Еще один сюрприз: Антону восхищение контрразведчика польстило.
«Может, вы, майн херр, не тот путь в жизни избрали? Шпионский талант в землю зарываете?» – смазохистничал он.
На углу Большой Морской они сели в трамвай Лагерной линии и поехали куда-то в сторону Куликова поля, где Антон прежде не бывал.
Ехали долго.
Немного рассказав о швейцарской жизни, Антон начал расспрашивать спутника, как тот из Питера попал в Крым. Было бы странно, если б разговор обошел эту тему.
Бляхин врать оказался не мастер. Косноязычно, явно сочиняя на ходу, он поведал, как ему опостылела чекистская служба, потому что там один был стоящий человек – Панкрат Евтихьевич, а как того в Москву перевели, остались сплошь жиды и кровопийцы, прямо мочи от них не стало. Сбежал он от них, окаянных. Сколько лиха хлебнул, куда только жисть-сука не бросала – всего не пересказать. А про жену высказался еще неопределенней: баба золото, только здоровья слабого.
Сошли на конечной, у каких-то казарм, и потом еще порядочно петляли. Приличные кварталы давно остались позади, потянулись деревенские улицы, как в Корабельной слободе, потом вовсе начался пустырь.
Если Патрикеев и приставил слежку (хотя Антон никого не заметил), то тут филерам хочешь не хочешь пришлось бы отстать. Место голое, не спрячешься, а Бляхин поминутно оглядывался.
Время было уже к одиннадцати, длинный июньский день мерк, с ближних холмов задуло прохладным ветерком.
Вдруг Антону пришла в голову мысль, от которой он споткнулся.
Чекист ведет его не к мифической жене и не к Долотову! Заводит подальше от домов, чтобы убить! Всякий подпольщик поступил бы в подобной ситуации так же: убрал бы человека из прошлого, чтобы обезопасить организацию.
Уверенный, что угадал, Антон посмотрел вокруг в тоске и панике. Умереть сейчас? Здесь? На замусоренной выгоревшей траве, средь битого кирпича и бутылочных осколков? Не может быть! Зачем же тогда было всё: детство, прочитанные книги, странствия? Зачем думал и чувствовал, любил, боялся, надеялся? Неужто предчувствие большой, особенной жизни было обманом?
Будешь валяться тут куском неодушевленной материи, и вон та облезлая кошка подойдет, понюхает мертвое лицо…
Предчувствие смерти было таким несомненным, что Антон зажмурился, когда Бляхин к нему поворотился.
– Пристал? – сказал тот. – Близко уже. Вон там мы проживаем.
Открыв глаза, Антон посмотрел, куда указывал палец.
На дальнем конце пустыря к длинному невысокому утесу лепилась кучка домов. Их серо-желтые крыши почти сливались с монохромным обрывом.
– Жигановка называется. Не знаю, почему. Может, когда-нибудь жиганы жили.
Тряхнул Антон головой, отругал себя за мнительность и чрезмерную живость воображения.
Через несколько минут они оказались у глухого дощатого забора. Бляхин, еще раз оглянувшись, стукнул в калитку хитрым манером: тук-тук, тук-тук-тук и после паузы еще раз.
Наверху отодвинулась половинка доски. Оттуда с любопытством смотрели синие глаза с пушистыми ресницами – несомненно девичьи, у мужчин таких не бывает.
– Открывай, Сашка. Свои.
Калитка открылась без скрипа. Антон увидел перед собой худенькую девушку в линялом ситцевом платье и грубых сапогах. Она улыбнулась им обоим, и страх окончательно пропал. Есть на свете люди, про которых как-то сразу ясно, что ничего скверного в их присутствии произойти не может. Лет восемнадцать ей было, никак не больше.
– Заходьте, я вас в щелку бачила, – сказала она, и Антону впервые южный говор показался красивым.
– А чего не открыла? – бросил Бляхин, идя вглубь двора. Там, прямо под скалой, белела крохотная избенка.
