Отважные фуражиры спешили — Джантиффу пришлось их догонять. У подножия холма тропу снова обступил густой лес.
Творн приказал спутникам остановиться:
— Отсюда — тихо, осторожно! Чтобы не было никаких неприятностей.
Вглядываясь вперед, Суновера заметила:
— Ничего не вижу. Ты, наверное, опять напутал?
— Ничего не напутал! Мы на дальнем краю долины Паматры, здесь самые сочные клубни-лимонки. А речная плоскорыбица, жареная на костре? Пальчики оближешь! Правда, плоскорыбица водится южнее, но ближайшие фермы в двух шагах, так что будьте осторожны... Джантифф, что ты в землю уставился?
— Ничего. Лишайник на старом бревне — смотри, как оранжевые тона горят на черно-буром фоне!
— Очень замечательно, но у нас нет времени на поэтические восторги. Все вперед — потихоньку, внимательно!
Фуражиры продолжали путь в молчании. Через полчаса Реильма снова принялась ныть, но Творн, яростно жестикулируя, заставил ее закрыть рот. В ту же минуту он поднял руку и громко прошептал:
— Стоп! Вот она, ферма — смотрите, но только так, чтобы нас не заметили.
— Держите ухо востро! — предупредил Юзер. — Здесь могут быть сигнальные провода, ямы-западни, электрические разрядники, всякая мерзость.
Слева, за частоколом древесных стволов, Джантифф заметил ферму, не слишком отличавшуюся от той, где их постигло первое фиаско.
Собравшись вокруг Творна, Гарраса и Юзера, фуражиры посовещались, указывая то в одну, то в другую сторону. Потом они вооружились палками покрепче — на тот случай, если снова придется иметь дело с дельпами.
Творн инструктировал товарищей:
— Тихонько проберемся вдоль ограды — по-моему, не должно быть никаких ловушек. Потом — бегом к птичнику, он за избой. Пригнитесь, не показывайтесь! Удачи и вкусной жранины!
Сложившись пополам, Творн засеменил вперед, деловито переваливаясь на полусогнутых ногах. Другие потянулись за ним. Как и раньше, самым смелым оказался Гаррас. Забравшись в огород, он принялся выдергивать корнеплоды, поспешно рассовывая их то в рот, то по карманам. Уобл, Вищ и Суновера облепили решетку с квашницей, но сезон прошел — им досталась опустевшая шелуха. Творн крался под окнами избы к птичнику.
Кто-то задел-таки сигнальную проволоку. Из небольшой колоколенки на крыше раздался оглушительный лязгающий звон. Дверь распахнулась — наружу выбежали старик, старуха и маленький мальчик. Старик подобрал палку и накинулся на Гарраса, Мавдель и Хаскена, обиравших грядки с редиской. Те повалили старика на землю и с подоспевшей старухой сделали то же самое. Мальчуган забежал в избу, появился с топором в руках и, широко раскрыв глаза, с отчаянным воплем бросился в атаку. Из-за избы донесся приглушенный голос кричавшего Творна:
— Назад! Все назад! Смывайтесь!
Подбирая на бегу рассыпающиеся редиски, фуражиры пустились наутек. Торжествующие Творн и Юзер тащили пару тощих, потрепанных птиц со свернутыми шеями.
Вернувшись на тропу, радостно запыхавшаяся шайка остановилась передохнуть.
— Надо было остаться подольше! — жаловалась Реильма. — Я видела спелую дыню, вот такую!
— Надо было — если б не чертов колокол! Кто зацепил проволоку? Теперь пора убираться, пока не прибыло подкрепление.
Привал устроили на опушке у ручейка. Творн и Юзер щипали и чистили птиц, Гаррас разводил костер. Мясо, кусочками нанизанное на прутья, поджарили.
Кедида недоуменно повертела головой:
— Где Джантифф?
Это никого, по-видимому, не беспокоило.
