Мое зачисление в труппу театра было настоящим чудом, ведь Маулиньш прекрасно знал, что я не имею российского гражданства и могу быть депортирован из Москвы в течение одного дня. Но он сознательно пошел на этот шаг. Мне пришлось отправиться в наше посольство и пройти регистрацию. Какой-то консульский сотрудник сначала долго не принимал меня, а затем, внимательно изучив мои документы, почему-то разозлился и объяснил, что я не имею права работать в Москве, так как не являюсь российским гражданином и обязан вернуться на родину. На все мои возражения он реагировал очень нервно, не желая ничего слушать. Я понял, что здесь мне не помогут, и решил уходить, когда узнал, что в посольство назначен новый посол, бывший министр культуры, который хорошо знал не только моих родителей, но и меня самого. Более того, именно он приходил на премьеру нашего спектакля в Театре русской драмы в Баку. Я записался к нему на прием. Он узнал меня сразу, более того, распорядился, чтобы мне не чинили никаких препятствий и сделали все, чтобы я мог остаться в Москве и работать в театре. Мне даже выдали документы, что я могу платить налоги в России, так как между нашими странами были договоренности о двойном налогообложении, когда проживающий больше шести месяцев гражданин другой страны мог платить налоги в той стране, где живет и работает.
Казалось, все устроилось к лучшему. Уже много лет спустя я начал понимать, что Маулиньш просто решил дать мне второй шанс, так как сам получил этот шанс уже в Москве. Он был достаточно известным режиссером в молодежном театре до девяносто первого года. Ему тогда было чуть больше тридцати. Но сразу после обретения независимости Латвии выяснилось, что молодежный комсомольский театр просто никому не нужен, и Маулиньш остался без работы. Он довольно долго пробовал где-то устроиться, но везде слышал, что в его услугах не нуждаются. Тогда он уехал в Германию, где пытался ставить какие-то спектакли, организовать свою труппу, но быстро понял, что он там никому не нужен. От отчаяния и безысходности он начал пить. Если бы не его жена, которая буквально вытащила Маулиньша из этой ямы и заставила его поверить в свои силы, он бы наверняка пропал. Но она заставила его переехать в Варшаву, где он поставил свой первый спектакль, затем его пригласили в Киев. После нескольких удачных спектаклей о нем написали в российской прессе, и он оказался в нашем театре. Маулиньш по-прежнему оставался гражданином Латвии, и у него были почти схожие со мной проблемы. К тому же он ненамного старше меня, всего на несколько лет. Может, поэтому он так отнесся ко мне и решил дать мне второй шанс. Ведь мне было уже далеко за сорок. Но он поверил в меня, и когда началось распределение ролей для его нового спектакля «Дядя Ваня», я с изумлением узнал, что роль Михаила Львовича Астрова поручена именно мне. Не могу передать радости, которую я испытал, узнав об этом выборе режиссера. Я был ему бесконечно благодарен. Начались репетиции. Это было наверняка самое лучшее время в моей взрослой жизни. К концу месяца я снова взял билет и уехал в Минск на два дня. И снова два дня мы практически не выходили из квартиры Жени. Мне казалось, что наконец жизнь моя наладилась и ничего лучшего уже быть не может.
Премьера «Дяди Вани» состоялась через три месяца. За это время я еще несколько раз ездил в Минск, и мы уже позволяли себе сделать небольшой перерыв, выходя на улицу в поисках подходящего кафе или ресторана. Но, скажу откровенно, почти ничего не ели и почти никого не замечали. Нам было удивительно хорошо вдвоем, словно мы были две половинки, которые много лет назад разрезали пополам и только теперь они наконец снова соединились. Я даже не вспоминал свою стерву-жену и свою несчастную дочь, которую заставили свидетельствовать против меня в суде во время развода. Правда, алименты я исправно высылал, благо теперь у меня была более или менее приличная зарплата. Однажды меня даже пригласили в кино сняться в эпизодической роли чеченского бандита. Было, конечно, обидно, что мою фактуру используют в таком качестве, но я согласился, и говорят, что выглядел достаточно колоритно на экране.
