— Тогда застрелись, — дружески посоветовал я ему.
В ответ он захлопнул дверь перед моим носом. Я же спустился на лифте с двадцать девятого этажа и прошел через вестибюль. У подъезда стояла полицейская маши на из девятнадцатого участка, а возле нее маячила крупная моложавая, облаченная в твидовый костюм фигура сержанта Келли. Он поджидал меня.
— Где ты покупаешь костюмы? — спросил я.
— У «Братьев Брукс», — ответил он.
— По тебе все равно видно, что ты полицейский.
— Черта с два! Ты лучше вот что скажи мне, Харви, почему ты вечно осложняешь себе жизнь?
— Я не прилагаю особых усилий. Получается как-то само собой.
— Лейтенант хочет с тобой потолковать. Можешь подъехать в моей машине, можешь взять такси, а можешь прогуляться пешочком.
— А что, если я не хочу толковать с лейтенантом?
— Харви, ты хочешь с ним потолковать.
— О'кей. Я жажду. Пройдусь пешочком.
Снова пошел снег. Такой уж выдался денек — то пойдет снег, то перестанет, то снова зарядит. Март — паршивый месяц.
Келли потащился со мной, бурча, что очень хотел бы хорошо ко мне относиться.
— Все хотят хорошо относиться к Харви Криму, — сообщил я. — Но как ты узнал, что я там побывал?
— Где?
— В доме шестьсот двадцать шесть на Парк-авеню.
— Маленькая птичка прилетела и прочирикала.
— Мерзкая птичка с крысиным хвостом по имени Гомер Клапп.
— Зачем так отчаиваться, Харви? — удивился Келли. — Это его святая обязанность — ставить нас в известность. У нас не так много людей, чтобы вести наблюдение за домом. Ты и сам это знаешь.
— Я ему плачу, а он стучит вам. Хорошо устроился!
В таком духе мы и беседовали, пока шли к участку. Девятнадцатый участок находится на 67-й улице между Третьей и Лексингтон-авеню. Старое грязное здание из красного кирпича, затесавшееся в самую сердцевину роскошного квартала Силк-Стокинг в Манхаттане. Лейтенант Ротшильд занимает маленький кабинетик на втором этаже. Он сидит за обшарпанным столом, попивает молоко по причине язвы и относится с нарастающим изо дня в день недоверием к роду человеческому.
Когда я вошел, он неприязненно буркнул мне:
— Садитесь, Харви, — а когда я опустился на шаткий и пыльный стул, продолжил: — Видите ли, Харви, у полицейского в наши дни забот полон рот. Он хочет к себе хорошего отношения. Мы все этого хотим. Но никто полицейского не любит. А знаете, Харви, что может быть хуже того, что тебя не любят?
— Ну, наверное…
— Не гадайте, Харви. Плохо, когда тебя не любят, но куда хуже, когда тебя держат за идиота.
— Я вас понимаю, лейтенант, — покивал я головой. — Чего уж тут приятного, если вас держат за идиота.
— Отлично. Я рад, Харви, что мы понимаем друг друга. Наша задача — ловить жуликов и сажать их в тюрьму. Вы же оберегаете их добро, позволяете им выбраться сухими из воды. Вы выставляете нас идиотами каждый божий день. Вы представляете, как это отражается на моей язве?
— Очень сожалею, — отозвался я.
— Черта с два вы сожалеете. Что вы делали в доме 626 по Парк-авеню?
— Я что, попал в гестапо? Почему я должен отчитываться перед вами в своих передвижениях? Я арестован?
— Нет, зачем же. Но я так подогрею почву под вашими ногами, что у вас на подошвах появятся волдыри.
— Лейтенант, — сказал я с теплотой в голосе, — почему бы нам не быть друзьями?
— Потому что я не хочу быть вашим другом, Харви. Я хочу знать, что вы делали в доме шестьсот двадцать шесть?
— Ходил в гости. Наносил дружеский визит.
— Нет, Харви, у Э. К. Брендона нет друзей.