– Не положено, пока по всей форме не отстукаете, – засмеялась девушка. – Я на посту или как?
– Это ваша жена? – спросил Антон.
Бляхин лукаво ухмыльнулся.
– Не, набрехал я про жену. Рано мне жениться. Идем-идем, не робей.
Чекист теперь держался и разговаривал иначе. Будто, войдя во двор, оказался на территории, где хозяин – он, и прикидываться уже незачем.
Хотел Антон изобразить изумление, но решил, что будет естественней принять растерянный вид и помалкивать.
Он действительно был растерян. Неужели здесь и находится логово страшного большевистского подполья, ошеломленно думал Антон, глядя на домишко. На скамейке дымил цигаркой парень с облупившимся носом. Строгал щепку большим самодельным ножом.
Филипп пожал ему руку, кивнул на Антона.
– Пригляди за товарищем, Ефимка. Я скоро.
В избушку не вошел, а почему-то обогнул ее, скрылся за углом.
Парень поднялся. Глаза у него были такие же, как у девушки, только ресницы обыкновенные, непушистые. Медленно, со значением Ефимка оправил рубаху навыпуск – чтоб было видно, как она оттопыривается на животе. Очевидно, за пояс штанов был засунут револьвер или пистолет.
Однако ни угрозы, ни враждебности в этом движении не чувствовалось. Скорее, горделивость или желание похвастаться.
– Ефим Гольцов, – сказал парень, протягивая прямую жесткую ладонь.
– Антон. Клобуков.
Подошла девушка, с интересом уставилась.
– Это Александра, сестренка.
– Очень приятно. Антон Клобуков.
У девушки ладошка была такая же шероховатая.
– Ты на посту или как? – Парень сурово сдвинул выгоревшие брови. – Поздоровкалась – дуй на место.
Но Александра не тронулась.
– Чудно вы говорите. Сами не с Севастополя будете?
«Никакой большевистской базы и грозного московского комиссара быть здесь не может, это ясно. Какая-нибудь промежуточная явка?»
– Я из Петрограда. А вы тут живете?
Девушка хихикнула.
– Тут, где ж еще? Я да Фимка. Еще мамка была, но она в прошлый год померла.
В ясных глазах мгновенно выступили слезы, но Александра их смахнула – и снова улыбнулась. Как летняя тучка, подумалось Антону: брызнула дождиком, и снова солнце.
– Вы из образованных? – Девушка смотрела на его очки. – У вас батя, наверно, генерал или купец?
Было понятно, что для нее генерал и купец примерно одно и тоже. Не восемнадцать, шестнадцать, мысленно скорректировал Антон возраст подпольщицы.
– Сашка!
Брату за нее было неудобно.
– Мой отец был адвокат.
– Ну все равно богатый.
– Сашка! – Ефим дернул сестру за рукав. – Человек подумает, ты дура совсем. Дура и есть!
– Адвокаты богатые, а то я не знаю! Я вот чего не пойму. – Девушка пытливо смотрела прямо в глаза. – Если вы из богатых, почему за бедноту вступаетесь? Я когда вижу таких, ужасно удивляюсь. У нас тут один был, Миша, он вообще был офицер… – Синие глаза вновь заблестели от слез. – Я его тоже спрашивала, но он веселый был, всё шутки шутковал. Мишу заарестовать хотели, а он не дался, и его застрелили. Сам Патрикеев-полковник, ужасный гад.
Слезы – большие, прозрачные – скатились по щекам.
– Ничего, дай срок, – сказал Ефим. – За всех товарищей ответят. С каждой отдельной гниды спросим. Ты, Санька, не плачь.
Он задрал рубаху и похлопал по рукоятке «нагана».
А девушка уже и так перестала плакать.
– Так вы мне объясните. Почему Миша и вот вы за простой народ пошли?
Антон молчал, не зная, что сказать. Ему хотелось отвести глаза, но это было бы подозрительно.
