- Да, она не бежит, а летит, синьоры, поэтому ее так и зовут.
- Ваш английский превосходен. Где вы учились? - поинтересовался Брэй.
- Я посещала школу в Весковато. Те из нас, кто изъявил желание обучаться по государственной программе, изучали английский и французский.
Талейников тем временем разжег костер. Брэй похвалил его.
- Спасибо, - ответил Василий. - Это не Бог весть какие способности.
- Не скажи! Несколько часов назад ты продемонстрировал грандиозные способности в этой области.
Брэй взглянул на девушку, которая сняла шапочку и распустила свои длинные темные волосы. У него перехватило дыхание, и он еле справился с собой. Что это? Прекрасные волосы? Или ее дивные огромные карие глаза, ясные и влажные, как у лани? Или высокие скулы и нежная матовая кожа на щеках, сквозь которую просвечивает румянец? А может, точеный носик и пухлые губы, с которых, казалось, в любую секунду готов сорваться звонкий смех? Похоже, он слишком устал и очерствел, и сейчас его просто радует вид хорошенькой смышленой девушки. Он не стал копаться в своих ощущениях, лишь отметил про себя, что девушка удивительным образом напоминает ему Кэрин, его обожаемую жену, чья жизнь понадобилась тому, кто сидел сейчас подле и грелся вместе с ним у костра в одной из корсиканских пещер.
- Ну и как вы справлялись с государственной программой? - спросил Брэй девушку, отогнав тяжелые мысли.
- Вполне. Я закончила среднюю школу, или колледж, в Бонифацио, а в остальном мне помогли. Нас субсидировали.
- Я не понимаю... - сознался Брэй.
- Я выпускница университета в Болонье, синьор. И я - коммунистка. Я говорю это с гордостью.
- Браво!.. - тихо вставил Талейников.
- Однажды все в Италии пойдет по-другому! И это сделаем мы, правые! Мы покончим с хаосом и с их христианской тупостью!..
- О, в этом я не сомневаюсь, я просто уверен!.. - опять перебил девушку русский.
- Но никогда мы не сделаем так, как московские марионетки, точнее, мы никогда не станем ими! Мы не слушаем этих грубых медведей, которые могут увести нас в сторону, извратить наше дело и ввергнуть нас в фашистский режим, который они насаждают по всему миру. Никогда!
- Браво! - На сей раз это сказал Брэй. Беседа шла не слишком непринужденно, девушка, хотя и разговорилась, однако с неохотой отвечала на прямые вопросы. О себе она сообщила еще, что зовут ее Антония и что она приехала из Болоньи, чтобы побыть немного с бабушкой. Впрочем, это она сказала в ответ на вопрос Талейникова о том, почему она, активистка движения, покинула вдруг Болонью.
- Расскажите нам о своей бабушке, - попросил Скофилд.
- Она сама расскажет вам то, что пожелает. Мне же было велено не сообщать более того, что я вам сказала.
- Шлюха с виллы Матарезе... - повторил почти про себя Брэй.
- Я бы так ее не называла. И никогда не употребила бы это прозвище. Пошли, нам еще два часа ходу!
Они поднялись почти на самую вершину горы. Внизу теперь лежала прекрасная долина, которая стала отчетливо видна в словно разгоравшемся лунном свете. Доносился шум беспечного потока, сбегавшего по камням вниз и струившегося в двух шагах от маленького домика.
- А здесь красиво! - заметил Василий.
- Это единственный мир, который ей известен на протяжении более полувека.
- Вы тоже выросли тут? - спросил Скофилд. - Здесь ваш дом?
- Нет, - ответила Антония. - Пошли, и вы увидите ее. Она ждет вас.
- В такой поздний час? - удивился Талейников.
- Для нее не существует ни ночи, ни дня. Она просила привести вас к ней, как только мы придем. Вот мы и пришли.
Да, для женщины, сидевшей в задумчивости у пылавшего очага, не существовало ни дня, ни ночи - она была слепая. На изборожденном морщинами некогда прекрасном лице сохранились следы былой красоты, только нос слегка заострился. Заслышав вошедших, она повернулась на звук.
Женщина заговорила первая, попросив и Скофилда и Талейникова объяснить, почему их интересует Гиль-ом де Матарезе. Голос у нее был тихий, слабый, почти переходящий в шепот. Собеседнику приходилось следить за ее губами, тонкими и выцветшими. В тихом голосе ее не слышалось особой уверенности, но он был все же ровным. Казалось, женщина не волнуется, не колеблется и не боится. Мужчины отвечали, причем первым говорил Василий, распространяясь о своих штудиях из корсиканской истории. Скофилд, получивший возможность продолжать, развил легенду до совершенства: их ученый интерес и беспокойство о малоизученных вопросах истории должны были убедить и тронуть старуху. Оба лгали профессионально, легко и почти вдохновенно, стараясь единственно не переборщить. Пока лились их гладкие речи, женщина сидела молча, кивала и время от времени отбрасывала пряди седых волос, которые падали ей на лицо. Наконец она заговорила:
- Вы оба лжете. Второй джентльмен наименее убедителен. Он старался засыпать меня фактами, которые легко узнает любой мальчишка с холмов вокруг Порто-Веккьо.
