Ксенопский священник откинулся на спинку сиденья и, закрыв глаза, погрузился в молитву. Фонтини-Кристи вел могучий вездеход сквозь лес к горным высям, в окрестностях Шамполюка.
— У меня два сына старше вас, — сказал Фонтини-Кристи после недолгого молчания. И добавил: — Я везу вас к еврейской могиле. Думаю, это уместно.
Они вернулись к вырубке, когда чёрное небо медленно начинало сереть. Фонтини-Кристи смотрел, как Петрид вылезает из кабины.
— Ну, теперь вы знаете, где я живу. Отныне мой дом — ваш дом.
— Все мы живем в доме Господа, синьор.
— До свидания, мой юный друг.
— До свидания. Да пребудет с вами Бог.
— Если Он того пожелает.
Итальянец дернул рычаг переключения скоростей, и странная машина помчалась в направлении едва виднеющейся вдали дороги. Теперь Фонтини-Кристи нельзя терять ни минуты. Каждый час его отсутствия в имении мог породить вопросы, на которые надо будет отвечать.
В Италии немало таких, кто считает семейство Фонтини-Кристи врагами нации.
За ними велось наблюдение. За каждым из них. Молодой священник побежал по свежему снегу к паровозу. К брату.
Над водами Лаго-Маджоре занялась заря. Они стояли на пароме: двадцать шестая бумажка из кошелька служила им пропуском. Интересно, что ожидает их в Милане, подумал Петрид, хотя понимал, что это уже не важно.
Теперь уже все не важно. Путешествие подходит к концу.
Святыня обрела покой в новом тайнике. Теперь многие годы она будет покоиться под землей. Может быть, даже тысячелетия. Кто знает...
Они мчались на юго-восток по центральной ветке через Варесе в Кастильоне. Они не стали дожидаться сумерек... теперь это не важно. Вблизи Варесе Петрид увидел дорожный указатель, освещенный ярким итальянским солнцем: «КАМПО-ДИ-ФЬОРИ, 20 KM».
Бог избрал человека из Кампо-ди-Фьори. Священная тайна теперь принадлежит Фонтини-Кристи.
Они мчались вперед, воздух был свежий, бодрящий и прохладный. Показался силуэт Милана. Дым от фабричных труб вторгался в Божьи небеса и стелился по горизонту, точно кусок брезента. Товарный состав замедлил ход и свернул на ветку, ведущую в депо. Они остановились на семафоре и стали ждать, пока равнодушный spedizioniere[1] в форменной куртке не махнул им, указывая на уходящую вбок колею, где зеленый диск перекрыл красный. Можно было въехать на миланскую сортировочную станцию.
— Приехали! — воскликнул Аннаксас. — Теперь день отдыха и домой! Скажу тебе, вы, ребята, просто потрясающе все это провернули!
Священник взглянул на брата. Шум сортировочной станции звучал дивной музыкой в ушах Аннаксаса. Он затянул греческую песню, раскачиваясь всем своим могучим торсом в такт быстрой мелодии.
Она была странной, эта песня, которую пел Аннаксас. Это была не железнодорожная песня, это была песня моря. Из тех, что любят распевать терманкосские рыбаки. Что ж, подумал Петрид, для такого момента песня самая подходящая.
Море — Божий источник жизни. Из моря Он сотворил землю.
«Верую во Единого Бога... Творца небу и земли...»
Ксенопский священник вытащил из-за пазухи большой итальянский пистолет. Он сделал два шага вперед, подошел к своему возлюбленному брату и поднял пистолет. Ствол остановился в нескольких дюймах от головы Аннаксаса.
«Видимым же всем и невидимым... И во Единого Господа Иисуса Христа... от Отца... рожденного...»
Он нажал на спусковой крючок.
Кабину сотряс выстрел. Кровь, клочья мяса и ошметки чего-то страшного разлетелись в воздухе и залепили стекло и металл.
«Единородного Света от Света... Бога истинна от Бога истинна...»