— Вот так устроены все полицейские. Ну ни за что не признаются, что им что-то известно. Им непременно надо выколотить это из тебя.
— Зачем вы посещали Э. К. Брендона, Харви?
— Он ведет дела с нашей страховой компанией.
— Послушайте, Харви, — глаза Ротшильда превратились в щелочки, а язва, похоже, взыграла. — Слушайте внимательно: будете валять дурака, я вам устрою веселую жизнь. Зачем, по-вашему, мы сидим в этом участке? Тут у нас под самым носом денег больше, чем на всем остальном земном шаре. Думаете, это большая радость? А теперь отвечайте прямо, где девица?
— Какая девица?
— Синтия Брендон, черт бы вас побрал! И, пожалуйста, не спрашивайте, откуда мне известно о том, что она пропала. Может, полицейские и глупы, но не настолько, как вам кажется. Так где же девица?
— Я не знаю.
— Это правда?
— Это правда.
— Ну ладно, попробую вам поверить на некоторое время — минут на десять, не больше. Так что вы делали у Брендона?
— Я уже вам сказал, что он ведет с нами свои страховые дела.
— Вы мне не сказали ровным счетом ничего. От какого-то болвана швейцара я получаю сведений больше, чем от вас. — Ротшильд скорчил гримасу и залпом допил свое молоко. — Значит, он у вас застрахован? Так что же пропало? Что у него украли? Почему на сцену выходите вы?
— У миссис Брендон есть фарфоровая статуэтка лошади эпохи Тан — так она, по крайней мере, считает. На самом деле это итальянская подделка. Лошадка раскололась пополам. Я заходил взглянуть на нее.
— Харви, вы лжете! — рявкнул Ротшильд. — Ну а теперь послушайте меня. Синтия Брендон вышла из дома в прошлый понедельник. Сегодня четверг. Во вторник один из моих сотрудников, детектив Гонсалес, видел Синтию Брендон в Центральном парке. Она прогуливалась. Если вы помните, во вторник была такая же мерзкая погода, как и сегодня, но они шли держась за руки. Все прекрасно, пара голубков и только, но Гонсалесу показалось, что он уже видел этого парня. Что-то щелкнуло у него в памяти. У Гонсалеса потрясающая память на лица. Он вернулся в участок и стал просматривать архивы. В конце концов, он нашел фото этого субъекта в картотеке Интерпола. Два раза в год Интерпол посылает нам такие фотографии…
Ротшильд открыл ящик стола, вынул папку, а из нее глянцевую фотографию, которую протянул мне. На ней был изображен смуглый и довольно красивый человек с волевым лицом и приятной улыбкой, — мне всегда нравились такие лица, и я, сопоставляя их со своей собственной физиономией, понимал, что сравнение получается не в мою пользу.
— Ну, что можете сказать об этом человеке? — осведомился Ротшильд.
— Он вызывает у меня чувство зависти. Так должен был бы выглядеть я, если бы правильно выбрал родителей. Кто же это?
— Его настоящее имя — Валенто Корсика, он родился в Рагузе. Это городок в Сицилии. Он учился там, а потом в Милане и Лондоне. Отлично говорит по-английски, по-французски, и, понятно, по-итальянски. Безупречные манеры. Известен под именем графа Гамбиона де Фонти. Смех и только! Граф! Криминальное досье отсутствует. Есть только аресты. Дважды задерживался итальянской полицией, два раза Скотланд-Ярдом и один раз Сюрте. Ничего повесить на него никому не удалось, но Интерпол передавал нам информацию в три тысячи слов.
— Чем он занимается? — спросил я. — Богатыми наследницами?
— Нет, нет, Харви. Ничего подобного. Случись им играть в покер, Корсика шутя покрыл бы все фишки Брендона и многих других. У него другая профессия — лидерство.
— Лидерство?
— Оно самое. — Ротшильд изобразил на своем лице некое подобие улыбки. Улыбка получилась не бог весть какая, но для Ротшильда это было явным шагом вперед. — Видите ли, Харви, согласно данным Интерпола, последние пятнадцать лет Корсика готовился стать руководителем мафии.
