Командир отделения, товарищ Серебряков, первым налетел на белофиннов с гранатой. Дело приближалось к штыковому удару. И, действуя так, как будто у него было раза в два больше народа, товарищ Малыхин привел белофиннов в замешательство, и они отошли, не подобрав своих убитых и так и не выяснив, сколько же советских бойцов сражалось против них.
То был образцовый лесной бой разведки, которая действовала быстро, внезапно и с такой смелостью, что это одно заменяло ей многочисленность. Когда противник смел, всегда считают, что его много. А раз противника много, он может и обойти и отрезать — все в его силах.
Боясь этого, белофинны отошли, оставив Малыхина хозяином леса.
Наутро он снова был со своим взводом в движении. Снова искал противника. После удачного вчерашнего боя и красноармейцы и сам товарищ Малыхин чувствовали себя еще увереннее, еще сильнее, чем раньше. Потому что победа всегда делает человека сильнее.
Белофинны же после вчерашней неудачи чувствовали себя неуверенно и послали в лес добрый батальон. На этот батальон Малыхин вскорости и наткнулся. Завязался встречный бой, когда обе стороны еще только изучали, оценивали друг друга, как бы прикидывая, какая сторона сильнее и крепче. Товарищу Малыхину не надо было много времени, чтобы установить, что сил у него значительно меньше, чем у белофиннов, и что он со своим взводом пропадет, если даст себя врагу раскусить.
Конечно, можно было бы и отойти. Взвод батальону — не соперник. Но товарищ Малыхин не хотел выпускать из своих рук противника и решил сковать его жестокой обороной.
Неравный бой длился около часа. Видя крепкую оборону, белофинны действовали осторожно; их было много, и они могли маневрировать. Несколько раз враг пытался взять взвод в кольцо.
В это горячее время, когда нельзя было терять ни одной минуты, обнаружилось, что у взвода на исходе боеприпасы. Опять была возможность отойти, бросить противника, выйти из боя с честью. Но Малыхин не ушел, а попросил подкрепления. Оно подошло немедленно. Подошли танки. Они внесли в бой шум и грохот большого сражения, придали ему размах и силу. И то, что помощь прибыла без проволочки, и то, что это были танки, сильно воодушевило бойцов Малыхина. Силы их утроились. И чувство, что они победят и сегодня, уже теперь не покидало их.
Уставшие от сражения, промерзшие на мокром снегу, они поднялись в атаку.
— Родина! Сталин! Вперед! — звонко зазвучало в лесу.
И батальон белофиннов подался назад. Но Малыхин не хотел только лишь отбиться, он желал разить и уничтожить еще сильного, хотя и растерянного противника, потому что чувствовал себя победителем.
Настойчивость и упорство маленького отряда решили дело.
Враг, не задерживаясь, быстро отходил, побросав оружие, окровавленные лыжи и тридцать трупов.
Маленький бой этот показал многих героев. Храбро действовал взвод товарища Малыхина и лично он сам. Храбро вели себя и заместитель политрука Знобишев и командир танка Минаев. Радостные, взволнованные, возвратились победители, нагруженные трофеями.
1940
Капитан Гастелло
На рассвете 6 июля на разных участках фронта летчики собрались у репродукторов. Говорила московская радиостанция, диктор по голосу был старым знакомым — сразу повеяло домом, Москвой. Передавалась сводка Информбюро. Диктор прочел краткое сообщение о героическом подвиге капитана Гастелло. Сотни людей на разных участках фронта повторили это имя:
— Гастелло? Да это же о нашем капитане.
Николай Францевич Гастелло был членом большой и дружной семьи сталинских соколов.
Еще задолго до войны, когда он вместе с отцом работал на одном из московских заводов, о нем говорили: «Куда ни поставь — всюду пример».
Это был человек, упорно воспитывающий себя на трудностях, человек, копивший силы на большое дело.
Чувствовалось — Николай Гастелло стоящий человек. Когда он стал военным летчиком, это сразу же подтвердилось. Он не был знаменит, но быстро шел к известности. Во время боев 1939–1940 годов он разведывал, бомбил. Он перевозил раненых. Он все мог, все умел, на все у него хватало сил.
Кто знал его прежде, до сих пор помнит, как однажды пришлось ему везти тридцать человек раненых. Путь пролегал над хребтом, погода капризничала, над перевалом неистовствовал грозовой шквал.
Пытаясь пробиться к месту назначения, Гастелло едва не задевал самолетом вершины гор. И тут, на беду, «отказал» один из моторов. Ну, что же, гибель?