Зато наша премьера с треском провалилась. Критики откровенно ругали Маулиньша за выбор актрис на главные женские роли. Собственно, он в этом не был виноват, так как Соню играла протеже нашего главного спонсора, а ее мачеху Елену Андреевну – супруга главного режиссера театра. В таком случае ничего хорошего получиться не могло, хотя я читал, что мое исполнение роли Астрова было достаточно убедительным. Но наши героини просто все испортили своим жеманством и излишней истеричностью. Собственно, это проблема многих современных российских режиссеров, когда деньги даются под конкретную актрису, которую режиссер должен задействовать в главной роли или снимать в своей картине. Но все попытки объяснить спонсору, что его протеже не может играть в сорок лет четырнадцатилетнюю Джульетту, а в двадцать пять – мать взрослого Гамлета, натыкаются на упрямые возражения, что в театре можно все. Достаточно загримировать актрису, и она либо постареет, либо помолодеет. О том, что пассии спонсора нужно, кроме смазливого личика и излишней любвеобильности, иметь еще и талант, никто даже не думает. Считается, что талант разовьет режиссер, правильно снимая актрису или верно раскрывая психологизм ее роли. Конечно, все это выглядит смешно и глупо. Но когда спонсор готов дать любые деньги, чтобы в главной роли снялась его супруга или дочь, а их писка хватает только для исполнения беззвучной роли горничной, здесь искусство оказывается задавлено, и режиссер, махнув рукой, делает так, как хотят спонсор или продюсер.
После провала «Дядя Вани» наш режиссер снова запил, и снова его супруга начала осторожно выводить его из этого состояния. Конечно, он был исключительно талантливым человеком, но вместе с тем достаточно слабым, поэтому и срывался при первых же неудачах.
Третьей постановкой, которую он давно мечтал осуществить, была современная пьеса «Остров женщин». И здесь он снова дал мне одну из главных ролей, словно решив испытать меня во всех жанрах – от исторической трагедии до суровой драмы, от драмы до эксцентричной комедии. Нужно сказать, что «Остров женщин», с его сценами-бурлесками и сценическими эффектами, скорее напоминающими американский мюзик-холл, чем российский серьезный репертуарный театр, тем не менее оказался достаточно востребованным. И, более того, очень доходным. На каждом показе публика заранее раскупала все билеты, зал смеялся, а актеры получали хорошие дивиденды к своей зарплате. Должен сказать, что «Остров женщин» шел в театре по семь или восемь раз в месяц, собирал каждый раз полную кассу и очень нравился зрителям, особенно зрительницам. А я, в свою очередь, начал получать очень неплохие деньги с этого спектакля. Кажется, им были довольны все, кроме самого Маулиньша. Он собирался вывернуть наизнанку этот спектакль, сделав из эксцентричной комедии печальную мелодраму или даже меланхоличную драму, когда понял, что сам материал сопротивляется его попыткам навязать подобное видение зрителям.
После «Острова женщин» я был уже известным актером, о котором говорили, и мой большой фотопортрет появился в фойе нашего театра. Маулиньш даже намекал, что через два или три года выдвинет меня на получение звания «заслуженный артист». Но для этого мне необходимо было поменять свое гражданство, чего я никак не хотел делать. Мне вообще казалось не очень приличным менять свое гражданство. Как, наверное, неприлично менять мать, свои собственные взгляды и свою Родину. Во всех остальных случаях изменения возможны, и они приветствуются. При этом, говоря о Родине, я имею в виду не конкретное село или улицу, где вы родились, а страну, которая должна навсегда оставаться в вашем сердце, даже если вы вынуждены переехать в Россию, Германию, Соединенные Штаты или Израиль.
Продолжая ездить к Жене, я отчетливо понимал, что больше так длиться не может. Она была очень молодой и очень красивой женщиной. Конечно, ей хотелось семьи, радости, тепла, наверное, детей. А вместо этого у нее появился какой-то сомнительный друг, намного старше ее, который появлялся в ее квартире только раз в месяц, да и то в основном на выходные. Нужно было как-то определяться в наших отношениях и, сделав ей предложение, перебраться в Минск. Но я боялся спугнуть свое счастье. Ведь, с одной стороны, я понимал, что не смогу закрепиться в каком-нибудь белорусском театре, если уеду из Москвы. А с другой – мне было бы стыдно все время жить на содержании у своей супруги, в ее квартире и на ее зарплату. Я однажды уже сильно пострадал из-за подобной ситуации и не хотел попадать в нее вторично. Меня вполне устраивали такие встречи, когда я приезжал к ней на уик-энды и снова уезжал, не принимая на себя никаких обязательств. Теперь понимаю, что был обычным эгоистом, больше думал о себе, чем о своей любимой, которую подобное положение дел не могло устраивать. Но она ничего мне не говорила. Более того, мне казалось, что и она счастлива.