- В Порто-Веккьо - возможно, - запротестовал Скофилд, - но не в Милане.
- Да, конечно. Я понимаю, что вы хотите сказать, но в таком случае позвольте заметить, что вы оба не из Милана.
- Это действительно так, - прервал ее Талейников. - Мы ведь только работаем в Милане, а на самом деле я, например, родился в Польше, в Северной Польше. Я уверен, вы отметили мой выговор...
- Ничего такого я не отметила, кроме того, что вы оба лжете. Однако пусть вас это не беспокоит, это не имеет значения.
Талейников и Скофилд молча переглянулись, а затем взглянули на Антонию, которая свернулась калачиком на подушке у окна.
- Что не имеет значения? - спросил Скофилд. - Мы заинтересованы в полной ясности, поэтому нам бы хотелось, чтобы вы выражались точнее.
- Хорошо, - ответила слепая женщина. - Ваша ложь отличается от лжи тех, кто стремится обезопасить себя. Похоже, вы сами опасные люди, но уж никак не те, кто дрожит за собственную шкуру и думает только о выгоде. Вы ищете следы падроне не для своих личных интересов.
Скофилд не смог удержаться и подался вперед, спросив:
- Откуда вам это известно?
Лицо женщины было повернуто к нему, и впечатление возникало ужасное: трудно было поверить, что она не видит его.
- Это звучит в ваших голосах, - ответила она, - вы обеспокоены, и даже очень.
- А что, для этого все же есть основания? - спросил Талейников.
- А вот это уже зависит от того, во что вы верите, не так ли?
- Мы уверены, что произошли очень страшные вещи, - произнес Брэй, - но мы очень мало знаем об этом. Вот та правда, которую я могу вам поведать.
- Так что же вы все-таки знаете, синьоры?
Вновь Талейников и Скофилд посмотрели друг на друга, и русский кивнул первым. Брэй заговорил, обращаясь к Антонии, а не к старой женщине, так как понимал, что девушка изучает их.
- Прежде чем мы ответим вам, я думаю, будет лучше, если ваша внучка оставит нас одних.
- Нет! - закричала девушка так резко, что собака подняла голову.
- Послушайте меня, - продолжал Скофилд, - есть одно дело, что привело нас сюда, двух иностранцев, в дом вашей бабушки, которая сама захотела с нами встретиться. Есть и кое-что другое, что связывает нас с ним... Мой приятель и я... у нас есть опыт... поверьте, это ради вашего же блага.
- Оставь нас, Антония. - Слепая женщина повернулась на стуле. - Мне нечего бояться этих людей, а ты, наверное, устала. Отдохни там.
- Хорошо, - согласилась девушка, вставая, - но собака останется здесь. - Внезапно она выхватила ружье из-под сиденья и направила на гостей. - Вы оба вооружены. Оставьте свое оружие, положите его прямо перед собой на пол. Я думаю, что вряд ли вы захотите уйти отсюда без него.
- Но это же по крайней мере смешно! - проговорил Брэй, глядя, как собака укладывается у их ног.
- Делай так, как тебе предлагает эта дама, - тихо сказал ему Талейников, опустив свой пистолет на пол.
Скофилд молча достал "Магнум-4" и положил его рядом. Девушка нагнулась, взяла пистолеты, не выпуская из рук своего ружья, и сказала:
- Когда вы закончите, то позовете меня в открытую дверь. Я же позову собаку, но если она не выйдет ко мне, то вы больше не увидите своего оружия, если только не считать последнего раза, когда вам придется заглянуть в дуло.
- Моя внучка, как говорится, в ударе, - проговорила старая женщина. - Кровь Гильома дает о себе знать даже через несколько поколений.
- Она его внучка? - спросил Талейников.
- Его правнучка. Она - дочь дочери моей дочери. А моя дочь - плод домогательств падроне. Он домогался одной блудницы...
- Шлюхи с виллы Матарезе, - произнес Скофилд. - Это вы велели Антонии сказать нам, как вас называют здесь?
Старуха улыбнулась.
- С тех пор прошло много лет. И мы вернемся к тем временам. Но прежде мне хотелось бы послушать вас, синьоры. Что вам известно? И что привело вас сюда?
- Мой помощник будет говорить первым, - сдался Василий. - Он более осведомлен в этих делах, хотя я первый пришел к нему с этой информацией.
