— Он мой брат, — тихо ответил Адриан. — И я должен его остановить.
Гольдони молча смотрел на него. Наконец, не отрывая от него глаз, он опустил винтовку и положил ее рядом на пол.
— Помогите мне сесть в мое кресло, — попросил он.
Адриан, голый до пояса, сидел перед безногим на корточках спиной к нему. Изувеченный старик вытащил засевшие осколки стекла и смазал раны едкой спиртовой настойкой; она щипала, но кровотечение остановила.
— В горах кровь большая ценность. В наших местах этот раствор называют «лаймен». Это лучше, чем порошок. Вряд ли врачи одобрили бы такое средство, но оно помогает. Наденьте рубашку.
— Спасибо. — Адриан встал и надел рубашку. О том, что должно было быть сказано, они обменялись двумя словами. Практичный, как все альпийцы, Гольдони велел Адриану снять одежду: от раненого, которому не оказали помощь, толку нет. Роль сельского лекаря, однако, не уменьшила ни его боль, ни его гнев.
— Это исчадие ада! — говорил старик, пока Фонтин застегивал рубашку.
— Он не в себе, хотя я понимаю, что вам от этого не легче, — отвечал Адриан. — Он ищет одну вещь. Ларец, спрятанный где-то поблизости в горах. Его привез сюда много лет назад, еще до войны, мой дед.
— Нам это известно. Мы знали, что рано или поздно за ним придут. Но больше нам ничего не известно. Мы даже не знаем, где искать это место в горах.
Адриан не поверил безногому, но кто его знает...
— Вы сказали: убийца женщин. Кого он убил?
— Мою жену. Она исчезла.
— Исчезла? Но почему вы решили, что он ее убил?
— Он солгал. Он сказал, что она побежала по дороге. Что он стал ее преследовать, побежал за ней, догнал и схватил и теперь держит где-то взаперти в городке.
— Может быть, так оно и есть.
— Нет! Я не могу ходить, синьор. Моя жена не может бегать. У нее на ногах вспухли вены. Она ходит по дому в больших башмаках. И эти башмаки стоят вон там!
Адриан взглянул туда, куда указал Гольдони. Пара тяжелых уродливых башмаков аккуратно стояла около стула.
— Люди иногда делают такие вещи, на которые они в нормальных обстоятельствах не способны...
— Весь пол в крови, — прервал его Гольдони, указывая на дверь. Голос его задрожал. — Человек, который называл себя солдатом, не ранен. Подойдите, посмотрите сами!
Фонтин подошел к раскрытой двери и заглянул в маленькую комнатку. Стекла книжных стеллажей были разбиты, осколки валялись на полу. Он подошел к шкафу и, сняв с полки толстый том, раскрыл его. Четким почерком записаны восхождения в горы. На корешках томов были проставлены даты — они начинались раньше 1920 года. На полу у двери запеклась кровь.
Он опоздал.
Адриан быстро вернулся к старику.
— Расскажите мне все, что случилось. Поскорее. Все!
Эндрю все предусмотрел. Он обезвредил своих врагов, запугав их до смерти. Майор из «Корпуса наблюдения» в одиночку захватил пансионат Капомонти. Он провел атаку молниеносно, четко, обнаружив Лефрака и членов семейства Капомонти и Гольдони в комнате на втором этаже, где они проводили свое поспешно созванное совещание.
Дверь распахнулась настежь, и перепуганного портье втолкнули внутрь с такой силой, что он рухнул на пол. Эндрю ворвался в комнату, захлопнул за собой дверь и, прежде чем присутствующие поняли, что происходит, навел на них «беретту».