Ксенопский священник закрыл глаза и закричал в экстазе, приставив дуло пистолета к собственному виску:
— ...рожденна, несотворенна. Я взгляну в очи Господа и не уклонюсь.
И выстрелил.
Часть первая
Глава
29 декабря 1939
Милан, Италия
Савароне прошел мимо секретарши, вошел в кабинет сына и приблизился к окну, выходящему на большой двор заводского комплекса «Фонтини-Кристи». Витторио, разумеется, нигде нет. Его сын, его старший сын, редко появлялся в этом кабинете, да и в Милане тоже. Его первенец, наследник всего состояния Фонтини-Кристи, неисправим! Излишне самоуверен и занят лишь собственной персоной.
Правда, умен. Куда более талантлив, чем отец, давший ему блестящее образование. Это еще сильнее распаляло гнев Савароне: у столь одаренного человека и обязанностей должно быть больше, чем у прочих. Савароне никогда не довольствовался тем, что само шло в руки. Он не кутил, не бегал по девкам, не играл в рулетку или в баккара, не проводил ночи напролет с обнаженными чадами Средиземноморья. И не закрывал глаза на события, терзающие его родину, ввергающие ее в хаос.
Савароне услышал за спиной чуть слышное покашливание и обернулся. В кабинет вошла секретарша Витторио.
— Я оставила сообщение для вашего сына на бирже. Мне кажется, он отправился на встречу со своим брокером.
— Вам, конечно, может казаться что угодно, но я очень сомневаюсь, что эта встреча у него была запланирована! — Савароне увидел, что девушка покраснела. — Простите. Вы не можете отвечать за моего сына. Хотя вы уже, очевидно, это сделали и без моей просьбы, но все же я прошу вас снова позвонить по всем известным вам телефонам. А я пока подожду здесь. Кабинет мне вполне знаком.
Он снял пальто из верблюжьей шерсти и шляпу из тирольского зеленого фетра. Бросил на стоящее у стола кресло.
— Слушаюсь, синьор, — сказала девушка и вышла.
Да, кабинет и в самом деле был ему знаком, хотя секретарше пришлось напоминать об этом. Еще два года назад он был его хозяином. Теперь же от него почти ничего не осталось, только темные деревянные панели на стенах. Даже мебель другая. Витторио унаследовал от него лишь стены. Ничего больше.
Савароне опустился в большое кожаное кресло со спинкой на шарнирах. Ему не нравились такие кресла: он уже слишком стар для того, чтобы сражаться с этим чудовищем, чья спинка автоматически изменяет угол наклона с помощью невидимых пружин и шарикоподшипников. Он сунул руку в карман и извлек оттуда телеграмму, заставившую его приехать в Милан из Кампо-ди-Фьори, — телеграмму из Рима, в которой говорилось, что за семейством Фонтини-Кристи установлена слежка.
Зачем? Кем? По чьему приказу?
Подобные вопросы невозможно задать по телефону, ибо телефон — орудие государства. Государство. Вечно это государство. Видимое и невидимое. Наблюдают, следят, слушают, подглядывают. Телефонами пользоваться нельзя. А никаких объяснений информатор из Рима, который применил простейший код, не дал.
МЫ НЕ ПОЛУЧИЛИ НИКАКОГО ОТВЕТА ИЗ МИЛАНА ПОЭТОМУ РЕШИЛИ ТЕЛЕГРАФИРОВАТЬ ВАМ ЛИЧНО. ПЯТЬ КОНТЕЙНЕРОВ ПОРШНЕЙ АВИАЦИОННЫМ ДВИГАТЕЛЯМ ДЕФЕКТОМ. РИМ НАСТАИВАЕТ НЕМЕДЛЕННОЙ ЗАМЕНЕ. ПОВТОРЯЮ: НЕМЕДЛЕННОЙ. ПОЖАЛУЙСТА ПОДТВЕРДИТЕ ТЕЛЕФОНОМ ПОЛУЧЕНИЕ ДО КОНЦА ДНЯ.