— Заблудился, наверное, — пожала плечами Реильма.
Гаррас, обсасывавший косточку, покосился на тропу:
— Не видать. Стоит где-нибудь, уставился с восхищением на старый пень.
— Не велика беда, — заметил Творн, — нам больше достанется.
Фуражиры продолжали пировать.
— А! Вкуснятина! — объявил Гаррас. — Нужно чаще устраивать походы.
— Ох! — вздохнула Реильма. — Просто чудесно. Дайте еще редиски, она во рту тает!
— Сам Коннатиг не едал такой птицы. С дымком! — заявила Суновера.
— Жаль, что мало! — Реильма опять вздохнула. — Я могла бы вот так есть и есть, целыми часами без остановки! Что может быть лучше?
Творн неохотно поднялся на ноги:
— Пора собираться — до Хебронского провала еще топать и топать.
Глава 5
На следующий день Кедида, появившись в столовке, разыскала Джантиффа — тот сидел в углу и старался не попадаться на глаза. Решительно пройдя прямо к нему, вертихвостка шлепнулась рядом на скамью:
— Вчера — что с тобой случилось? Ты пропустил самый смак!
— Так вышло. На самом деле мне не хотелось есть.
— Не выдумывай, Джантифф. Я тебя насквозь вижу. На что ты обиделся?
— Ничего я не обижался. Просто мне кажется... такое ощущение, что воровать нехорошо.
— Какая чепуха! — Кедида надменно вскинула брови. — У них много, у нас мало. Почему бы им не поделиться?
— Если фермеры станут делиться с тремя миллиардами аррабинов, и у них ничего не останется, и у вас не прибавится.
— Возможно, — она чуть пожала ему руку. — Должна сказать, ты вчера отличился. Не могла на тебя нарадоваться.
Джантифф покраснел:
— Ты правда так думаешь?
— Конечно!
Джантифф подбирал слова:
— Я... мне пришла в голову мысль.
— Какая?
— Старик в твоей квартире... Как его зовут?
— Сарп.
— Вот-вот. Сарп. Не согласится ли он со мной поменяться? Тогда мы могли бы все время быть вместе.
Кедида рассмеялась:
— Старый Сарп ни за какие коврижки не переедет! Кроме того, никакой радости нет в том, чтобы наблюдать друг друга в дурном настроении и за самыми неподходящими занятиями. Неужели ты не понимаешь?
— Э-э... не знаю. Если бы тебе кто-то очень нравился, ты, наверное, хотела бы проводить с ним как можно больше времени?
— Ну, вот ты, например, мне очень нравишься, и я вижусь с тобой как можно чаще.
— Это не одно и то же!
— Не забывай, что у меня много друзей — с ними я тоже должна проводить время.
Джантифф начал было возражать, но решил придержать язык. Кедида прикоснулась к лежавшей перед ним папке:
— Что это у тебя? Картинки? Можно посмотреть?
— Смотри, конечно.
Перелистывая наброски, Кедида попискивала от удовольствия:
— Джантифф, какая прелесть! Это мы шагаем по тропе... Когда ты успел, это же только вчера было! Вот Творн, вот Гаррас... а это я? Джантифф! Разве я такая? Вся бледная как смерть, глаза вытаращила, будто привидение увидела! Не говори, не хочу ничего знать. Вот если бы ты написал мой портрет — такой, чтобы на него приятно было посмотреть — я бы его на стену повесила!
Она нагнулась, чтобы рассмотреть набросок поближе:
— Суновера... Юзер... Реильма... всех нарисовал! А эта фигура в тени — это же ты сам!
Скорлетта и Эстебан тоже явились завтракать, и с ними — не слишком умудренное жизнью воплощение противоречивых влечений, их дочь Танзель. Кедида позвала их:
— Идите сюда, смотрите, какие у Джантиффа чудесные картинки! Это мы в походе — идем по тропе! И роща так нарисована, что кажется, будто пахнет смолой керкаша!