Затем майор изложил свои требования. Первое — старый регистрационный журнал, в котором сохранилась запись о путешествии в горы пятьдесят лет назад. И карты местности. Точные мелкомасштабные карты, которыми пользуются альпинисты, уходящие в горы близ Шамполюка. Второе — помощь Лефрака или его восемнадцатилетнего внука, который должен провести Фонтина в горы. Третье — внучка в качестве второй заложницы. Отец девочки обезумел от ярости и бросился на вооруженного незнакомца. Но солдат знал свое дело и одолел нападающего без единого выстрела.
Старику Лефраку было приказано открыть дверь и вызвать снизу служанку. Та принесла соответствующую одежду, и дети оделись под дулом пистолета. Вот тогда-то исчадие ада и сообщило Гольдони, что его жена сидит под замком в городке. А ему было приказано возвращаться домой и ждать там, а шофера-племянника отправить прочь. Если он попытается связаться с полицией, то больше не увидит свою жену.
— Но почему? — спросил Адриан. — Почему он так поступил? Зачем он велел вам вернуться сюда?
— Он нас разделил. Моя сестра с племянником вернулись домой на виа Сестина. Лефрак с сыном остались в пансионате. Ведь если бы мы были вместе, мы могли бы подбодрить друг друга. А порознь мы испуганы и беспомощны. Трудно забыть пистолет, нацеленный в голову ребенка. Он знает, что в одиночку мы ничего не сможем сделать. Нам остается только ждать.
Адриан закрыл глаза.
— Боже! — прошептал он.
— Этот солдат — большой специалист! — тихо произнес Гольдони, в нем клокотала ненависть.
Фонтин взглянул на него. Я бежал со стадом, в середине стада, но теперь я выбрался к краю и сверну в сторону, подумал он.
— Почему вы в меня стреляли? Если вы решили, что это он, зачем же вы так рисковали? Не зная еще, что он сделал.
— Я увидел за окном ваше лицо. Я хотел вас ослепить, а не убить. Мертвый ведь не скажет, куда он дел мою жену или тело моей жены. Или детей. Я хороший стрелок. Я целился выше головы.
Фонтин подошел к стулу, на который бросил свой пиджак, и вытащил из кармана ксерокопию.
— Вы, наверное, читали тот журнал. Не помните, что там было написано?
— Вам нельзя его преследовать. Он вас убьет.
— Вы не можете припомнить?
— Они шли два дня и двигались очень запутанными тропами... Он может быть сейчас где угодно. Он сужает район поисков. Он бредет вслепую. Если он вас заметит, то убьет детей.
— Он меня не заметит, если я доберусь туда первым! Если я буду его там дожидаться. — Адриан развернул сложенные листки бумаги.
— Мне это уже читали. Там нет ничего, что могло бы вам помочь.
— Должно быть! Здесь сказано все, что нужно знать.
— Вы ошибаетесь, — сказал Гольдони, и Адриан понял, что Гольдони на этот раз не лжет. — Я попытался его в этом убедить, но он не стал слушать. Ваш дед все очень хорошо подготовил, но не учел, что люди могут внезапно умереть, их может подвести здоровье...
Фонтин оторвал взгляд от страниц. В глазах старика была беспомощность. В горах бродил убийца, а он беспомощен. Безусловно, одна смерть повлечет за собой другую смерть. Ибо, несомненно, его жена погибла.
— Что же он подготовил? — тихо спросил Адриан.
— Я вам скажу. Вы не то что ваш брат. Мы хранили эту тайну тридцать пять лет. Лефрак, Капомонти и мы. И еще один человек. К нам он не имеет отношения — и он умер так внезапно, что не успел сделать соответствующие распоряжения...
—Кто?
— Торговец по фамилии Ляйнкраус. Мы с ним не были близко знакомы.
— Расскажите.
— Мы все эти годы ждали, что к нам придет человек, потомок Фонтини-Кристи... — начал безногий.