Но он не захотел сдаться даже перед явной неизбежностью. Он попробовал набрать высоту. Он набрал ее. Он взял перевал. Приземлившись, Гастелло сам удивился тому, что сделал.
В 1939 году он бомбил белофинские военные заводы, мосты и доты. В Бессарабии выбрасывал наши парашютные десанты, чтобы удержать румынских бояр от грабежа страны.
С первого же дня Великой Отечественной войны капитан Гастелло во главе своей эскадрильи громил фашистские танковые колонны, разносил в пух и прах военные объекты, в щепу ломал мосты.
О капитане Гастелло уже шла слава в летных частях. Люди воздуха быстро узнают друг о друге!
Последний подвиг капитана Гастелло не забудется никогда. Это не фраза. Подвиг его не забудется, потому что будет повторен сотнями других летчиков, если им придется оказаться в столь же безвыходном положении, что и капитану Гастелло.
Третьего июля во главе своей эскадрильи капитан Гастелло сражался в воздухе. Далеко внизу, на земле, тоже шел бой. Моторизованные части противника прорывались на советскую землю. Огонь нашей артиллерии и авиация сдерживали и останавливали их движение. Ведя бой, Гастелло не упускал из виду и бой наземный.
Черные пятна танковых скоплений, сгрудившиеся бензиновые цистерны говорили о заминке в боевых действиях врага.
И бесстрашный Гастелло продолжал свое дело в воздухе. Но вот снаряд вражеской зенитки разбивает бензиновый бак его самолета.
Машина в огне. Гастелло сделал все, чтобы сбить пламя, но это не удалось! Выхода нет.
Что же, так и закончить на этом свой путь? Скользнуть, пока не поздно, на парашюте и, оказавшись на территории, занятой врагом, сдаться в постыдный плен? Нет, это не выход.
И капитан Гастелло не отстегивает наплечных ремней, не оставляет пылающей машины. Вниз, к земле, к сгрудившимся цистернам противника мчит он огненный комок своего самолета. Огонь уже возле летчика. Но земля близка. Глаза Гастелло, мучимые огнем, еще видят, опаленные руки тверды. Умирающий самолет еще слушается руки умирающего пилота.
Так вот как закончится сейчас жизнь: не аварией и не пленом — подвигом.
Машина Гастелло врезается в «толпу» цистерн и машин — и оглушительный взрыв долгими раскатами сотрясает воздух сражения: взрываются вражеские цистерны.
Запомним имя героя капитана Николая Францевича Гастелло. Его семья потеряла сына и мужа; семья, родина приобрела героя. Среди бессмертных сталинских соколов навсегда останется подвиг человека, отдавшего свою жизнь до последнего дыхания своей родине, своему народу.
1941
Запасники идут на фронт
Фронт недалек. В лагерь среди густого леса стекаются запасники. На грузовиках, с эшелонами специального назначения, с пассажирскими поездами, с товарными маршрутами быстро съезжается народ со всех концов страны.
Лагерь напоминает стройку. Жизнь бурлит в нем и ночью и днем. Тысячные колонны недавних рабочих, служащих, колхозников встречаются с бойцами и командирами, которые только что вернулись с фронта. Некоторые сражались пять-шесть дней тому назад и еще сейчас чувствуют себя как бы в бою. Их вдохновенная напряженность захватывает и подчиняет окружающих.
Только что одни поток людей, обмундированных, обученных и вооруженных, покинул лагерь, как из глубины страны уже идет новый поток свежих резервов. На койки, еще сохранившие устройство прежних владельцев их, укладываются новые обитатели. Там, где вчера пели русские песни, сегодня затевается торжественный грузинский хор. Там, где вчера обучали ружейным приемам, сегодня изучают танки. Колонны идущих на ночные занятия встречаются с другими, возвращающимися на отдых с дневного учения.
Специальность лагеря — танки. Как только человек почувствовал машину неотъемлемой частью самого себя и научился образцово владеть оружием, он покидает лагерь. Быстро формируются экипажи машин. Трактористы, комбайнеры, водители легковых авто, велосипедисты-гонщики, монтеры и слесаря — народ на учение легкий. Многие знают, что такое война. Бывали на Хасане и Халхин — Голе, на штурме линии Маннергейма.
Молодому запаснику, еще не получившему боевого крещения, легко среди таких товарищей. Фронтовики разводят руками.
— Невиданный народ, — говорят они. — Дай им волю, завтра уйдут воевать.
Экипажи машин подбираются так, чтобы на одного обстрелянного фронтовика было два-три запасных. Запасники из кожи лезут вон, чтобы стать достойными своих боевых командиров. Коммунисты и комсомольцы открывают список отличников учебы.