Эстебан рассмотрел рисунок с покровительственной улыбкой:
— Такое впечатление, что вы не перегружены жраниной.
— Конечно, нет! Это было утром, мы все еще шли на юг. А насчет жранины не волнуйся — пообедали мы отменно, хватило на всех. Жареная птица, салат из свежих овощей с травами, куча фруктов... Лучше не придумаешь!
— Ой! — подпрыгнула Танзель. — Почему меня там не было!
— Не преувеличивай, — пожурил Кедиду Эстебан. — Меня не проведешь, в свое время я частенько фуражировал.
Кедида с достоинством выпрямилась:
— В следующий раз пойдем вместе — убедишься собственными глазами.
— Кстати... Кольчо нашелся? — рассеянно спросил Джантифф.
Никто не обратил внимания. Эстебан разглагольствовал:
— Я жрачку люблю не меньше других, но теперь я плачу цыганам талоны, а они накрывают на стол. Между прочим, следующий пикник уже заказан. Хочешь — присоединяйся. Придется внести свою долю, разумеется.
— Сколько? Я хотела бы поехать.
— Пятьсот «деревянных» за все про все, включая доставку по воздуху в Потусторонний лес.
Кедида схватилась за голову, взъерошив пальцами золотисто-медовые волосы:
— Я что, иностранный подрядчик? Откуда я возьму такие деньги?
Танзель уныло шмыгнула носом:
— А у меня вообще талонов нет.
Скорлетта бросила быстрый колючий взгляд на Эстебана, с подозрением покосилась на Джантиффа, похлопала дочь по спине:
— Не волнуйся, ты поедешь.
Подчеркнуто игнорируя слова Скорлетты, Эстебан продолжал перелистывать наброски:
— Неплохо, неплохо... Здесь ты, пожалуй, перестарался. Слишком много лиц... Ага! Я кого-то узнаю!
Кедида присмотрелась:
— Не волнуйся, ты поедешь.
Подчеркнуто игнорируя слова Скорлетты, Эстебан продолжал перелистывать наброски:
— Неплохо, неплохо... Здесь ты, пожалуй, перестарался. Слишком много лиц... Ага! Я кого-то узнаю!
Кедида присмотрелась:
— Это я и Сарп — сидим, как злыдни, на диване, смотрим в разные стороны. Джантифф, когда ты это нарисовал?
— На прошлой неделе. Скорлетта, вы не хотели бы поменяться квартирами с Кедидой?
— Ха! — Скорлетта изобразила насмешливое удивление. — С какой стати?
— Я хотел бы жить с Кедидой.
— А я буду делить спальню с бормочущим во сне, выжившим из ума старикашкой? Никогда в жизни!
Эстебан посоветовал:
— Джантифф, не живи в одной квартире с женщиной, которая тебе нравится. Слишком тесный контакт приводит к трениям.
— И какой смысл ежедневно совокупляться с одним и тем же человеком? — добавила Кедида.
— А какой смысл вообще совокупляться? — внесла свою лепту Танзель. — Одно пыхтение да сопение.
Эстебан продолжал перелистывать рисунки:
— Надо же! А это у нас что такое?
Танзель возбужденно ткнула пальцем в картон:
— Это ты и Скорлетта! Вот старый Сарп. А этого громилу я не знаю.
Эстебан смеялся:
— Не слишком похоже. Если я и вижу здесь какое-то сходство, то исключительно в том смысле, что Джантифф придает всем лицам одинаковое выражение.
— Ничего подобного! — возмутился Джантифф. — Лицо — символ, графическое отображение личности. Подумайте сами! Запечатлевая речь, мы записываем буквенные символы. Запечатлевая личность, мы рисуем лицо. Я рисую неподвижные, спокойные лица, чтобы не искажать их символический смысл.
— Уж эти мне рассуждения выше облака ходячего, — вздохнул Эстебан.