Они — Капомонти, Гольдони, Лефрак — полагали, что к ним придет человек, придет с мирными намерениями. Он будет разыскивать железный ларец, спрятанный в горах. Этот человек должен был знать о путешествии в горы, которое много лет назад предприняли отец с сыном, и он должен был знать, что в регистрационном журнале Гольдони это путешествие описано — это знали все те, кто нанимал Гольдони своими проводниками. И поскольку восхождение в горы заняло два дня, за которые отец с сыном и проводник покрыли значительное расстояние, пришелец должен был назвать точное место, откуда путешествие началось — у железной дороги, неподалеку от вырубки, называвшейся некогда «Ошибка охотников». Лет сорок назад вырубку забросили, и она заросла деревьями и кустарником — это произошло задолго до того, как в горах спрятали тот ларец, но вырубка существовала, когда отец с сыном предприняли свое восхождение в горы летом 1920 года.
— Мне казалось, эти вырубки назывались по названию...
— Птиц?
—Да.
— Большинство, но не все. Солдат спрашивал, нет ли поблизости вырубки, в названии которой есть слово «ястреб». Но в горах близ Шамполюка не водятся ястребы.
— Картина на стене, — задумчиво произнес Адриан, скорее самому себе, чем альпийцу.
— Как?
— Мой отец вспоминал, что в Кампо-ди-Фьори висела картина со сценой охоты. Он считал, что эта картина что-то обозначает.
— Солдат не говорил про нее. И не объяснил, зачем ему эта информация, сказал только, что должен ее получить. Он ничего не говорил про поиски клада. Про журналы. И почему ему так важно отыскать старую вырубку около железнодорожного полотна. Он что-то скрывал. И совершенно очевидно, что пришел к нам не с миром... Солдат, который угрожает оружием безногому калеке, коварен. Я ему не поверил.
Все, что натворил тут его брат, никак не вязалось с воспоминаниями этих людей о семействе Фонтини-Кристи. Все решилось бы очень просто, если бы он был с ними откровенен, если бы он пришел с миром. Но майору это оказалось не под силу. Он всегда воевал со всеми...
— Значит, в районе той заброшенной вырубки — «Ошибки охотников» — и находится место захоронения ларца?
— По-видимому, так. Есть там несколько старых троп, которые ведут от железной дороги к высокогорьям. Но какая тропа? Какая вершина? Мы этого не знаем.
— Но в журнале это место должно быть описано.
— Если известно, где искать. Солдат не знает. Адриан задумался. Его брат объездил весь мир, ему удавалось обвести вокруг пальца разведки многих стран.
— Вы его недооцениваете.
—Он не то, что мы. Он чужой в горах.
— Да, — задумчиво произнес Адриан. — Он совсем другой. Куда он направился? Вот о чем сейчас надо подумать.
— В какое-нибудь труднодоступное место. Далеко от исхоженных троп. Место, куда редко доходили люди. Тут таких мест сколько угодно.
— Но вы только что сказали, что он... сужает район поисков.
— Что-что?
— Нет, ничего. Я просто размышляю. Не важно. Понимаете, он знает, чего не надо искать. Он знает, что ларец был очень тяжелым. Его надо было перевозить с помощью механических приспособлений. Поэтому он начнет свой поиск с чего-то, о чем в журнале не упоминается.
— Мы не знали этого.
— А он знает.
— Но сейчас ночь — что он сможет?
— Взгляните в окно! — сказал Адриан. В небе уже забрезжил рассвет. — Расскажите мне о том торговце. О Ляйнкраусе.
— Ляйнкраусе?
— Да. Какое он имел отношение к ларцу?
— Ответ на этот вопрос он унес в могилу. Даже Франческа не знает.
— Франческа?
— Моя сестра. Когда все мои братья умерли, она оказалась старшим ребенком. И конверт передали ей.
— Конверт? Какой конверт?
— С инструкциями вашего деда.
«...Поэтому, если окажется, что Альфредо не самый старший, ищите сестру...»
Адриан снова развернул листки отцовских воспоминаний. Если даже крупицы истины дошли сквозь десятилетия с такой точностью, то надо повнимательнее отнестись к этим разрозненным воспоминаниям отца.
