- Я, Александра Петровна, приехал, прежде всего, извиниться перед вами. За то, что долго не отвечал.
- Ну, что вы, что вы! - она великодушно машет рукой. - Мы ж понимаем: заняты были. Главное - что приехали. Да вы раздевайтесь, пожалуйста, у нас тепло.
Директор оставляет нас одних, пообещав всяческое, необходимое для работы содействие - вплоть до предоставления отдельной комнаты. Мы сидим с Александрой Петровной друг против друга: она - в углу, за своим столом со стопками бумажных папок по краям, чернильницей "непроливашкой" посредине и прародителем нынешних ЭВМ - арифмометром под рукой; я - за вторым, пустым столом, застеленным газетой, у окна, за которым - синева да солнце... Александра Петровна рассказывает об Орлове, пользуясь в основном прилагательными - замечательный, чуткий, принципиальный; у меня эти обкатанные слова никакого представления не вызывают, для нее окп наполнены содержанием, и произносит она их. волпуясь. То изумленно, то горестно взлетят и опадут ее невидные редкие брови; то прильет к щекам кровь, на секунду помолодив открытое скуластенькое лицо, то отхлынет, еще резче обозначив косые складочки по краям пакраптенных губ; то вдруг удивительными черными лучами заиграют, засияют ее доверчивые глаза - такие внезапные превращения происходят разве что с прибрежной морской галькой, что сухо, не привлекая взгляда, шуршит под ногами, пока, накрытая волной, не полыхнет своей первозданной чистотой и блеском, Мелькает догадка: а ведь она любила Орлова. Знаю, какая это услужливая и обманчивая штука схема, и энергично начинаю раскручивать ее. Конечно же, любила - давно, тайно, тщательно скрывая любовь не только от других, но и от себя самой.
И любит до сих пор: в ее небогатой встречами жизни эта потайная любовь была и остается главным духовным событием. Замуж вышла рано, без особой привязанности, за надежного работящего человека, верна ему, родила ему двух-трех детей, в которых души не чает, а это - отдельное, особое. То, что она замужем, ясно по золотому кольцу на правой руке - тонкому, от времени потускневшему.
- Александра Петровна, а семья у Орлова осталась?
- Ну, как же - жена и дочь, Мария Егоровна и Оля. - В голосе Александры Петровны разве что прибывает теплоты, участия. - Уехали недавно на ее родину.
Трудно им тут было. Каждый знает, каждый сочувствует.
Добром ведь тоже нсказнить можно.
Как и следовало ожидать, схема не выдерживает даже простейшего испытания, рассыпается. И тут же - теперь моим вниманием завладевает это узкое, потускневшее колечко - набрасываю новую: очень уж в одно ложатся, складываются наблюдения. Семья Александры Петровны живет скромно, внатяжку, как говорят. Кольцо - вероятно свадебное - единственное украшение, не считая, конечно, овальной, давно вышедшей из моды "звездочки", которой моя родная Пенза щедро утолила когда-то часовой голод послевоенной России. Продолжая рассказывать, Александра Петровна подпирает подбородок рукой - желтая простого трикотажа кофта на локте аккуратно заштопана. На пальто у нее - видел, когда раздевался, - воротник из раскурчавпвшегося побитого каракуля. Малость слукавив, спрашиваю, какой в детдоме штат, потом - какие у работников ставки.
- Очень скромные. Те, кто ставки ищут, к нам не пойдут. - На секунду черные доверчивые глаза Александры Петровны становятся строгими и опять начинают излучать свое удивительное теплое сияние. - Ладно - вам можно, вам, наверно, интересно будет. Зарплата у Сергея Николаевича была - знаете какая? Сто десять рублей. А работал: приходил утром, в начале седьмого - к подъему. Уходил не раньше одиннадцати - после отбоя.
Несправедливо ведь? Нет!
Александра Петровна энергично взмахивает каштановой головой, щеки ее негодующе розовеют.
- Поехала я в облоно с отчетом. Это - года за два до его смерти. Да точно. Отчиталась, и прямиком к заму.
Это что ж, мол, получается? Человек за троих ворочает, с утра до ночи на работе, а получать - как все?
Разве это порядок? А зам, оказывается, тоже считает: непорядок. "У нас, говорит, почти все директора доплату получают, за переработку. Как воспитатели. Вашему, говорит. Сергею Николаевичу в первую очередь надо бы, так вы сами виноваты: забыли, что под лежачий камень вода не течет. Приедете - напишите мне бумагу, прямо с этой зарплаты начислять можете". И что ж вы думаете? - спрашивает Александра Петровна с радостным удивлением, заодно приглашая подивиться и меня, собеседника. - Никаких бумаг Сергей Николаевич писать не разрешил!
