я нигде не могу ее найти.
Тут же, широко раскрыв глаза, подбежала Скорлетта — вокруг горящих черных зрачков показались белки:
— Что? Что такое? Где Танзель?
— Она ушла в лес, — запинаясь, повторил Джантифф, пораженный выражением лица Скорлетты. — Я ее звал и повсюду искал, но ее нигде нет.
Скорлетта издала ужасный вопль:
— Цыгане украли! А! Цыгане увели Танзель! Еще один пикник устроят! Будьте вы все прокляты с вашим пикником!
Схватив ее за локоть, Эстебан цедил сквозь зубы:
— Держи себя в руках!
— Мы съели Танзель! — задыхаясь, рыдала Скорлетта. — Сожрали мою девочку! Сегодня? Завтра? Какая разница?
Обратив лицо к небу, Скорлетта разразилась диким, душераздирающим воем — у Джантиффа задрожали колени.
Эстебан, с посеревшим лицом, тряс Скорлетту за плечи:
— Пойдем, пойдем! Мы их догоним у реки!
Повернувшись, он позвал остальных:
— Цыгане увели Танзель! Все в погоню, к реке! Надо их остановить, пока не отчалила лодка!
Объевшиеся участники пиршества неуклюже потянулись за Эстебаном и Скорлеттой. Джантифф сделал несколько шагов в ту же сторону, но желудочные спазмы заставили его остановиться. Круто повернув с тропы, он опустился на колени почти в бессознательном состоянии. Его рвало снова и снова.
Где-то рядом кто-то пел странную стонущую песню из двух перемежающихся тонов. Мало-помалу Джантифф понял, что звуки эти исходили из него самого. Он отполз на несколько метров под кусты и лежал плашмя, уткнувшись лицом во влажный мох. Сокращения желудка постепенно становились более редкими.
Во рту оставался кислый маслянистый привкус. Джантифф вспомнил соус, которым поливали мясо. Снова внутренности его скрутились и сжались, но изо рта вытекла лишь тонкая струйка горькой желчи. Отплевываясь, он поднялся на ноги, посмотрел мутными глазами по сторонам, вернулся на тропу. Издали доносились восклицания и окрики. Джантифф их не замечал.
В просвете листвы виднелась река. Джантифф пробрался к топкому берегу, прополоскал рот, омыл лицо, опустился на конец выступавшего из воды гнилого бревна.
Перекидываясь унылыми фразами, по тропе возвращались аррабины. Джантифф заставил себя встать, но, как только он направился к тропе, впереди послышались голос Скорлетты и бормочущий в ответ баритон Эстебана — они зачем-то свернули с тропы и теперь шли прямо к нему.
Джантифф остановился — перспектива встретиться лицом к лицу с Эстебаном и Скорлеттой в этом безлюдном месте вызывала у него испуг и отвращение. Он кинулся в прибрежные заросли полиптеры и замер, скрытый пушистыми стеблями выше человеческого роста.
Эстебан и Скорлетта прошли мимо и встали на берегу реки, приглядываясь к реке вниз и вверх по течению.
— Ничего не видно, — устало произнес Эстебан. — Они уже на полпути в Аото.
— Не могу понять, — дрожащим голосом отозвалась Скорлетта. — Почему они решили тебя надуть? Разве вы не договорились?
Эстебан колебался:
— Возникло недоразумение… ужасная ошибка. Ведь они сидели вместе. Я договорился с гетманом, все объяснил, показал. Тот прищурился и спрашивает, будто сомневается: «Снетка, что ль? Молодь на жаркое?» Ты же знаешь, они по-своему выражаются. Мне и в голову не пришло, что он может иметь в виду Танзель. Я и отвечаю: «Именно так!» Получается, что гетман выбрал «молодь» помоложе. Таковы печальные факты. А теперь я сожму зубы и забуду про это — и ты сделаешь то же самое.