- Тогда назовите мне свое имя, синьор, - прервала его слепая женщина. - Ваше настоящее имя и место, откуда вы родом.
Русский взглянул на американца. Их взгляды встретились, и оба поняли, что лгать дальше уже нет смысла. Напротив, правда - единственное, что возможно в данной ситуации, ибо эта старая женщина слышала многих лжецов за свою длинную жизнь, и слушала она их в потемках. А находящегося во тьме нельзя дурачить.
- Меня зовут Василий Талейников, руководитель стратегического отдела внешней разведки КГБ, представитель советских спецслужб.
- А вы? - Женщина переместила невидящий взгляд на Скофилда.
- Брэндон Скофилд. Отставной офицер спецслужб Госдепартамента США, работал в Европе и в регионах Средиземного моря.
- Теперь мне понятно. - Старая куртизанка поднесла хрупкие ладони с тонкими пальцами к лицу. Этот жест выдал, что она испытала облегчение. - Я не очень образованна и живу в изоляции, но я не пропускаю новости из окружающего мира. Я часто слушаю приемник, по нескольку часов в день. Передачи из Рима и Генуи, Ниццы принимаются здесь очень хорошо. Я не претендую на какие-то познания, тем более не имею их, но ваше появление на Корсике должно выглядеть очень странным.
- Это действительно так, мадам, - произнес Талейников.
- Да, очень странным, - согласился Скофилд.
- Это значит, что ситуация очень серьезна, - добавил Талейников.
- Тогда выкладывайте ваши соображения, синьоры. Брэй подвинулся вперед на стуле и, положив руки на колени, стал говорить, не сводя глаз с лица старой женщины.
- Где-то между 1909 и 1913 годом Гильом де Матарезе созвал небольшую группу людей в свое имение близ Порто-Веккьо. Кто они были и откуда пришли, так и осталось тайной. Но они дали своей организации имя...
- Эта дата известна, синьоры: 4 апреля 1911 года, - прервала его старуха. - Они не выбирали название своей группе. Его дал падроне. Они стали называться Орденом Матарезе... Продолжайте, пожалуйста.
- Вы что, были там?
- Пожалуйста, продолжайте.
Происходило нечто невероятное. Они беседовали о событиях, которые являлись предметом спекуляций на протяжении не одного десятка лет, о событиях, которым не было свидетелей, не осталось документов. И вдруг за несколько секунд они выяснили год, месяц и даже день. Тихий голос назвал дату. Голос этот принадлежит простой, необразованной женщине, но она мудра, речь ее вовсе не примитивна и изобилует старинными учтивыми оборотами. Ей хочется верить.
- Итак, синьор?..
- Да-да, извините. В течение последующих тридцати или более лет эти самые Матарезе и их Орден стали предметом самых противоречивых слухов...
Скофилд пересказал все, что было ему известно. Он говорил быстро, без отступлений, стараясь не сбиваться с разговорного итальянского, которым владел достаточно хорошо. В заключение он добавил, что большинство экспертов, изучавших Матарезе, склонны утверждать, что это скорее миф, чем реальность.
- А во что верите вы сами, синьоры? Этот вопрос я уже задавала вам вначале.
- Я не уверен, что верю во все это, но у меня есть конкретный факт. Четыре дня назад исчез один очень влиятельный человек, и я склонен думать, что он уже убит, потому что заговорил с другими могущественными людьми о Матарезе.
- Я понимаю вас, синьор. Четыре дня назад, вы говорите? Но я тем не менее возвращаюсь в мыслях к тому собранию в 1911 году. Вы сказали также про тридцать лет, синьор? А что же дальше? Ведь следует посчитать и другие годы.
- Согласно тому, что мы знаем, - или думаем, что знаем, - после смерти Матарезе их сообщество продолжало действовать уже вне Корсики и даже в таких городах, как Берлин, Париж, Лондон. Да Бог знает, где еще. Активность их стала спадать с началом Второй мировой войны. После войны они исчезли, ничего не было слышно об их деятельности уже много лет.
Улыбка тронула губы старухи.
- Другими словами, вы хотите сказать, что теперь они возвращаются из небытия?
- Да, и мой коллега может рассказать вам, почему мы так считаем. - Брэй посмотрел на Талейникова.
- В течение последних недель, - заговорил русский, - двое выдающихся людей - оба из наших стран - были зверски убиты, причем каждое из убийств сопровождают улики, указывающие на противную сторону. Между нашими странами возникла угроза конфронтации, причем с непредсказуемыми последствиями, и от нежелательной расстановки сил удалось отойти только благодаря откровенным и неформальным диалогам между лидерами наших стран... Одновременно ко мне обратился очень дорогой для меня человек. Он умирал и послал за мной, чтобы поставить меня в известность о том, чего раньше он никому не рассказывал.