Продолжая ездить к Жене, я отчетливо понимал, что больше так длиться не может. Она была очень молодой и очень красивой женщиной. Конечно, ей хотелось семьи, радости, тепла, наверное, детей. А вместо этого у нее появился какой-то сомнительный друг, намного старше ее, который появлялся в ее квартире только раз в месяц, да и то в основном на выходные. Нужно было как-то определяться в наших отношениях и, сделав ей предложение, перебраться в Минск. Но я боялся спугнуть свое счастье. Ведь, с одной стороны, я понимал, что не смогу закрепиться в каком-нибудь белорусском театре, если уеду из Москвы. А с другой – мне было бы стыдно все время жить на содержании у своей супруги, в ее квартире и на ее зарплату. Я однажды уже сильно пострадал из-за подобной ситуации и не хотел попадать в нее вторично. Меня вполне устраивали такие встречи, когда я приезжал к ней на уик-энды и снова уезжал, не принимая на себя никаких обязательств. Теперь понимаю, что был обычным эгоистом, больше думал о себе, чем о своей любимой, которую подобное положение дел не могло устраивать. Но она ничего мне не говорила. Более того, мне казалось, что и она счастлива.
Так продолжалось до нашей первой размолвки, когда я не смог приехать в очередной раз из-за срочной репетиции. Меня вводили в спектакль вместо заболевшего актера, а она перенесла свои выходные, чтобы встретиться со мной. Мы разговаривали на повышенных тонах, и я первым отключился, но следующие несколько часов был сам не свой. Еще через три часа, поняв, что не могу больше ждать, купил билет на самолет и поехал в аэропорт. Уже когда приземлился в Минске и включил свой телефон, то увидел сразу три ее звонка, которые она сделала за время моего полета. Я поспешил к ней домой. Женя встретила меня заплаканная, оказывается, она переживала еще больше. В эту ночь мы почти не спали. Она плакала у меня на плече, а я чувствовал, что сам еле сдерживаюсь от слез, ведь мы могли ненароком разбить наше счастье, такое хрупкое и недолговечное. После этой ночи мы поклялись никогда не обижаться на слова и действия друг друга. Мы были уверены в своих чувствах и не допускали мысли, что когда-нибудь расстанемся. Но белая полоса не может длиться вечно.
Моя белая полоса продолжалась больше двух лет и затем закончилась. Закончилась в тот день, когда ночью во сне умер режиссер Маулиньш – мой настоящий наставник и учитель, единственный режиссер, который поверил в великовозрастного актера и дал ему второй шанс. Маулиньша нашли уже днем, когда он не пришел на очередную репетицию. Жена его была в Риге и приехала только на следующий день, а дочь оставалась в Лос-Анджелесе и не прилетела на похороны, ограничившись пустой телеграммой с выражением своего соболезнования. Если подумать, она была даже права. Они с отцом не виделись последние лет пять, его успехи или неудачи ее не волновали, она ими просто не интересовалась. А лететь на похороны отца из такой дали, да еще тратить деньги на билеты ей явно не хотелось. Маулиньш, оказывается, завещал, чтобы его кремировали, а прах развеяли над Рижским заливом. Что мы и сделали.
И с этого дня началась моя очередная черная полоса.
Глава 16
Часы показывали ровно половину второго. И эта медсестра сидела перед моей палатой за столом, словно суровый конвоир, отвечавший за мое содержание под стражей. Очевидно, она получила строгие инструкции от Арвида. Интересно, каким образом она сможет помешать мне уйти отсюда, а врачу, которому заплатил деньги Хейфиц, войти в мою палату? Может, поднимет шум, начнет кричать, и откуда-то появятся добрые молодцы, которые будут помогать ей остановить врача Шейкина. Или это всего лишь мои фантазии, и медсестра просто исполняет свой долг, а врач Шейкин всего лишь обычный доктор, который остался дежурить в больнице на эту ночь и поэтому попал в поле зрения людей Хейфица?
Впрочем, это были не мои проблемы. Телефон подозрительно молчал, и я все время смотрел на аппарат, не понимая, почему он молчит. Это меня даже немного тревожило. Самое страшное, что могло произойти в моем случае, – это если две противоборствующие стороны решат договориться. На самом деле на их месте я бы давно так и поступил. Просто созвониться и выяснить, что этот подлый чернозадый кавказец обманывает обе стороны и пытается вытянуть из них деньги. Но для этого хотя бы один должен был поступиться собственными амбициями. Понятно, что ни Палехов, считавший себя гением продюсерского мастерства, ни Хейфиц, привыкший обманывать всех, в том числе и своих коллег, не могли поступиться принципами и первыми пойти на переговоры со своим злейшим противником. В шоу-бизнесе и в творчестве ненавидят гораздо больше, чем в другой профессиональной среде или даже в мафии. Среди бандитов все понятно. Там убивают не потому, что руководствуются личными чувствами мести, обиды, ревности или зависти, убивают из-за корыстных интересов своего бизнеса, а личные разборки категорически не допускаются.