Скорлетта долго молчала. Наконец она заговорила — голосом, хриплым от напряжения:
— Что теперь? Что будет с ним?
— Прежде всего — кристалл. Потом я от него избавлюсь, все будет шито-крыто.
— Тебе придется поторопиться, — бесцветно произнесла Скорлетта.
— Все учтено, все идет по плану. Осталось три дня.
Скорлетта смотрела на противоположный берег реки:
— Бедная девочка! Такая трогательная, такая веселая! Не могу о ней думать… и не думать тоже не могу.
— Непоправимая оплошность, — голос Эстебана на мгновение дрогнул. — Необходимо сохранять ясность мыслей. Слишком многое поставлено на карту.
— Да… слишком многое. Иногда мне кажется… что ты сошел с ума.
— Ну-ну! Выше голову! Не так страшен черт, как его малюют. Невероятная простота замысла — залог успеха. Такое никому даже присниться не может.
— Коннатиг — достаточно страшный черт.
— Коннатиг сидит себе в Люсце в башне из слоновой кости, мечтает быть богом и видит сны наяву. Если он явится в Аррабус, мы докажем, что он так же смертен, как любой другой.
— Эстебан, никогда и нигде не произноси эти слова вслух.
— Не думать невозможно. От мыслей нет спасения. Мысли ветвятся и становятся планами. Планы облекаются словами, как плотью. За словом следует дело. Так вершится судьба.
Скорлетта смотрела на реку пустыми, неподвижными глазами. Эстебан отвернулся:
— Забудь о ней. Пойдем.
— Проклятый инородец живет, а моя бедная маленькая птичка погибла!
— Пойдем, — коротко повторил Эстебан.
Они поднялись к тропе. Через некоторое время Джантифф последовал за ними — на негнущихся ногах, как лунатик.
Глава 8
Настроение участников пикника, возвращавшихся в Унцибал, ничем не напоминало радостное возбуждение, царившее в воздушном экипаже по пути на пикник. Пару раз предпринимались попытки завязать тихий разговор, но беседы быстро увяли, и остаток полета прошел в молчании. Скорлетта и Эстебан сидели, мрачно выпрямившись, неподвижно глядя перед собой. Джантифф тайком поглядывал на них с изумлением — от их разговора у реки его все еще била нервная дрожь. Если бы не лингвистическое недоразумение, сейчас он лежал бы, связанный, на дне лодки, окруженный молчаливыми оливковыми каннибалами со скорбными глазами.
Когда они прибыли на посадочную площадку лагерного управления, Эстебану пришлось зайти вместе с Бувехлютером в диспетчерскую контору. Джантифф воспользовался этим обстоятельством и потихоньку отделился от группы, ожидавшей Эстебана. Вскочив на скользящее полотно, он направился на север, по возможности быстро шагая и даже делая пробежки, чтобы ускорить передвижение. Каждые несколько секунд он оборачивался, хотя никто, конечно, не успел бы следовать за ним по пятам. Джантифф нервно посмеивался — в самом деле, невозможно было отрицать, что впервые в жизни ему было по-настоящему страшно. Каким-то чудом он натолкнулся на что-то ужасное, и теперь каждую минуту его существованию мог придти конец. Эстебан не оставил в этом никаких сомнений.
Полотно, тянувшееся от Большого Южного прохода, пересекало Унцибальскую магистраль. Джантифф повернул на восток, передвигаясь, как и раньше, со всей возможной быстротой. Он огибал плотные скопления людей и протискивался бочком через толпу, переходя на бег трусцой, как только открывался свободный промежуток. С Унцибальской магистрали он перешел на латераль № 26 и вскоре очутился у входа в Розовую ночлежку.
Джантифф нырнул под арку входа, пробежал по вестибюлю и закрылся в лифте. Знакомый приторный запах аррабинского общежития уже казался чужим, существующим отдельно. Выйдя на девятнадцатом этаже, он поспешил по коридору к своей квартире.