— Мафии? Вы меня не разыгрываете?
— Мафии, синдиката, называйте это как угодно. Валенто Корсика готовился возглавить крупнейший клан организованной преступности. Ровно двенадцать недель назад Джо Азианти, главный мафиози, скончался от инсульта. Во вторник Френк Гонсалес видит преемника, прогуливающегося в парке с Синтией Брендон. Слава Богу, у него оказалась слишком цепкая память, и он разобрался, кто есть кто. А потому, Храви, или вы потолкуете со мной по душам, или, видит Бог, я позову кого-то из наших сотрудников, он даст вам по башке, а я выдвину против вас обвинение в нападении на сотрудника полиции со смертоносным оружием. А потом я отправлю вас в камеру предварительного заключения, прямо здесь, в участке, и вы проторчите там неделю, прежде чем кто-нибудь поймет, что с вами что-то случилось.
— Вы этого не сделаете.
— Хотите проверить, Харви?
— Позовете полицейского, чтобы он оглушил меня? Не верю!
— Именно это я и собираюсь сделать, Харви. Лучше уж поверьте, что я вовсе не шучу.
— О'кей.
— Что о'кей?
— Буду говорить. Я очень нежный. Стоит мне вывернуть руку, и я тут же ломаюсь. Э. К. Брендон уверен, что его дочь умыкнули. Я поклялся, что ничего не скажу полиции, так что видите, как мне можно доверять.
— Что, что?
— Это все он! Лично я не верю в киднеппинг.
— Что значит, это все он!
— Я хочу сказать, что Брендон думает, что ее похитили. Если бы я заподозрил похищение, вам бы долго пришлось обрабатывать меня резиновым шлангом, прежде чем я поделился бы своими подозрениями. Но я в это не верю, да и показания вашего Гонсалеса не наводит на мысль о киднеппинге.
— Я хочу сказать, что Брендон думает, что ее похитили. Если бы я заподозрил похищение, вам бы долго пришлось обрабатывать меня резиновым шлангом, прежде чем я поделился бы своими подозрениями. Но я в это не верю, да и показания вашего Гонсалеса не наводит на мысль о киднеппинге.
— Пожалуй. Кстати, мы обходимся без резиновых шлангов. Но в вашей версии, Харви, есть один крошечный прокол.
— Я знаю. Я…
— Вы, вы, — согласился Ротшильд. — Я не понимаю, причем тут вы. Тут нет украденной собственности — ни драгоценностей, ни денег. Почему на это дело отрядили вас?
— Я знаю почему. Брендон — обладатель страховки от похищений.
— Страховки от похищений?
Я кивнул и рассказал всю историю, а Ротшильд сидел за своим обшарпанным столом и, держа в руках стакан с остатками молока, смотрел на меня с кислым, недоверчивым выражением лица. Когда я закончил, он глубоко вздохнул, встал и вышел из кабинета, но тут же вернулся с пакетом молока, из которого снова наполнил стакан.
— Отлично, а теперь скажите, о чем вы, Харви, умолчали?
Умолчал я о ста тысячах долларов и не собирался в этом признаваться ни за что на свете.
— Вот и вся история, лейтенант.
— Вся, говорите, история? Ну и куда же вы направитесь, когда выйдете из моего кабинета?
— Понятия не имею.
— Может, запамятовали, тогда попробуйте припомнить.
— Беда в том, что вы слишком уж верите в мою смекалку. Мне пару раз повезло, а вокруг ходят слухи, что я великий отгадчик тайн.
— Вы не смекалистый, вы хитрый и ловкий, Харви. Я вам не верю ни на грош. Впрочем, я никому не верю. Такая уж моя полицейская натура.
— Лейтенант, — сказал я самым искренним тоном, — я не имею ни малейшего понятия, куда делась девица, а то, что ее видели в Центральном парке под ручку с новым главарем мафии, для меня большая новость. Честное слово юного скаута!