- Что же он рассказал вам?
- Что Орден Матарезе очень тесно контактировал с нами на протяжении всех этих лет, что их деятельность никогда не прекращалась, но они ушли в подполье и стали более активны. Их мощь и влияние разрастались. Что они ответственны за многочисленные акты терроризма и за действия банд убийц по найму, о которых мир и не подозревает, возлагая вину на совсем других. И Матарезе уже не убивают за деньги, вернее, убивают, но не только за деньги. У них появились свои собственные цели.
- И в чем же они заключаются? - спросила старая женщина каким-то странным, неожиданно гулким голосом.
- Он не знал этого. Единственное, что ему было известно, так это то, что Матарезе распространяются как болезнь, которую следует остановить. Но он не сказал мне, как это сделать, и никто из тех, кто имел дело с ними, не скажут ни слова.
- Значит, он так ничего и не предложил вам?
- Последнее, что он сказал, когда я уходил, что ответ может быть на Корсике. Естественно, я не очень поверил во все это, пока обстоятельства и события, последовавшие одно за другим, не убедили меня и у меня не осталось иного выбора... Ни для меня, ни для моего коллеги Скофилда не было альтернативы.
- Я понимаю причины, по которым ваш коллега считает, что Матарезе - это реальность. Если большой человек исчез четыре дня спустя после того, как задавал вопросы о Матарезе, то здесь все ясно. А что убеждает лично вас в том, что Матарезе - не миф?
- Я тоже говорил о Матарезе. С теми, от кого ждал помощи. Я был авторитетным человеком в своей стране. Но сразу же после этих разговоров был отдан приказ о моем уничтожении.
Старуха сидела некоторое время безмолвно и неподвижно, лишь легкая улыбка блуждала на ее бескровных губах.
- Падроне возвращается, - едва слышно прошептала она.
- Я думаю, вы должны пояснить это, - заговорил Талейников. - Мы были полностью откровенны с вами.
- А ваш дорогой друг умер? - неожиданно спросила женщина.
- Да, на следующий день. Его похоронили с воинскими почестями, и он заслужил это. Он прожил жизнь бесстрашного бойца и все же в конце концов стал испытывать страх перед Матарезе. Похоже, они порядочно напугали его.
- Это падроне напугал его, - сказала старуха.
- Но мой друг не знал Гильома де Матарезе.
- Зато он знал его последователей, а этого вполне достаточно: ведь они - это он сам. Он был их Христос, и, как Христос, он умер за них.
- Падроне был их богом? - спросил Брэй.
- И их пророком, синьор. Они верили ему.
- Чему именно они верили?
- В то, что они "наследят землю", то есть получат в наследство весь мир. Вот что было содержанием и целью его мести.
Глава 15
Взор невидящих глаз старухи был устремлен в стену в продолжение всего ее долгого повествования. Тихий шелестящий голос время от времени переходил в полушепот.
- Он нашел меня в монастыре в Бонифацио и договорился о сходной цене с матерью-настоятельницей. "Взимается в пользу Цезаря", как он выразился, и она согласилась, так как решила, что коли так, то значит, не Богу; помните: Богу - Богово? Я была раскованная и свободная девчонка и не больно-то корпела над книгами, а чаще гляделась в зеркала, то есть зеркал не было, но я вертелась перед темными окнами: меня занимало мое отражение и мне нравились мое лицо и тело. Я уже готова была принадлежать мужчине, а падроне и оказался мужчиной из мужчин. Мне тогда было семнадцать лет, и казалось, что весь мир принадлежит мне, хотя прежде я и мечтать об этом не могла. За мной прислали карету, и колеса у нее были из чистого серебра, а золотые гривы лошадей горели на солнце. Меня повезли высоко в горы, а по пути были селения, и я могла купить что только пожелаю, а ведь мне хотелось всего, ибо я была из семьи нищих пастухов - набожный отец и моя мать возблагодарили Господа, когда меня взяли в монастырь, хотя они так и не увидели меня больше.
Итак, я ни в чем не имела отказа, и появилось у меня все, что я только могла пожелать, а он был лев, мой падроне, а я - его возлюбленное дитя, он везде возил меня с собой, брал во все большие дома, разбросанные в окрестностях Порто-Веккьо, и повсюду представлял меня как свою воспитанницу, смеясь при этом, и все другие смеялись тоже, когда он произносил это слово. Жена его тогда уже умерла, а ему перевалило за семьдесят, но ему хотелось, чтобы люди знали, что он все еще мужчина и обладает молодой силой: если ляжет с молодой женщиной, то сумеет потешить ее, как несколько человек сразу. Особенно он хотел, чтобы два его сына знали об этом.