Число «пять» означало семейство Фонтини-Кристи, ибо их было пятеро — отец и четверо сыновей. Любое упоминание слова «поршень» означало внезапно возникшую опасность. Повтор слова «немедленно» не требовал расшифровки: необходимо было тотчас же подтвердить получение телеграммы, позвонив по телефону в Рим. Тогда сразу связались бы с нужными людьми, обдумали план действий. Но теперь было слишком поздно.
Телеграмма была послана Савароне днем. Витторио должен был получить свою около одиннадцати. И тем не менее сын не позвонил в Рим и не связался с ним в Кампо-ди-Фьори. Скоро конец дня. Поздно!
Непростительно! Люди каждый день рискуют собственной жизнью и жизнью своих близких, ведя борьбу с Муссолини.
Не всегда так было, думал Савароне, глядя на дверь кабинета в надежде, что в любую секунду войдет секретарша и сообщит ему, где Витторио. Когда-то все было совсем по-другому. Сначала Фонтини-Кристи поддерживали дуче. Слабовольный, нерешительный Иммануил бросил Италию на произвол судьбы. Бенито Муссолини выгодно от него отличался. Он сам прибыл в Кампо-ди-Фьори, чтобы встретиться с патриархом рода Фонтини-Кристи, ища его поддержки, — так Макиавелли некогда искал поддержки у князей — тогда Муссолини был полон энергии и планов, обещал Италии великое будущее.
Это было шестнадцать лет назад. С тех пор Муссолини пожал плоды своего красноречия. Он украл у нации право думать, у человека — право выбора, он обманул аристократию — использовал ее в своих интересах и отрекся от их общих целей. Он вверг страну в совершенно бессмысленную африканскую войну. И все ради личной славы. Он осквернил самый дух Италии, и Савароне поклялся остановить его. Фонтини-Кристи собрал северных «князей» и возглавил тайный мятеж.
Муссолини не мог решиться на открытый разрыв с Фонтини-Кристи. Разве только обвинение в государственной измене будет доказано с такой неопровержимостью, что даже самые горячие сторонники семьи вынуждены будут признать, что Фонтини-Кристи по меньшей мере поступил неосторожно. Италия неумолимо сползала к вступлению в войну. Муссолини приходилось осторожничать. Эта война не пользовалась в стране поддержкой, немцы — тем более.
Кампо-ди-Фьори стало местом тайных встреч недовольных. Необъятные просторы пашен и лесов, холмов и полей были словно специально предназначены для тайных собраний, которые обыкновенно проходили в ночное время. Но не всегда. Бывали встречи, которые требовали дневного света, когда молодые перенимали у других, более опытных, хитрости искусства ведения новой и странной войны. Нож, веревка, цепь, крюк. Они даже имя себе придумали: partigiani.
Партизаны. Слово, которое переходило из языка в язык.
Итальянские игры, думал Савароне. «Итальянские игры» — так называл эти занятия его сын с презрительной усмешкой самовлюбленного аристократа, который всерьез относился лишь к собственным удовольствиям... Хотя надо быть справедливым: Витторио серьезно относился и к делам предприятий Фонтини-Кристи — настолько, насколько потребности коммерции сообразовывались с его собственными планами. А он их сообразовывал. Он использовал все свое финансовое могущество, весь опыт — опыт, нажитый рядом с отцом, — с хладнокровной, безжалостной решительностью.
Зазвонил телефон. У Савароне возникло искушение поднять трубку, но он не стал этого делать. Это же кабинет его сына, и телефон его. Вместо этого он встал с ужасного кресла и подошел к двери. Открыл. Секретарша повторила имя:
— Синьор Теска? Савароне прервал ее:
— Это Альфредо Теска? Девушка кивнула.