– Глупости спрашиваешь. Потому что совесть есть. Кусок в горле застревает. – Брат солидно поглядел на Антона, будто ожидая одобрения своим словам. – Правильно я говорю, товарищ Клобуков?
Пораженный формулировкой, Антон кивнул. «Кусок в горле застревает». Как ёмко и коротко эта простая фраза вобрала в себя всю жизненную историю отца и многих таких, как он! Нравственному человеку невозможно быть счастливым или хотя бы спокойным, невозможно витать в облаках и заниматься любимым делом, когда вокруг голодают, подвергаются унижениям, прозябают в рабстве другие люди.
– Вы тоже с Тамани приплыли? – почтительно спросила Александра. – Как товарищ Долотов и товарищ Бляхин?
– Нет, я живу в Севастополе.
– А у вас какая легенда?
Это слово она произнесла с удовольствием – видимо, недавно узнала. Ефим настырную сестренку не одернул, ему тоже было интересно.
– Я советник при правительстве Юга России, – промямлил Антон. Ему было неловко своей пышно звучащей должности.
– При чего правительстве?
Александра удивилась. Кажется, она и знать не знала, как называется ненавистная ей власть.
– Ты чего, Санька? – укорил ее Ефим. – Это которые в «Кисте» сидят.
– А-a. – Она глядела на Антона с восхищением. – Прямо у Врангелей? Ну вы храбрый! И хитрый! Я бы сразу запалилась.
Вдруг представилось: вот сейчас от мощного удара слетает с петель калитка, во двор врываются уверенные, хмурые люди, выкручивают руки этой ясноглазой Саньке и ее важничающему брату.
Невозможно, чтоб Патрикеев не приставил «хвоста». Он что-то говорил про операцию прикрытия, которой будет руководить сам.
Проследить за трамваем нетрудно. Пока шли по улицам – тоже. А на пустыре агенты могли отстать и в бинокль подсмотреть, в какой двор вошли Антон с Бляхиным.
Невозможно, чтоб Патрикеев не приставил «хвоста». Он что-то говорил про операцию прикрытия, которой будет руководить сам.
Проследить за трамваем нетрудно. Пока шли по улицам – тоже. А на пустыре агенты могли отстать и в бинокль подсмотреть, в какой двор вошли Антон с Бляхиным.
Если всё так (а иначе не может и быть), то в эту самую минуту уже мчатся грузовики с солдатами, чтобы оцепить весь район. Опытные агенты – те самые, что брали человека из трамвая, – готовятся к штурму подпольного центра.
А здесь всей охраны паренек с «наганом» и девчонка.
Из-за угла высунулся Бляхин.
– Антоха! – позвал он уже совсем попросту. – Давай сюда!
Идти там было особенно некуда. Почти сразу за домом поднималась серо-белая стена каменного обрыва. Но, обойдя избушку, Антон увидел ржавую железную дверь, врезанную прямо в скалу.
– Тут много нор понарыто, – объяснил Бляхин. – В стародавние времена камень резали, с него весь Севастополь построен. Заходь, не робей.
Он потянул створку, за ней открылся узкий проход, в котором густела тьма.
Бляхин затворил за собой дверь. Стало совсем темно. Как идти дальше, непонятно. На ощупь?
Но Бляхин придержал Антона за плечо.
– Мы это, товарищ Сердюк!
– Вижу, – ответили из мрака, непонятно кто и непонятно, как тут можно было что-то видеть.
Щелчок. Вспыхнул свет. От неожиданности Антон зажмурился.
Откуда здесь электричество? Значит, есть собственный генератор.
Оказалось, что за проходом расположено большое помещение, целый зал, вырубленный в горной породе.
Посередине стол. За столом седой человек. Перед ним револьвер, две «лимонки». Лицо у человека неподвижное, землистого цвета.
– Шагай, шагай.
Бляхин подтолкнул Антона к одной из четырех дверей: две слева от стола, две справа.