Войдя в гостиную, он на мгновение остановился, чтобы отдышаться и собраться с мыслями. В комнате ничего не изменилось: на брошенных вещах Кедиды уже образовался едва заметный налет пыли. Каким далеким стало воспоминание о Кедиде! Через неделю ее все забудут — таковы нравы Унцибала. Джантифф тихо закрыл входную дверь и убедился в том, что замок сработал. После этого он подошел к сейфу в спальне и открыл его. В поясную сумку он переложил оставшиеся озоли, амулет, подаренный матерью, пигменты, помазки и пачку бумаги. Свой обратный билет на звездолет, удостоверение личности и аррабинские «талоны» он засунул в карман. Взвешивая в руке фотокристалл, он с опаской поглядывал на дверь. Любопытство боролось с желанием поскорее скрыться. Конечно, у него оставалось несколько секунд! Участники пикника, наверное, все еще ехали по Унцибальской магистрали: можно было бегло просмотреть фотографии. Джантифф вынул из камеры новый кристалл, вставил старый, включил микропроектор, направил камеру на стену.
Перед глазами мелькали его первые снимки: сходящиеся в перспективе кварталы Унцибала, толпы на магистрали, окруженные приморскими низинами парки Дисджерферакта, Розовая ночлежка — фасад, вестибюль, «висячий сад» на крыше. Лица — Шептуны, обращающиеся к аррабинам с трибуны, Скорлетта и Танзель, Скорлетта с Эстебаном, Скорлетта одна, Кедида с Сарпом, Кедида в столовке, Кедида смеющаяся, Кедида задумчивая.
Последовали фотографии, сделанные Эстебаном после того, как тот «свистнул» камеру: люди, известные и незнакомые Джантиффу, копии иллюстраций из какого-то справочника в красном переплете, ряд снимков широкоплечего темноволосого субъекта в кепке, черной куртке, черных брюках и армейских башмаках. Это и был четвертый участник тайного совещания. Джантифф внимательно изучил его лицо. Физиономия незнакомца отличалась решительной прямолинейностью и неуступчивостью. В глазах, прищурившихся под мохнатыми черными бровями, светилась искра проницательности. Где-то Джантифф уже видел именно это или очень похожее лицо — совсем недавно… Сосредоточенно нахмурившись, Джантифф вглядывался в изображение на стене. Неужели…
Джантифф резко обернулся — кто-то пытался открыть входную дверь, но не преуспел, после чего громко постучал. Джантифф тут же выключил проектор, вынул кристалл из камеры, нерешительно повертел его в пальцах и засунул в карман.
Снова постучали в дверь. Снаружи раздался приглушенный голос:
— Открывай! — Голос, грубый и враждебный, принадлежал Эстебану. У Джантиффа душа ушла в пятки. Каким образом Эстебану удалось вернуться так скоро?
— Я знаю, что ты здесь — сказали в вестибюле! — настаивал голос. — Открывай!
Джантифф подошел к двери:
— Я устал. Дела подождут, увидимся завтра.
— Мне нужно тебя видеть сию минуту. Это важно.
— А мне не важно.
— Повторяю: дело чрезвычайной важности! — голос приобрел угрожающий оттенок.
— Что еще случилось? — притворно-недовольным тоном спросил Джантифф.
— Откроешь — узнаешь.
— Не сейчас. Я пошел спать.
Наступила пауза.
— Как знаешь, — в коридоре стало тихо.
Прошло десять, двадцать секунд. Джантифф уловил шорох удаляющихся шагов. Покосившись на гостиную через плечо, он будто попрощался взглядом с населявшими ее призраками и их мертвыми голосами, взял со стола поясную сумку и камеру, потихоньку отодвинул входную дверь, выглянул в коридор.
В коридоре никого не было.
Джантифф вышел, закрыл дверь квартиры и направился к лифту, остро сознавая тот неприятный факт, что ему предстояло пройти мимо квартиры Д-18, где теперь проживали Скорлетта и Сарп.