Ротшильд не удостоил меня ответом. Он только уставился на меня, он неплохо умеет это делать.
Глава IV
В пятницу я проверил наши досье, прочитал все, что мог, о семействе Брендонов и пролистал три книги о синдикате, а затем позвонил доктору Фреду Бронстайну, психоаналитику с Восточной семьдесят пятой улицы.
— Сейчас не могу с вами говорить, Харви, — буркнул он в трубку. — У меня пациент.
Я перезвонил ему через полчаса.
— Харви, — раздраженно проворчал он, — вы же знаете, что в рабочее время я отвечаю только на звонки по делу.
— А откуда вам известно, что мой звонок не по делу.
— Послушайте, Харви, у меня нет времени переливать из пустого в порожнее.
— Я позвонил, не чтобы почесать язык. Я в тяжелом положении. Я хочу вас видеть.
— Это обойдется вам в тридцать долларов.
— Не может быть! — ахнул я.
— Очень даже может быть, — подтвердил он. — Тридцать долларов.
— Раньше было же двадцать…
— Но тогда и пакет молока стоил двенадцать центов, Харви.
— Меня тогда и на свете-то не было.
— Короче, тридцать долларов, Харви, и точка. Не хотите, дело хозяйское.
Я принял условие, а он стал ворчать, что из-за меня у него пропадет субботнее утро.
— Если бы вы знали, с каким трудом я выкраиваю время, чтобы в субботу утром поиграть в сквош, — жаловался Бронстайн.
На следующий день я воочию убедился, что это так: он был в теннисных туфлях, а на стуле лежали ракетки.
— Субботнее утро — это целых пять сеансов психоанализа, Харви, — сообщил мне Бронстайн, — а пять сеансов это сто пятьдесят долларов, но деньги это еще не все в нашей жизни.
— Неужели?
— Не все, Харви. Вы уж мне поверьте. Для вас деньги — это символ. Кто-то называет вас жмотом, но это не совсем верный диагноз. Если говорить о вашем отношении к деньгам, что само по себе…
— Кто у нас анализируемый?
— Вы, Харви.
— Тогда, может, говорить буду я? Дело не в деньгах. Дело в том, что меня не любят. Взять, к примеру, лейтенанта Ротшильда, он меня терроризирует.
— Прилягте, Харви.
— Спасибо, — сказал я и вытянулся на кушетке. — У него язва, и стоит ему посмотреть на меня, я начинаю ощущать, что он винит за свою язву меня…
— Все тот же лейтенант Ротшильд?
— Все тот же. Господи, вы думаете, их двое?
— Я думаю, что нет смысла обсуждать сейчас лейтенанта Ротшильда, Харви. Мы уже этим раньше занимались. Нам надо разобраться в вас.
— Я и говорю о себе. О том, какое впечатление я произвожу на людей типа Ротшильда.
— Харви, сколько раз вам повторять! Ротшильда мы уже обсуждали.
— Ладно, ладно. Но Ротшильд…
— Харви, я пойду играть в сквош, — сказал Бронстайн, схватив ракетку. — Продолжать нет смысла. Я пытаюсь продуктивно использовать сеанс, а вы начинаете объясняться в ненависти к лейтенанту Ротшильду. Я пошел играть…
— На мои-то денежки?
— Я с вас не возьму ни цента. Это подарок. А теперь все!
До Доннеловского филиала нью-йоркской Публичной библиотеки я дошел пешком, забрал Люсиль Демпси, и мы отправились в Дубовый зал «Сент-Реджиса». Люсиль была задумчива, а когда взглянула на меня, то тревожно спросила, все ли со мной в порядке.
— Ну конечно, а что?
— А то, что этот ленч обойдется тебе в пятнадцать долларов.
— Знаю, — мрачно отозвался я. — Очень даже знаю. А ты не стесняйся. Ешь. Наслаждайся.
— Как же я могу наслаждаться, когда каждый съеденный здесь кусочек для тебя, как раскаленный свинец?