Опасливо поглядывая на седого, Антон шепотом спросил:
– Он тут в темноте сидит?
– Так надежней. Товарищ Сердюк из шахтеров, всю жизнь под землей. Лучше кота видит. Нас просто не возьмешь. Сейчас сам увидишь.
– Кого «нас»? – спросил Антон, чтоб не выбиваться из роли.
Бляхин только хмыкнул.
За дверью была длинная штольня, однако рассмотреть ее не хватило времени. Едва Бляхин потянул за ручку, свет опять погас.
– Я это! – снова крикнул Филипп в темноту.
– Ага, – ответили глухо, словно из-под земли.
Опять загорелось электричество. Сверху длинный коридор был освещен несколькими лампами, а заканчивался он кирпичной стеной, и в ней чернела щель. Голос мог ответить только оттуда.
Они пошли вперед, прямо на стену. Вскоре стало видно, что из дыры высовывается дуло ручного пулемета.
Действительно, их тут взять непросто, соображал Антон. Избушка с братом и сестрой – только фасад. Ефим и Санька местные жители, не привлекают внимания, не вызывают подозрений. А настоящий штаб спрятан в бывшей каменоломне. Без кровопролитного боя сюда не ворвешься.
В десяти шагах от стены стало видно, что вправо ведет еще один коридорчик, упирающийся в стальную перегородку.
Бляхин крикнул в дырчатое окошко:
– Привел!
Что-то щелкнуло, створка приоткрылась.
– Заходь, я снаружи останусь. – Бляхин подмигнул. – Да не жмись ты.
Антон увидел еще один большой зал. Свод и стены терялись во мраке. Свет давала только лампа на столе.
По каменному полу скрежетнуло. Человек, у которого вся верхняя половина тела была отрезана тенью, поднялся из-за стола.
– Что, брат? Интересная штука жизнь?
Навстречу Антону, посмеиваясь, шел Панкрат Рогачов.
– Вот тебе на, глазами хлопает. А я думал, ты по Бляхину догадался, к кому тебя ведут. Раньше ты, Антон Маркович, посмышленей был. Отупел в Швейцариях, отупел. У меня, брат, когда в Женеве кис, тоже от скуки мозги заржавели…
* * *В черной рубашке под горло, с усами и отросшими волосами Панкрат Евтихьевич был похож на Максима Горького с известного серовского портрета, только глаза у Рогачова были не скорбные, а веселые.
– Надо же, где довелось свидеться… – Он с любопытством разглядывал Антона. – Повзрослел. Но всё такой же. Тихоня. Что моргаешь? Хочешь ведь спросить, какого беса я тут делаю. Спрашивай, не стесняйся.
Антон спросил про другое – про необъяснимое, поразительное.
– Мне и правда в голову не пришло, что вы тут… Когда я вас видел в ноябре восемнадцатого, вы были очень большой начальник. И Бляхин сказал, что вас в Москву перевели…
– Ну, Филя у нас знатный конспиратор. – Рогачов фыркнул. – Это, брат, в старой России начальники либо сидели в кабинете, либо парадировали на белом коне, а думали только о карьере. У нас по-другому. Где ты нужнее, туда и идешь. От служебного роста никаких тебе удовольствий, а совсем наоборот. Чем выше должность, тем больше работы и жестче спрос. Зачем же я буду вверх карабкаться, если мне за это не светит ни богатств, ни дворцов, ни поместий? – Он подмигнул. – Скучно живут большевистские начальники. Сейчас вот партмаксимум ввели. Коли ты член партии, не можешь получать зарплату больше, чем у квалифицированного рабочего. Для меня, если желаешь знать, эта командировка навроде вакации. Крым, май, казаки-разбойники, романтические катакомбы. – Он обвел рукой сумрачный зал. – Чем я не Луиджи Вампа?
С неуверенной улыбкой Антон посмотрел вокруг. Глаза начинали привыкать к полумраку. Теперь было видно, что у стен сложены какие-то ящики. Неподалеку ритмично и звонко капала вода.