Так свои сто десять рублей до конца и получал.
Я ничего не записываю, но знаю, что историю с зарплатой, как и рассказ нынешнего директора о спортзале, запомню: и то и другое сообщают о человеке куда больше, чем всякие общие, даже самые высокие слова. Запомню на всякий случай, по привычке запоминать всякие житейские детали, которые не придумаешь и которые и есть насущный хлеб литератора; и станут они лежать в твоей памятной копилке - до поры до времени, пока для чего-то не понадобятся, как, впрочем, могут остаться и никогда не востребованными...
- А Евгению Александровичу повышенную ставку сразу установили, помолчав, сообщает Александра Петровна. - И правильно, конечно. Говорят, нам тоже скоро прибавят. У нас ведь тут ни премий, ни прогрессивок ничего. А за душевность, за то, что люди сердце тут оставляют, - за это пока надбавок не положено.
В бухгалтерию, тяжело, астматически дыша, входит высокая старуха в темной поверх повязанной шали, в черном, старомодном - салопе, что ли, его называют, и в валенках с галошами.
- Сашенька, заверь мне справку, - отдуваясь, просит она. - Фу, совсем задохнулась!
Не успеваю подняться, чтобы уступить место, как Александра Петровна, выскочив из-за стола, уже пододвигает посетительнице свободный стул, выговаривает:
- Софья Маркеловна, да зачем же вы сами - ребята бы принесли. Ах вы неугомонная!
- Ну вот еще, ноги-то ходят... Отдышусь - не впервой...
Старуха грузно садится, развязывая узел шали, отки"
дывая ее на плечи, - и перед нами оказывается настоящая красавица. Да, да - из тех немногих, кого красит любой возраст и даже, по-своему, старость. Пышная грива коротко остриженных серебряных волос, будто пронизанных светом, сиянием, разлетистые, седые же брови, под которыми зорко голубеют прекрасные иконописные глаза, прямой небольшой нос с бледными, тонко очерченными ноздрями и маленькие бескровные, почти серые губы, непонятно как сохранившие нежный девичий рисунок. Какой же, вероятно, она была в молодости!
- Софья Маркеловна, а у нас гость, - кивает на меня Александра Петровна.
- Да ну! - Старушка немного отдышалась, бурые, от усилий, пятна на щеках бледнеют, она взглядывает живо и одобрительно. - А я, голубчик, в составлении письма к вам тоже участвовала. Надо о таком человеке написать, грех не написать!
- Не знаю, Софья Маркеловна...
- Конечно, не знаете, - она согласно наклоняет свою пышную серебряную корону. - Зато узнаете - поймете, что за человек! Уж если о нем не написать, тогда ж о ком писать-то? Ты бы, Сашенька, альбом наш исторический показала бы. С чего начинали. Посмотрите - не пожалеете. Хотя на вид и неказистый.
- Ой, а я и запамятовала, растерялась, - ахает Александра Петровна, проворно подбегает к шкафу и распахивает его. - Вот, пожалуйста.
Обыкновенный продолговатый альбом, довольно увесистый - от вклеенных в него фотографий, заполнен разными, одинаково старательными ребячьими почерками.
Прикидываю, что все равно придется, очевидно, заночевать в Загорове и вечером можно будет полистать; в конце концов, и это ни к чему еще не обязывает...
- Софья Маркеловна у нас сама живая история, - с уважительной гордостью сообщает Александра Петровна. - С первого дня в детдоме, музыку вела. И с Сергеем Николаевичем - с тех пор, как пришел сюда.
Выходит, подсчитываю мысленно, что Софья Маркеловна проработала в детском доме пятьдесят два - пятьдесят три года, ого! Перехватив почтительный взгляд, она подтверждает:
- Да, да, голубчик: месяц назад восемьдесят стукнуло. - И медленно, сокрушенно поводит головой. - Бывает же такое несоответствие! Один уходит в самом расцвете сил - ему и шестидесяти не было. А я, старая колода, живу. Демонстрируя пример ненужного долголетия.
- Софья Маркеловна, да как вы так можете! - негодует Александра Петровна. - Вам только жить, только отдыхать!
- Живу, куда денешься, - усмешливо и мудро говорит Софья Маркеловна и адресуется ко мне: - Насчет живой истории - тут, голубчик, Сашенька права. Пыхчу, как трактор - что правда, то правда. А помнить - все помню. Память у меня лет эдак на пятьдесят меня же и моложе. Так что если охота припадет - милостиво прошу ко мне. Я вам весь этот альбом прокомментирую.
- Неловко как-то, Софья Маркеловна, стеснять вас, - колеблюсь, но и не отказываюсь я. Старушка мне очень нравится, потолковать с ней, независимо от всего, конечно, интересно.