— А! Какая теперь разница. Ты лучше скажи, где может быть эта самая Синтия Брендон? Она разгуливала на днях в Центральном парке с новым королем мафии.
Люсиль посмотрела на меня по-матерински встревоженно, и я рассказал ей все до конца. Потом она заказала ленч. Пока мы ели, она обдумывала услышанное. Как большинство умных женщин, она стала изыскивать наивные способы заставить меня почувствовать себя интеллектуально выше нее.
— Харви, где училась Синтия? — спросила она меня.
— «Энн Бромли», маленький колледж в штате Коннектикут, возле Данбери. Четыреста пятьдесят студенток — только девушки, все богачки.
— Она получила диплом?
— Ни в коем случае. Она ушла. Ее не осмеливались отчислить, из уважения к папиным денежкам, а она не хотела учиться.
— Почему ее хотели отчислить?
— Она пыталась положить конец расовой сегрегации в колледже. Еще в первый год пребывания там она притащила пять негритянок, заплатила за их обучение и потребовала, чтобы их зачислили в колледж. Там всех чуть удар не хватил. Она угрожала все рассказать газетчикам, но призвали ее старика, и ему удалось ее утихомирить.
— О! Ты знаешь, Харви, мне начинает нравиться эта твоя Синтия. Небось, были толки да пересуды насчет ее увлечения марихуаной?
— Откуда тебе это известно?
— Такая, как она, не могла не попробовать наркотиков. У тебя есть ее фотографии?
Я достал фотографии и показал Люсиль.
— У меня есть кое-какие смутные догадки, — сказала она наконец. — А завтра мы берем велосипеды и едем кататься в Центральный парк. Ты катаешься на велосипеде?
— Еще как. Но кого мы там увидим — Синтию под ручку с Валенто Корсика?
— Может, мы просто побудем вдвоем. В конце концов, завтра воскресенье. Разве ты не имеешь права на выходной?
Вместо того, чтобы как следует выспаться, подобно всякому цивилизованному человеку, я начал утро с завтрака с Люсиль в зоопарке. Она не из тех, кого можно назвать крошкой, — в мисс Демпси пять футов семь дюймов роста и сто тридцать фунтов веса, а потому она съела порцию овсянки, два яйца, четыре куска бекона, два тоста, запив это двумя чашками кофе. А перед этим выпила стакан апельсинового сока. Я наблюдал за всем этим буйством с чувством ужаса и зависти. Мой завтрак состоял из чашки черного кофе.
— У тебя сразу стало бы легче на душе, — сказала Люсиль, — если бы ты плотно позавтракал. Завтрак — главная еда дня.
— Об этом неустанно твердила мне мама.
— И она была абсолютно права.
— Неужели тебе никто не говорил, что худший способ завладеть мужчиной — это сообщать ему, что его мать была права.
— Я совершенно не убеждена, что стараюсь завладеть тобой, Харви. То, что я испытываю к тебе определенные нежные чувства, вовсе не означает, что я всерьез намереваюсь выйти за тебя замуж. У тебя есть с собой фотографии Синтии?
— А что?
— Дай мне одну.
— Сейчас?
— Да. Ты вечно задаешь дурацкие вопросы!
Я протянул ей фотографию Синтии. Люсиль положила ее в сумочку и быстро завершила бесконечный завтрак. Мы отправились к лодочной станции, где дают напрокат и велосипеды. Погода в этот день резко улучшилась — утро выдалось холодным, но солнечным, к тому же, поскольку по указу мэра машинам в парке находиться запрещено, воздух здесь был чистый и прозрачный, как хрусталь. На Люсиль была шерстяная юбка и белый свитер с высоким воротом. Для тех, кто не знал ее характера, она казалась очаровательной. Фигура у нее была умопомрачительная, хотя она плотно ела три раза в день. Люсиль оставалась красивой, хотя на ней были туфли без каблуков и шла она спортивной походкой. Я решил, что именно ее совершенство и ввергает меня в депрессию.