– Лучше про себя расскажи. Каялся я потом, в Питере, что упустил тебя из виду. Стыдно перед Марком Константиновичем. Чертово было времечко, работы невпроворот. А когда немножко разгреблись и послал за тобой, сказали, что ты уехал. Значит, в Швейцарии был? На врача учился? А в Севастополь тебя мой заклятый дружок Бердышев вызвал, так?
– Нет. Я сам приехал.
Панкрат усмехнулся:
– Скучно стало? Понимаю. Я в эмиграции тоже с тоски чуть не спятил. Ты где обретался, в лучезарной Женеве?
– В Цюрихе.
– Ну, это совсем склеп. В Крыму, конечно, веселее…
Не выдержав цепкого взгляда, Антон опустил глаза.
«Грузовики с солдатами. Оцепление. Агенты. Что же будет?»
– Значит, состоишь советником при лютом враге советской власти? И, конечно, братствуешь в Белой Розе. – Рогачов небрежно махнул рукой. – Не удивляйся, дедукции тут на копейку. Знаю, знаю про эту благоуханную организацию. Бердышев – вражина поопасней атаманов и генералов. Ничего, мы ему устроим войну Алой и Белой Розы.
Когда Антон ничего не ответил, Панкрат вздохнул.
– Выходит, ты в бердышевскую веру перешел? Жаль.
– А если и так? Убьете? На цепь посадите в этой вашей пещере? – спросил Антон и сам себе удивился – уже не в первый раз за этот день.
– Зачем это? – удивился Панкрат. – Поговорим, и иди себе. Не выдашь же ты меня. Сын Марка Клобукова? – Он пожал плечами. – Невозможно. Это Филя, который вашей семьи не знал, может так думать. Говорит: «Если я барчука зря привел, тут его и похороним». Филя парень старательный, но по молодости еще глупый. Людей не чувствует. Обязательно нам с тобой надо поговорить, раз судьба вновь свела. Потолкуем – и отправляйся на все четыре стороны. Если же я в тебе ошибся, улечу со своими товарищами в небо, полковнику Патрикееву не достанусь.
Он со смехом кивнул на штабель ящиков. Антон догадался: это динамит или какая-то другая взрывчатка.
– Ну, рассказывай, швейцарец, како веруеши. Что думаешь про наш веселый хоровод? С кем танец танцуешь – с ними, с нами? Или так, у стеночки стоишь? Может, я промахнулся насчет Белой Розы?
– Нет, не промахнулись!
Глупо было бы упустить такой шанс. Высказать идею о мирном сосуществовании двух Россий человеку умному, масштабному, бескорыстному, совсем не похожему на когтистое и зубатое чудовище, каким изображают Большевика на агитационных афишках.
Антон заговорил горячо и, как ему самому показалось, складно – ведь идея была выстраданная, продуманная до мелочей.
Он говорил про то, что коммунистическая доктрина в России победила, это уже ни у кого не вызывает сомнений. Враги большевизма обессилены и повержены, красная правда для народа оказалась убедительней белой. Но стоит ли уничтожать последний лоскут, оставшийся от прежней России? Это принесет пролетариату больше вреда, чем пользы. Идеологи Третьего Интернационала не дорожат наследием великой и гуманной русской культуры, они хотят сбросить с корабля современности Пушкина с Лермонтовым, Достоевского и Чехова, православие, всякое инакомыслие. Хорошо, сбрасывайте, но позвольте людям, которым дороги эти обломки, жить на острове – верней, на полуострове. Стройте новый мир по-своему, но и нам дайте возможность выстроить жизнь по нашей правде. Будущее продемонстрирует, какой путь для России лучше. И, скорее всего, произойдет конвергенция, естественное слияние позитивного опыта обеих моделей.
Слушатель не перебивал, лишь хмурился. Особенно когда Антон стал расписывать преимущества свободной состязательности двух социально-политических систем.