А вот в творческой среде и в шоу-бизнесе именно личные амбиции, именно суетливое чувство тщеславия, зависти, соперничества вызывают невероятную ненависть. Талантливого художника почти всегда ненавидят коллеги. Популярный писатель вызывает дикую злобу у своих товарищей по перу. Успешный композитор нервирует своих собратьев по творческому цеху. А успехи в шоу-бизнесе просто невозможно пережить. Ведь всякий успех конкретного исполнителя означает как минимум меньший успех другого исполнителя. И здесь уже не церемонятся. В ход идут подкупы, интриги, сплетни, все, что поможет остановить чужого исполнителя и обеспечить благоприятные возможности собственному протеже.
И именно поэтому я был почти уверен, что ни Глеб Мартынович, ни Леонид Иосифович не пойдут на перемирие, и с этой стороны мне ничего не может угрожать. Я просто лежал на кровати и ждал. Прошло примерно полтора часа с тех пор, как меня доставили на другой этаж в другую палату. Как я уже говорил, часы показывали половину второго ночи. Если бы я только мог предположить, что именно сейчас происходит, то, наверное, не лежал бы так спокойно и не ждал, пока мне позвонят. Я бы попытался что-то предпринять, сбежал бы из своей палаты, придушил бы своими руками эту медсестру, которая так бдительно охраняла меня у моей палаты.
Но я ничего не знал. И вообще выяснилось, что я сильно недооценивал всех этих ребят. Нельзя столько лет выживать в таком криминальном шоу-бизнесе и оставаться ангелом, неизбежно теряешь часть своей души. Выживание в любых условиях – всегда трудная задача. Выживание в шоу-бизнесе – это задача со многими неизвестными. И почти никто не дает гарантии, что вы сможете победить в этой изнурительной схватке. Сколько их – талантливых, одаренных, творчески озаренных, внешне состоявшихся актеров и певцов, музыкантов и композиторов, художников и писателей, которые когда-то довольно успешно начинали, а затем также быстро уходили в никуда, спивались, разорялись, опускались на дно.
Я посмотрел на часы – без двадцати два. Если еще в течение пяти минут никто не позвонит, значит, действительно что-то произошло. Неужели Хейфиц отменил свой план по моему бегству из больницы, а Палехов решил не мешать моему побегу? Но этого просто не может быть. И, словно услышав мои мысли, телефон все же зазвонил. Это был Арвид.
– Слушаю, – ответил я чересчур быстро, словно опасаясь, что он не захочет со мной разговаривать и положит трубку.
– Мы посоветовались и решили, что ты можешь уехать с этим Шейкиным, – неожиданно сообщил мне Арвид. – Поезжай с ними, узнай, что именно они планируют и где будет пресс-конференция. Затем найди возможность с нами связаться, чтобы мы могли тебя оттуда вытащить. И уже затем ты дашь настоящую пресс-конференцию, где расскажешь о своем побеге из больницы, который тебе организовал Хейфиц.
В общем, они поступали разумно. Ведь у них была съемка, где Лихоносов пинал меня ногами. Затем Хейфиц организовал через своего врача в больнице мой срочный побег, чтобы показать всем, насколько я себя хорошо чувствую. Можно будет потом заявить, что меня даже выкрали, а потом вернуть опять в больницу и провести пресс-конференцию в пользу Палехова, рассказав о подлом поступке Леонида Иосифовича и его попытках спасти своего протеже Лихоносова.
Получалось, что все складывалось в мою пользу. Я должен буду сбежать из больницы при помощи врача Шейкина, узнать все подробности и попытаться связаться с Арвидом, чтобы в решающий момент сбежать и изобличить Хейфица во всех неблаговидных делах. Меня несколько настораживал только вот этот момент. Почему Арвид и сам Глеб Мартынович так уверены, что я обязательно сбегу? Почему они считают, что у меня будет возможность выйти на них, избавившись от своих опекунов? Не слишком ли они рискуют в этом случае? Не слишком ли мне доверяют? Предположим, что меня даже не накачают наркотиками, а я просто предпочту взять пятьдесят тысяч и выступить за Леонида Иосифовича, разоблачая своего бывшего нанимателя. Почему они так уверены, что я вернусь к ним? Или настолько верят в силу денег? Верят, что сто тысяч долларов, которые они мне обещали, гарантия моей лояльности? Не слишком ли велик риск? Неужели Палехов решил поверить в мое благородство? Или он верит в мою жадность? Но никто не знает, что именно ждет меня у Хейфица. Может, вообще наш разговор запишут на пленку, меня заставят выступить, а потом уберут. Нет, это невозможно. Если меня не предъявят живьем, то весь эффект от моего разоблачения будет потерян. Я должен появиться живым и здоровым, чтобы мне поверили, иначе снова решат, что это очередной блеф. Очередная подстава.