Выходит, подсчитываю мысленно, что Софья Маркеловна проработала в детском доме пятьдесят два - пятьдесят три года, ого! Перехватив почтительный взгляд, она подтверждает:
- Да, да, голубчик: месяц назад восемьдесят стукнуло. - И медленно, сокрушенно поводит головой. - Бывает же такое несоответствие! Один уходит в самом расцвете сил - ему и шестидесяти не было. А я, старая колода, живу. Демонстрируя пример ненужного долголетия.
- Софья Маркеловна, да как вы так можете! - негодует Александра Петровна. - Вам только жить, только отдыхать!
- Живу, куда денешься, - усмешливо и мудро говорит Софья Маркеловна и адресуется ко мне: - Насчет живой истории - тут, голубчик, Сашенька права. Пыхчу, как трактор - что правда, то правда. А помнить - все помню. Память у меня лет эдак на пятьдесят меня же и моложе. Так что если охота припадет - милостиво прошу ко мне. Я вам весь этот альбом прокомментирую.
- Неловко как-то, Софья Маркеловна, стеснять вас, - колеблюсь, но и не отказываюсь я. Старушка мне очень нравится, потолковать с ней, независимо от всего, конечно, интересно.
- Да бросьте вы эти китайские церемонии, - махнув рукой, увещевает она. - Ныне вечером и зайдите. Найти меня больно легко: живу у самой почты. Спросите дом Маркелова, каждый покажет. Первый этаж и квартира первая. Живу, можно сказать, в родовом поместье.
- Почему в родовом? - с ходу, как неопытный окунек, заглатываю я последнюю соблазнительную приманку.
- Отец у меня из купеческого сословия был. В наших же хоромах комнату мне и оставили. - Утвердившись, что сказанное ею произвело впечатление, она с луч кавостью усмехается, подает бухгалтеру бумажку. - Нака, Сашенька, удостоверь еще раз, что я - это я. А то умные люди сомневаются.
- Вы сходите, обязательно сходите, - настойчиво советует Александра Петровна, старательно дыша на печатку и старательно прикладывая ее к бумаге.
Софья Маркеловна неторопливо застегивает пуговиц ЕЛ пальто, повязывает шаль, грузно поднимается. Встаю тоже, чтобы подвезти ее до дома, она наотрез отказывается.
- Нет, нет, я самоходом. Врачи ходить велят. Когда тихохонько, я дышу нормально. Это уж нынче порезвилась лишку. Как вон воробей старый - весну почуяла.
Проводив ее, возвращается Александра Петровна, с порога начинает убеждать:
- Вот уж к ней, правда, сходите. И ей приятно, лестно будет, и сами довольны останетесь. Я уж сама тут пятнадцать лет, и то - вспомнит что заслушаешься. Начинали-то они с одного пустого монастыря, по крупицам, можно сказать, собирали. Теперь-то нам что! Два корпуса, подсобное хозяйство, сад, легковой "газик", три грузовых. - И с чисто женской непосредственностью перескакивает: - Всю жизнь одна прожила. Так что настоящий дом у нее - тут, у нас.
- Семьи у нее не было?
- Нет.
Александра Петровна отвечает сразу, но в голосе ее - или мне это только чудится - звучит какая-то заминка.
- А у вас какая семья, Александра Петровна? - теперь, чувствую, удобно спросить и об этом.
- О, у меня целый колхоз! - смеется она, мягким и горделивым смехом своим окончательно снимая все мои первоначальные предположения. - Два сына и дочка, уже большие.
Договариваемся, что альбом я заберу в гостиницу до завтра, Александра Петровна неожиданно предлагает, скорее даже просит:
- Давайте на кладбище зайдем. Это рядышком. И я пройдусь, после разговоров.
Вот уж чего не хочется! В последние годы что-то уж слишком часто приходится, по прямой необходимости, ходить по этой последней человеческой дороге; кроме того, такое посещение как бы подтвердит обязательства, которые мне не хочется давать не только кому-либо, а и самому себе - может быть, потому, что они, вопреки желанию, словно нависают над тобой. Но Александра Петровна, направившись уже к вешалке, просит так простодушно, взглядывает так доверчиво, что не смею отказаться.
Досадуя, пытаюсь подать ей пальто, - она как-то ловко, по-девчоиочьи уклоняется.
- Не приучена. Мы тут попросту живем...
Она мне по плечо; почему-то у меня такое ощущение, будто мы с ней знакомы давным-давно. Навстречу, помахивая портфелями, идет ребятня, поминутно здороваясь.
- Наши, - объясняет Александра Петровна и строго окликает рыженького, в распахнутом пальто парнишку: - Громов, застегнись - прохватит.
- Ну уж!