— Пусть не вешает трубку. Я сейчас с ним поговорю. Савароне поспешно подошел к письменному столу и взял телефонную трубку. Альфредо Теска был десятником на одной из фабрик. И еще он был partigiano.
— Это Фонтини-Кристи, — сказал Савароне.
— Хозяин? Хорошо, что это вы. Это чистая линия, мы проверяем ее каждый день.
— Никаких перемен. Все только усугубляется.
— Да, хозяин. Срочное дело. Прибыл человек из Рима. Он должен встретиться с кем-нибудь из вашей семьи.
—Где?
— В доме на Олоне.
— Когда?
— Чем скорее, тем лучше.
Савароне взглянул на пальто и шляпу.
— Теска, помнишь два года назад встречу на квартире около собора?
— Да, хозяин. Скоро шесть. Я буду вас ждать. Савароне положил трубку и взял пальто и шляпу. Он оделся и посмотрел на часы. Без четверти шесть. Надо подождать несколько минут. Пройти через двор к заводу — недалеко. Надо подгадать так, чтобы войти в здание, смешавшись с толпой, когда дневная смена будет уходить, а ночная придет на работу.
Его сын вовсю эксплуатировал военную машину дуче. Компания «Фонтини-Кристи» работала круглосуточно. Когда отец укорил сына за это, тот ответил:
— Мы же не вооружение выпускаем. У нас для этого нет оборудования. А конверсия слишком дорого стоит. Мы работаем только ради собственной прибыли, отец.
Его сын. У самого талантливого из них оказалось пустое сердце.
Взгляд Савароне упал на фотографию в серебряной рамке. То, что она стоит здесь, на столе Витторио, уже было жестокой шуткой над самим собой. Фотография запечатлела лицо женщины, красивой по общепринятым понятиям. Испорченная девочка, превратившаяся в испорченную женщину. Она была женой Витторио. Десять лет назад.
Брак оказался неудачным. Скорее это был деловой альянс между двумя чрезвычайно богатыми семьями. Жена не способствовала укреплению этого союза: она была капризная, своевольная девица, чьи взгляды на жизнь определялись состоянием.
Она погибла в автокатастрофе неподалеку от Монте-Карло, ранним утром, когда закрылись все казино. Витторио никогда не вспоминал об этом. Его тогда не было с ней. С ней был другой.
Его сын прожил четыре суматошных, несчастливых года с женой, которую терпеть не мог, и тем не менее ее фотография стоит у него на столе. Даже десять лет спустя. Савароне как-то спросил у него почему.
— Роль вдовца придает некую респектабельность моему образу жизни...
Без семи минут шесть. Пора. Савароне вышел из кабинета и обратился к секретарше:
— Пожалуйста, позвоните на проходную и попросите шофера подогнать мою машину к западному входу. Передайте ему, что у меня встреча в соборе.
— Слушаюсь, синьор... Вы не хотите оставить номер телефона, по которому с вами может связаться сын?
— Кампо-ди-Фьори. Но полагаю, когда он соберется мне позвонить, я уже буду спать.
Савароне воспользовался личным лифтом сына, спустился на первый этаж и вышел через служебный выход на заводской двор. Ярдах в тридцати от него стоял лимузин с гербом Фонтини-Кристи на передней двери. Он обменялся с шофером взглядами. Тот чуть заметно кивнул: он знал, что делать. Он был partigiano.
Савароне пересек двор, чувствуя на себе взгляды. Хорошо, что его заметили, — точно так же было и два года назад, когда агенты тайной полиции дуче следили за каждым его шагом, пытаясь напасть на след антифашистской ячейки. Заголосили заводские гудки. Кончилась дневная смена — через несколько секунд двор и все коридоры будут полны людей. У западных ворот уже толпились рабочие: ночная смена должна занять места в шесть пятнадцать.