— Мы не успели и оглянуться, — говорит инструктор, — как Чумаков стал отличным командиром танка. Питомец — прекрасным водителем, а Бутенко успел стать и командиром танка и радистом.
Энтузиазм творит с людьми чудеса. Все, что казалось сложным и трудным, сейчас постигается легко и быстро.
Вот ушли на фронт со своими воспитанниками сержант Перелыгин, старший сержант Харам, младший сержант Козлов. Их экипажи сдали испытание на «отлично». Увели танкистов-разведчиков комсорг Шляконов, комсомольцы Гладков и Леснов.
И на дорогах к лагерю взвивается крутая пыль: опять идет запас!
В минуты отдыха молодежь собирается вокруг «стариков». Они рассказывают о сражениях, в которых недавно участвовали.
Сержант Шутьков, награжденный орденом Красного Знамени, видно по всему, не оратор. Слова извлекает он медленно, но говорит дело. Слушают его, затаив дыхание. Сначала рассказывает он о неприятеле, о том, что немец не любит лобовых атак, а старается обойти с фланга. Их танки избегают встреч с нашими танками, если же и дерутся, то только в случае своего явного превосходства в силах.
— А у меня так произошло, — весело говорит он. — Шел я на фашистов под огнем, и соскочила от удара осколка гусеница танка. Клык заскочил на ролик. Неприятель в восьмистах метрах. Ну, развернул башню на врага — и давай. А водителя послал починять гусеницу.
— Под огнем, товарищ сержант? — раздается вопрос.
— Факт, под огнем. А в это время немец стал бить по мне из миномета. Он мину — я ему снаряд. Переспорил его. Ну, сняли крыло…
— Под огнем, товарищ сержант?
— Ну я же сказал — под огнем. Сняли крыло, отбили гусеницу и снова надели ее. Тут еще один танк подошел, двинули мы вместе на миномет. Но немец не стал ожидать нас, сбежал. Выдвинулось орудие — мы на него. Оно тоже эвакуировалось. Так и пошло дело.
Рассказывая, сержант Шутьков стал перед сидящей на лужайке аудиторией. Он показывает руками, где был неприятель, где разорвался снаряд, объясняет, как удалось починить гусеницу. Закончив, отходит в сторону, и все замечают, что он слегка прихрамывает. Но о том, что он был ранен, сержант забыл рассказать. Это не относилось к делу. Не успевает он сесть, как слово берет бывший сапер Василевич.
— Танк все может, — говорит он. — Вот я вам, товарищи запасники, про один итог сейчас расскажу. Вы сразу поймете танк. Я сам теперь танкист до последнего вздоха. Вот слушайте… Два наших тяжелых танка и взвод саперов шли на подрыв моста. Глядим, стоят на привале у реки тридцать немецких танков, танкетки и мотоциклы. Нас не видят. Что делать?
Среди слушателей движение. Решается боевая задача, разбирается реальный случай.
Командиры тяжелых танков Зуев и Мясников решили использовать внезапность и атаковать. Если послать донесение в штаб и ожидать подкрепления — упустим. Решили атаковать.
— А их тридцать?
— А их тридцать. Стоят себе, один от другого метров на пятнадцать — двадцать. Ударили два наших тяжелых танка по их двум — у одного немца башня с орудием на сторону, у второго гусеницы вверх тормашками и корпус лопнул, а наши танки только приостановились, набрали скорость и — по двум следующим. Зуев и Мясников давят, а мы, саперы, на фланги жмем, взрываем гранатами мотоциклы… Зуев разбил четырнадцать, а Мясников двенадцать немецких танков.
Василевич своим рассказом разжег самых неразговорчивых. Выходит младший лейтенант Гилев, танкист-разведчик, за ним разведчик бронепоезда Сивачев, затем водитель танка Каграманян.
— Скорей бы и нам!
— Да вот подберется человек к человеку, и пойдем! — отвечает Шутьков.
Истекают минуты отдыха. Темнеет. Тарахтят танки, уходящие в ночное учение. На лесных просеках перебегают, окапываются неясные тени.
1941
Кто ты, родная?
На дворе, за избой, бойцам вручают подарки. Утренний воздух золотисто искрится, и черные стены лесов просвечивают голубизною неба.
День — точно праздник.
Ящики с подарками стоят на санях.
Старшина роты Александр Григорьевич Тихонов самолично вскрыл их и поглядел на политрука. Предстояло самое простое — раздать пестрые ситцевые и холщовые мешочки на руки.
Дни раздачи подарков одни из самых радостных у бойцов. Ценность подарка не измеряется ни весом пакета, ни даже богатством его содержимого.