Кладбище действительно оказывается поблизости, разросшийся городок как бы обтек его - остров печальной неизбежности, огороженный деревянным штакетником, за которым темнеют невысокие сосны. Самое подходящее дерево для такого места: всегда зеленое...
Сворачиваем с асфальта; проворно мелькают резиновые сапожки Александры Петровны, разыскивающие для меня несуществующую тропку; неприлично громко, на своем крикливом языке, перекликаются сороки. Под редкими соснами сереют еще остатки снега - слизясь, дотаивая, но тут суше: песчаная, устеленная бурой хвоей почва впитывает влагу, и только глубокая колея всклень налита стылой водой.
- Вот здесь, - говорит Александра Петровна, остановившись у железной, крашенной алюминиевой краской ограды.
У изголовья аккуратной, довольно длинной могилы - обелиск-пирамидка с врезанной фотографией крупнолицего, стриженного под "бокс" мужчины, уменьшенная копия уже знакомого портрета. Немного нелепо, бросаясь в глаза, ярко краснеют полоски ромбов, врезанных посредине продольных стен ограды.
- Это паши младшие постарались. Тайком подкрасили, - объясняет Александра Петровна и показывает расшитой ребячьей варежкой внутрь: - А вот, видите, нынче уже были - цветы оставили. Из Пензы, похож, - ктонибудь из бывших воспитанников. У нас в эту пору таких цветов нет. Мимоза.
Люди моего возраста достаточно уже видели всяких могил, стояли и все чаще стоят у них, поняли и смирились с тем, чего нельзя понять и с чем нельзя смириться.:
Я думаю сейчас о другом. О том, как странно это - знакомиться с человеком, которого уже нет. И что даст это странное знакомство, конечно тебе, пока живому, а ые ему, уже все отдавшему? Постараешься ли забыть о нем, как все мы, живые, в целях самозащиты, стараемся не все время помнить о дорогих могилах - потому что иначе нельзя, невозможно, - или, наоборот, он займет какоето место в твоем уме, душе и, навсегда умолкший, скажет тебе что-то,.через тебя - другому, третьему?..
Противно, как базарные торговки, стрекочут сороки, и кажется, сейчас я понимаю их крикливо удивленные возгласы: "Чего ходят? И чего каждый день ходят? Одно слово: человеки"...
3
Устроившись в гостинице и пообедав, отправляюсь в райком партии. Во-первых, представиться - ревниво районное руководство, когда приехавший из области не объявляется. Во-вторых, еще немного порасспросить о Сергее Николаевиче Орлове - не для какой-нибудь там страховки, а прежде всего потому, что он был коммунистом. И в довершение, еще внутренняя посылка, позыв - поближе познакомиться с первым секретарем райкома Головановым, самым молодым секретарем в области и, говорят, любопытным человеком. До сих пор встречался я с ним мельком, на каких-то областных совещаниях, и грешно упустить случай.
Трудная это должность - первый секретарь райкома, и вряд ли можно придумать более широкий круг обязанностей, чем у него. Это ведь лишь тот, кто не сталкивался, близко не соприкасался, иной раз, по наивности или полной неосведомленности своей, шутя позавидует: вот у кого житуха! Сиди в кабинете и давай указания. Проехал по району, опять дал указания - и только пыль столбом за машиной! Действительно же куда прозаичнее и жестче. Секретарь такого, как Загоровский, сельского райкома одинаково отвечает и за урожай и за то, есть ли в магазине самого отдаленного села товары первой необходимости, за надои молока и санитарное состояние водоемов, за строительство жилья, коровников, школ и за то, что бригадир колхоза, член партии, до синяков поучил свою игривую молодую жену. А всякие совещания, заседания, семинары, вызовы в область, где иногда и так наподдать могут, что в глазах потемнеет; а десятки всяких больших и мелких житейских дел и вопросов, с которыми идут к нему со всего района - от разобиженного персонального пенсионера, вдовы, которой не дают шифера перекрыть крышу, до делегации школьников, требующих для автокружка легковую машину - в то время как их и в хозяйствах недостает! Идут как к человеку, который все может, - даже тогда, когда он ничего не может, идут как к своему мировому, как к высшей совести. Нет, он не многорук, не многоглаз, не семи пядей во лбу, у него немало и хороших помощников, специалистов, каждый из которых отвечает за свое, порученное ему дело, - он отвечает за все. И, если говорить по совести, ему в любой час, в любую минуту можно объявить строгача - какойнибудь промах всегда найдется, как в любое же время безошибочно можно представлять к званию Героя. Имея все это в виду, остается добавить, что Загоровский район прочно считается одним из передовых в области, а о самом Голованове, возможно и не без оснований, поговаривают, что долго он тут не засидится...