Он поднялся по ступенькам на крыльцо главного входа и попал в шумную толчею коридора, успев в суматохе снять пальто и шляпу. Теска стоял у стены, рядом с дверью в гардероб. Он был высок и худощав, чем-то похож на Савароне. Теска взял у Савароне пальто и шляпу и помог ему надеть свой короткий потрепанный дождевик с газетой в кармане. Потом передал Савароне большую матерчатую кепку. Обмен в толпе совершился безмолвно, в мгновение ока. Савароне помог Теске надеть верблюжье пальто: хозяин отметил про себя, что, как и два года назад, рабочий неуютно чувствовал себя в чистой дорогой одежде. Теска слился с людским потоком и двинулся к выходу. Савароне шел на небольшом расстоянии, а затем остановился у то и дело открывающихся дверей, сделав вид, что читает газету.
Он увидел то, что хотел увидеть. Пальто из верблюжьей шерсти и тирольская фетровая шляпа резко выделялись среди поношенных кожаных пиджаков и потертых рабочих курток. Двое мужчин, стоявших чуть в стороне от дверей, кивнули друг другу и начали наблюдение, стараясь не потерять в толпе преследуемого. Савароне смешался с толпой рабочих и оказался у двери как раз вовремя: он увидел, как закрылась дверь лимузина Фонтини-Кристи и огромный автомобиль плавно выехал на виа ди Семпионе. Оба преследователя стояли на тротуаре. Подъехал серый «фиат», они вскочили в него.
«Фиат» рванулся за лимузином. Савароне зашагал к северным воротам и, выйдя с территории завода, устремился к автобусной остановке.
Дом на берегу реки был давно заброшен. Некогда, лет десять назад, его побелили. Снаружи дом казался обветшалым, но небольшие комнаты привели в порядок и приспособили для работы. Тут располагался антифашистский штаб.
Савароне вошел в комнату, окна которой выходили на мрачные воды Олоны, черные в ночной мгле. Трое людей тотчас встали из-за круглого стола и приветствовали его тепло и уважительно. Двоих он знал. Третий, как он догадался, был человеком из Рима.
— Сегодня утром я получил шифровку, — сказал Савароне. — Как это понимать?
— Вы получили телеграмму? — недоверчиво спросил человек из Рима. — Все телеграммы для Фонтини-Кристи, посланные в Милан, были перехвачены. Вот почему я здесь. Связь с вашими заводами прервана.
— Я получил телеграмму в Кампо-ди-Фьори. Наша телеграфная станция расположена в Варесе, а не в Милане. — У Савароне немного отлегло от души, когда он понял, что сын все-таки не ослушался приказа. — У вас есть информация?
— Неполная, синьор, — ответил посланник, — но достаточная, чтобы считать дело чрезвычайно серьезным. И опасным. Внимание военных внезапно привлекло наше движение на Севере. Генералы хотят его разгромить. Они намереваются разоблачить вашу семью.
— Как кого?
— Как врагов новой Италии.
— На каком основании?
— За организацию встреч изменнического характера в Кампо-ди-Фьори. За распространение враждебных измышлений и клеветы на государство. За попытку помешать внешнеполитическим целям Рима и за подрыв индустриальной мощи страны.
— Это пустые слова.
— Тем не менее, они хотят устроить показательный процесс. Им это необходимо.
— Ерунда. Рим не посмеет возбудить, против нас дело на столь шатких основаниях.
— В том-то и дело, синьор, — сказал человек нерешительно. — Это не Рим. Это Берлин.
— Как?
— Немцы проникли всюду. Они всем заправляют. Ходят слухи, что Берлин хочет лишить Фонтини-Кристи влияния.
— Они уже смотрят в будущее! — заметил один из двоих, старый partigiano.
— И как они собираются это осуществить? — спросил Фонтини-Кристи.
— Они хотят накрыть тайную встречу в Кампо-ди-Фьори. И заставить всех участников свидетельствовать против Фонтини-Кристи как государственных изменников. Это не так трудно сделать, как вам кажется.
— Согласен. Вот почему мы до сих пор действовали с такой осторожностью... Когда это может произойти? Что вы об этом думаете?