— Моя сестра всю жизнь прожила в Шамполюке, с тех пор как вышла за Капомонти. Она лучше всех нас знала семью Ляйнкрауса. Старик Ляйнкраус умер в своем магазине. Там случился пожар. Многие считали, что это не случайность.
— Не понимаю.
— Ляйнкраусы — евреи.
— Ясно. Продолжайте. — Адриан перевернул страницу.
«...Торговца недолюбливали. Он был еврей... А для Савароне, который резко осуждал погромы в царской России... доброе отношение к представителям гонимой нации было естественным...»
Гольдони продолжал свой рассказ. Человеку, который придет в Шамполюк и заговорит о железном ларце, о позабытом путешествии в горы, о вырубке близ железной дороги, надо было передать конверт, унаследованный старшим ребенком Гольдони.
— Поймите, синьор, — говорил безногий. — Мы теперь одна семья. Капомонти и Гольдони. Столько лет прошло, никто не приходил, и мы все это уже давно обсуждаем вместе.
— Вы забегаете вперед...
— Да. Так вот, конверт направлял человека, который должен был здесь появиться, к Капомонти.
Адриан пролистал назад ксерокопированный текст:
«...Если бы ему понадобилось доверить кому-то тайну в Шамполюке, то, несомненно, старику Капомонти... надежен как скала».
— Когда Капомонти умирал, он обо всем рассказал своему зятю, Лефраку.
— Значит, и Лефрак знает!
— Только одно слово. Имя. Ляйнкраус.
Фонтин нетерпеливо подался вперед. Он был поражен. В мозгу вспыхнула слабая догадка. Так после долгого и запутанного допроса между отдельными фразами и словами наконец складывается некая взаимосвязь, объясняющая все, что прежде казалось совершенно бессмысленным.
Слова. Нужно положиться на слова, как его брат полагался на насилие.
Он стал быстро пробегать глазами текст. И наконец нашел то, что искал.
«Я смутно припоминаю малоприятный эпизод... Я уж и не помню, что именно произошло... но что-то серьезное, это вызвало у отца... гнев... гнев и печаль... складывается впечатление, что тогда он утаил... подробности происшествия.» «Утаил», «гнев», «печаль», «вызвало у отца...».
— Гольдони, послушайте. Постарайтесь вспомнить. Что-то произошло. Что-то неприятное, печальное, возмутительное. И это касалось семьи Ляйнкраусов...
— Нет.
Адриан удивился. Безногий Гольдони прервал его, не дав договорить.
— Что значит «нет»? — спросил он тихо.
— Я же вам сказал. Я их едва знал. Мы даже и не разговаривали.
— Потому что они были евреи? Потому что в те времена сюда дошли веяния с севера?
— Я вас не понимаю.
— Думаю, понимаете! — Адриан не спускал с него глаз. Альпиец отвел взгляд. Фонтин тихо продолжал: — Вы могли их и не знать. Но вы мне в первый раз за все время солгали. Почему?
— Не солгал. Они не были друзьями Гольдони.
— А Капомонти?
— И Капомонти.
— Вы их не любили?
— Мы их не знали! Они всегда держались особняком. Здесь селились другие евреи, и они тоже жили сами по себе. Неужели не понятно?
— Нет! — Адриан чувствовал, что разгадка совсем рядом. Возможно, сам Гольдони и не знал этого. — Что-то произошло в июле тысяча девятьсот двадцатого года. Что?
Гольдони тяжело вздохнул:
— Не помню.
— Четырнадцатого июля тысяча девятьсот двадцатого года. Что произошло?
Гольдони тяжело дышал, стиснув челюсти. Массивные обрубки некогда сильных бедер нервно задвигались в инвалидной коляске.
— Это не важно, — прошептал он.
— Уж позвольте мне об этом судить! — мягко возразил Адриан.