Пулеметчик Сергей Сысоев получил пестрый ситцевый мешочек. Все окружили его. Он осторожно вынимает из мешка картонную коробочку.
— Бритва! — шепчут за его спиной.
Сысоев поднимает крышку.
— Смотри, пожалуйста! Домино!..
Домино как раз ни у кого нет, а бритв много, и эта игра — подарок всей роте.
— Тащи быстрей! — торопят Сысоева.
Он вынимает четыре носовых платочка, вышитых по краям, с именем «Тоня» на уголках.
— Ну, у тебя Тоня — золото!.. Гляди, как вышила!
Платочки невелики и никак не подходят они крупнолицему Сысоеву, но дело — не в платках. Не они главный подарок, а узор на их краях да имя Тони, так просто, так красиво вышитое по углам.
Сысоев, краснея от удовольствия, показывает всем платки и вытаскивает из мешочка катушку ниток, шерстяные носки, кусок туалетного мыла, и в руках у него свернутое треугольником письмо.
Вот оно, радостное:
«Дорогой товарищ! — вслух читает Сысоев, откашливаясь после каждого слова, и лицо его покрывается испариной, точно предстоит ему прочесть сейчас чье-то тайное признание, одному ему посвященное. — Шлю вам поздравление с победой и желаю разгромить поскорей Гитлера. У меня отец и два брата тоже в Красной Армии, а я работаю на военном заводе, считаюсь стахановкой, помогаю вам, чем могу, и буду работать еще крепче, только бейте их, не давайте пощады».
Вышитый платок! Сколько сладких дум вызывает он, украшенный далекою, но милою рукою!
А письмо!.. Зачитанное до дыр, оно долго будет волновать сердце своей скромною лаской и поддерживать в тяжелый час фронтовой жизни.
Мотя Фролова из Воскресенска прислала табак, печенье, мыло, носки, платочки. «Посылаю вам маленький подарок; надеюсь, он будет радостью для вас», — пишет она.
Клава Аникина из села Подлесная Слобода вышила на мешочке яркий цветок и свою фамилию, бумажку же с адресом крепко пришила с внутренней стороны мешочка.
На письмо не решилась, а хозяйка, между прочим, с умом — адрес-то как пришила: не оторвать!
Учительница Клавдия Ивановна Лебедева из совхоза «Астапово» вложила в свой сверток стихи:
…Секретарь партбюро гвардеец Севастьянов рассматривает подарки, прикидывает, кому что подойдет. И вот в руки его попадает крохотный сверточек.
Он развязывает тесемки, и вдруг лицо его замирает в удивленной улыбке. Бережно вынимает он из сверточка что-то пушистое, голубое.
— Кашне?
Нет, это не кашне. Что же это? Торжественно оглядывает Севастьянов присутствующих, держа на руке удивительное подношение.
— Это да! Подарок!.. Одни портянки — зато всем портянкам на зависть. Таких во всей дивизии нет!
Несколько рук осторожно ощупывают голубые пушистые портянки из кроличьего пуха.
— Да разве оденешь такое на ноги? — говорит Севастьянов. — На шее только носить, да и то по праздникам.
Севастьянов роется в кульке. Ни письма, ни адреса.
Но подарок так дорог, так любовно связан, что не хочется, чтобы он был безыменным.
«Кто ты, родная?» — думает каждый, десятый раз шаря в пустом кулечке и смотря на пол — не выпала ли записочка.
Кто ты? Если б знала ты, как краснеют глаза у самых мужественных и отважных воинов, не раз видевших смерть, когда радость их не имеет имени, не знает адреса, когда некому сказать доброе слово! Если б знала ты это — написала б скромненько и имя свое и адрес свой.
Потому что подарок — это большая любовь и большая ласка.
Мать
1Она была сельской учительницей на Волге. Пожилая, седенькая, вечно бегала она со связками школьных тетрадей в руках. Пенсне никогда не держалось на ее носу; говоря, она то и дело снимала его и энергично размахивала им, как камертоном.
Она была не крепка на вид. Но в старом теле жила глубокая и честная душа русской женщины. Ночами, оставаясь наедине с мыслями, она много размышляла о войне. Ненависть к немцам, вторгшимся на советские земли, возбуждала в ней сильное желание самой уйти на войну. Она не умела ненавидеть только в мыслях и на словах — она хотела ненавидеть делом и часто спрашивала себя, чем бы могла она помочь армии. Ей, седой и слабой, хотелось взять в руки оружие, чтобы прибавить и свои силы к тем, которые посылала страна на фронт.