— В них нет ничего сложного! Подумайте еще раз! Я могу нарисовать двух людей — например, смеющихся после того, как кто-то удачно пошутил. Один — сварливый, вздорный тип, другой — человек добродушный и любезный. Так как оба смеются, тот, кто рассматривает рисунок, может подумать, что оба — люди добродушные. Но если черты лица неподвижны, ничто не мешает проявляться индивидуальным свойствам, то есть личности.
Эстебан умоляюще выставил ладони:
— Довольно! Сдаюсь! У меня нет ни малейшего сомнения в том, что у тебя прирожденный талант к проделкам такого рода.
— Прирожденный талант тут ни при чем, — уперся Джантифф. — Пришлось учиться многие годы.
Умница Танзель спросила:
— Разве это не элитизм, когда человек стремится что-то делать лучше остальных?
— Теоретически — несомненно, — серьезно кивнула Скорлетта. — Но Джантифф живет в Розовой ночлежке — значит элитистом быть не может.
Эстебан усмехнулся:
— В каких еще преступлениях мы можем обвинить элитиста Джантиффа?
Танзель задумалась:
— Джантифф — монополист, потому что все свободное время посвящает личным интересам, а со мной не делится, хотя он мне страшно нравится.
Скорлетта хрюкнула:
— Его наклонность к сюсюканью с детьми — извращенная форма сексуализма. Видите, как он действует на Танзель?
— Кроме того, он — эксплуататор, потому что хочет единолично пользоваться телом Кедиды.
Джантифф открыл рот, чтобы произнести гневную речь в свою защиту, но не нашел слов. Кедида похлопала его по плечу:
— Не беспокойся, Танзель. Мне он тоже нравится, а сегодня он может монополизировать меня, сколько хочет, потому что сегодня мы вместе идем на стадион.
— И я не прочь! — откликнулся Эстебан. — Дерутся гигант Шкунер — его недавно привезли — и пегий Веварк. Говорят, оба злые, как черти.
— Все может быть, но я без ума от Киззо — он погоняет голубым Джамули во втором номере. Ох, он такой храбрец и красавчик, я просто таю, когда его вижу!
Эстебан пожевал губами:
— Киззо, пожалуй, хватает через край, стараясь произвести впечатление — в коленях-то он слабоват... Тем не менее, бесстрашия ему не занимать — по сравнению с ним Ламар и Кельчафф выглядят парой пугливых старых дев.
— Ну вот, так всегда! — обиделась Скорлетта. — У меня тухта сегодня, куда я пойду?
— Сбереги талоны на цыган, — посоветовал Эстебан. — Если хочешь поехать на пикник, конечно.
— Верно. Пора красить шары. Где бы взять еще краски? — взгляд ее расчетливо остановился на Джантиффе. Тот поспешил занять оборонительную позицию:
— Я не могу больше раздавать пигменты. У самого почти ничего не осталось.
Эстебан спросил у него:
— А ты не хочешь поехать на пикник?
Джантифф колебался:
— Я уже фуражировал — не могу сказать, что мне понравилось.
— Дорогой мой, это же разные вещи! У тебя озоли остались?
— Немного. Они надежно спрятаны, прошу заметить.
— Тогда ты можешь себе позволить попировать. Я займу тебе место.
— Но... хорошо. Где и когда состоится пир?
— Когда? Как только я закончу приготовления. Все должно быть, как положено, до последней мелочи! Где? В Потустороннем лесу, разумеется, где ничто не мешает наслаждаться чудесным видом и свежим воздухом. Я недавно познакомился с подрядчиком Шубартом — он предоставит аэромобиль.
Джантифф невесело рассмеялся:
— Кто у нас теперь эксплуататор, монополист, олигарх и тому подобное? И как насчет эгализма?