— Теперь-то времена другие. Многое изменилось в нашей жизни, — проговорил альпиец срывающимся голосом. — Но тогда так думали многие.
— Четырнадцатое июля двадцатого года! — Адриан бил в одну точку.
— Я же вам сказал! Это не важно!
— Черт бы вас побрал! — Адриан вскочил со стула. Он был почти готов ударить беспомощного человека. И тут слова были произнесены:
— Избили еврея. Молодого еврейчика, который пришел в церковную школу... Избили. Через три дня он умер.
Альпиец сказал. Но не все. Фонтин отошел от инвалидного кресла.
— Сына Ляйнкрауса? — спросил он.
—Да.
— В церковной школе?
— Он не мог поступить в государственную школу. А там можно было учиться. Священники приняли его. Фонтин сел, глядя на Гольдони.
— Вы не сказали... Кто участвовал в избиении?
— Четверо подростков из Шамполюка. Они сами не понимали, что делают. Так потом все говорили.
— Не сомневаюсь. Это самое простое. Глупые дети, которых надо оградить от наказания. Чего стоит жизнь какого-то еврея!
В глазах Альфредо Гольдони стояли слезы.
— Да...
— Вы были одним из тех четверых мальчишек? Гольдони молча кивнул.
— Пожалуй, я сам вам скажу, что тогда произошло, — продолжал Адриан. — Ляйнкраусу стали угрожать. Ему, его жене, остальным детям. И они молчали, никуда не стали жаловаться. Умер еврейский мальчик — вот и все.
— Давно это было, — прошептал Гольдони. Слезы текли по его щекам. — Теперь уже так больше никто не думает. А мы жили с этим грехом на душе. В конце жизни бремя еще тяжелее. До могилы ведь недалеко.
У Адриана перехватило дыхание. Его изумили последние слова Гольдони. «Могила... недалеко». Могила. О Господи! Неужели — это? Его так и подмывало вскочить, проорать старику свой вопрос прямо в ухо и кричать до тех пор, пока безногий не вспомнит. Точно. Но так нельзя. Не повышая голоса, он резко спросил:
— И что же произошло потом? Что сделал Ляйнкраус?
— Что сделал? — Гольдони печально пожал плечами. А что он мог сделать? Молчал как рыба.
— Похороны состоялись?
— Если и состоялись, мы об этом ничего не знали.
— Но ведь сына Ляйнкрауса надо было похоронить. Ни одно христианское кладбище, конечно, не приняло бы покойника-еврея. Где у вас тут хоронили евреев?
— Сейчас есть кладбище. А тогда не было.
— А тогда — где? Где? Где его похоронили? Где похоронили убитого сына Ляйнкрауса?
Гольдони отшатнулся, точно его ударили по лицу.
— Поговаривали, что взрослые — отец и сыновья — отнесли тело высоко в горы. Там и похоронили, чтобы над телом мальчика больше никто не измывался.
Адриан вскочил на ноги. Вот и разгадка.
Могила еврея. Ларец из Салоник.
Савароне Фонтини-Кристи узрел вечную истину в трагедии, случившейся в альпийском городишке. И использовал ее. Чтобы и святые отцы не забывали.
Паулю Ляйнкраусу было под пятьдесят, внук торговца и сам торговец, но живущий в другое время. Он не многое мог поведать о своем деде, которого едва помнил, или об эпохе унижений и страха, которую и вовсе не знал. Но это был энергичный, толковый коммерсант, которому удалось значительно расширить семейное дело. И он сразу понял, что внезапное появление Адриана вызвано событиями чрезвычайной важности.
Ляйнкраус отвел Фонтина в библиотеку, подальше от жены и детей, и снял с полки фамильную Тору. На фронтисписе книги был изображен подробный план с указанием маршрута к горной могиле сына Ройвена Ляйнкрауса, похороненного 17 июля 1920 года.