Эстебан остался воплощением добродушия, но в голосе его появилась резкость:
— Эгализм — превосходная вещь, я поддерживаю равноправие целиком и полностью! Тем не менее — к чему отрицать очевидное? Каждый хочет взять от жизни все, что может. Будь моя воля, я стал бы подрядчиком. Может быть, у меня еще получится.
— Ты выбрал неподходящее время, — заметила Кедида. — Видел объявление в последнем выпуске «Концепта»? Шептуны говорят, что подрядчики обходятся слишком дорого, и настаивают на проведении реформ. Может быть, скоро вообще не будет никаких подрядчиков.
— Даже так? — фыркнула Скорлетта. — А кто будет работать?
— Понятия не имею, — пожала плечами Кедида. — Я не Шептун и не подрядчик.
— Спрошу старину Шубарта, — пообещал Эстебан. — Ему все известно.
— Ничего не понимаю! — пожаловалась Танзель. — Я думала, подрядчики — нечистоплотные иностранцы, жадные и невежественные. Им поручают выполнять за нас грязную работу. Почему ты хочешь стать подрядчиком?
Эстебан веселился:
— Из меня выйдет чистоплотный, вежливый и сознательный подрядчик — совсем как я!
Кедида вскочила на ноги:
— Джантифф, пойдем! Пора торопиться, займут все лучшие места! И захвати талоны — на прошлой неделе я растратилась в пух и прах.
Поздно вечером Джантифф возвращался домой по магистрали Диссельберга. Шункерия[20] превзошла все его ожидания — яркие впечатления, необычные ощущения переполняли память.
Задолго до начала представления проходы, ведущие на стадион, плотно забила толпа. Джантиффа окружали предвкушающие развлечение лица: влажно блестящие глаза, возбужденно болтающие, смеющиеся рты — эти люди ничем не напоминали блаженно оцепеневшие статуи на скользящем полотне Унцибальской магистрали! Стадион — циклопическое сооружение — поднимался, заслоняя небо окруженной лесом опор ступенчатой воронкой: ярус за ярусом, контрфорс над контрфорсом, балкон на балконе. Бесчисленные головы сливались, напоминая нерезкий, чуть шевелящийся ковер, ниспадавший по сегментам ярусов, как дорожки колоссальных сходящихся лестниц. Отовсюду доносился непрерывный рокочущий гул, хриплый, как далекий прибой, быстро набиравший силу или замиравший в зависимости от событий.
Предварительные церемонии показались Джантиффу растянутыми: битый час по полю вышагивали туда-сюда музыканты в коричневых ливреях с лиловыми погонами и отворотами, производя неимоверный шум с помощью завывающих рогов, рокочущих басовых резонаторов и ослепительно сталкивающихся метровых цимбал. Наконец поднялись ворота восьми арочных порталов: на пьедесталах самоходных колесниц выехали восемь шункеров. Герои толпы объехали поле, глядя прямо вперед, будто околдованные неким роковым зрелищем. Ни разу не повернув головы, каждый скрылся под той аркой, откуда выехал.
Волны рокочущего гула вздымались и опадали в такт настроениям полумиллиона людей, сидевших плечом к плечу, затылок в затылок — Джантифф пытался представить себе, каким психологическим законам подчинялось это явление.
Внезапно, по сигналу, ускользнувшему от внимания Джантиффа, рокот прекратился — в воздухе повисло напряженное молчание.
Ворота под восточной и западной арками открылись: на поле вырвались шунки. Яростно рыча, десятиметровые бестии рыли когтями землю и вставали дыбом, пытаясь стряхнуть невозмутимо стоявших на загривках наездников. Началась шункерия.
Чешуйчатые туши тяжело сталкивались, причем наездники сохраняли хладнокровие, превосходившее всякое разумение. Джантифф не верил своим глазам: снова и снова шункеры уклонялись от ударов мощных когтистых лап и вскакивали на загривки чудовищ, как только те, с визгом повалившись на бок, снова поднимались и бросались на врага. Джантифф поделился изумлением с Кедидой: