— Уезжаю. — Эмбер вытерла глаза, собирая остатки гордости.
— Прочь! — угрожающе вскрикнул он и вскочил.
Не обращая внимания на уговоры Хелен, которая пыталась усадить его обратно в кресло, он обогнул кровать, шагнул к Эмбер, схватил ее за свободную руку и задержал, не давая уйти.
— Уезжайте! — тихо повторил Артур Уиллис.
— Я пытаюсь, — всхлипнула Эмбер, готовая снова разрыдаться.
Джимми хотел высвободить руку Эмбер, но Артур остановил его — уперся ладонью ему в грудь и проговорил:
— Немедленно уезжайте из этого дома. Ему нельзя заканчивать книгу.
Здвин опустился на колени у могилы отца и заплакал. Дела расстроились вскоре после его заключения в тюрьму. Никто не хотел связываться с отцом убийцы. Пять лет семейство продержалось на своих довольно значительных сбережениях, а затем Бертрам, отец Эдвина, занял денег у местного ростовщика, который, как, впрочем, и все представители этой профессии, никогда благотворительностью не занимался.
Воспользовавшись бедственным положением Бертрама, тот составил договор на крупный заём, и заемщик не сразу обнаружил, что вернуть долг вовремя представляется задачей практически неосуществимой, поскольку пошатнувшееся здоровье не позволяло ему больше работать. И вот фамильный дом постепенно пустел, лишаясь семейных ценностей — их забирали за долги, — а Бертраму становилось все хуже и хуже, пока он не умер, говорили, что с горя. Это случилось за два года до освобождения Эдвина.
— В конце жизни он поддался слабости. — Мать произнесла это с таким презрением по отношению к человеку, женой которого была более тридцати лет, что Эдвин испугался. Он не знал, что тяжелые времена сделали ее суровее, строже, она стала толстокожей и жестокой — только так она смогла выжить. Теперь мать совсем не была похожа на ту изнеженную даму, что каждый день рыдала на заседаниях суда. Впервые Эдвин осознал, что в нем больше сходства с матерью, чем с отцом.
— Он не должен был просить помощи у этого человека, не должен был открывать ему двери, но твоему отцу так хотелось расплатиться с долгами! А по мне так лучше долги, чем дьявол в собственном доме. Он отнял у нас все.
— Матушка, но ведь у нас больше нечего взять? Теперь он оставит нас в покое.
— Он — сам дьявол, сын мой. Он похитил душу твоего отца.
— Может, я смогу упросить его дать мне работу и отработаю долг? Он согласится, ведь нам нечем ему платить.
— Вряд ли. Он намерен забрать твою дочь.
— Маргарет? Но она же ничего не умеет делать..
Мать перебила, невесело усмехнувшись:
— Ты совсем отупел на каторге, как я посмотрю. Не работница ему понадобилась, а жена.
— Но она ведь ребенок!
— Ей двенадцать лет, она уже достигла брачного возраста. Он ни перед чем не остановится, чтобы, заполучить ее. Он давно этого хотел.
Эдвина охватил гнев такой силы, какой он испытывал лишь однажды — в ночь, когда убил жену.
— Кто этот человек? — сквозь зубы спросил он.
Его мать почувствовала исходящее от него бешенство и с надеждой выпрямилась:
— Его зовут Руфус Сойер. Бывший любовник твоей жены, если ты еще не забыл.
Услышав, как в замке поворачивается ключ, Герман перестал читать. Он с самого утра был зол, однако теперь его вены налились безумным бешенством, подобным тому, что бурлило в крови Эдвина Грея. Он чувствовал себя точно дикий зверь в клетке, и, пока он дожидался Эмбер, гнев его рос, готовясь вырваться наружу. Давно стемнело, а ее все не было, ее телефон не отвечал, а гнев тем временем копился и закипал. Герман был взбешен вдвойне — из-за сочувствия к Эдвину Грею, он негодовал за двоих, потому что негодяй, укравший у Эдвина жену, теперь покушался и на его дочь, невинное дитя. Пусть не Герман придумал этот сюжетный ход, а его соавтор, но Герману понравилось. Отличная находка — вызывает бурные эмоции, заставляет сопереживать герою. Герману больше всего хотелось, чтобы читатели отождествляли себя с персонажами романа. И сейчас, по возвращении Эмбер, он обрушит на нее двойную порцию ярости — свою и Эдвина, своего протагониста.
— Как прошел день? — спросил Герман, приближаясь к жене сзади.
Она со вздохом обернулась, и он увидел ее заплаканное лицо, красные глаза и распухший нос. Это немного сбило его с толку, но он тут же мысленно одернул себя.
— Ужасно, — всхлипнула Эмбер. Она даже не пыталась утирать капающие слезы. — Ужасный день, Герман.
— Что ж твой любовник тебя не развеселил?
— Какой любовник? Герман, я же тебе говорила, что больше с ним не встречаюсь. Уже три месяца. Я устала повторять: все кончилось.
— Да не тот, Эмбер. Я выследил тебя.
— Ты выследил меня? — Эмбер хотела было что-то добавить, но не смогла, повернулась и направилась к лестнице.
Герман заставил ее остановиться, грубо схватив за руку, так что она вскрикнула от боли.
— Куда ты идешь?
— Сказать тебе куда? Я иду наверх, чтобы собрать вещи. Я уезжаю домой, потому что не могу больше тут оставаться, мне надоели твои чудовищные выходки. Я хочу домой. Хочу, чтобы все было как прежде…
— Прежнего не вернешь! — закричал он. — Ты все испортила!
— Так позволь мне исправить! Однако здесь, в этом доме, это невозможно. Я должна ехать домой, Герман. Я люблю тебя и хочу быть с тобой, но оставаться здесь я не в силах. Прошу тебя, уедем отсюда.
— Чтобы ты снова могла меня обманывать? — Герман схватил лампу и швырнул ее через всю комнату.
Лампа разбилась, и в комнате стало темно. Эмбер вскрикнула, будто от удара, и бросилась вверх по лестнице. Герман побежал следом, выкрикивая:
— Кто он, Эмбер? Кто он? Скажи мне. Он лучше меня? Богаче? Он лучше в постели? Чем он лучше, ты, глупая шлюха?
Он кричал и ругал ее последними словами, а когда она захлопнула и заперла дверь спальни, он принялся колотить в дверь кулаками, пинать ее и бегать по площадке, выкрикивая ругательства и оскорбления. В минуты затишья Герман слышал, как жена плачет за дверью, и с каждым ее всхлипом распалялся еще сильнее. Ему хотелось побольнее ранить ее, чтобы она ощутила себя жалкой, нелюбимой, ненужной — каким он ощущал себя, просыпаясь утром и даже во сне.
Наконец Эмбер затихла, пылающее горло Германа устало от брани, и он ушел в свободную спальню, где плакал, пока не уснул.
Хэтти у входной двери слышала, что в доме бушует скандал: раздаются крики, оскорбления, и не решалась позвонить. Может быть, лучше вызвать полицию? Она привезла поддельное заключение, где говорилось, что во время установки охранной системы в доме была обнаружена асбестовая пыль, что требует немедленного выселения жильцов для предотвращения угрозы их здоровью. Но, представив злющие глаза Германа, Хэтти посмотрела на лист дешевой бумаги, который держала в руке, с текстом, напечатанным на домашнем компьютере, и подумала, что он не такой дурак, чтобы ей поверить. Вон как он взбешен, куда лучше, да и безопаснее, приехать в другой раз, и не одной. Может быть, стоит взять с собой племянника, будет изображать представителя властей. Правда, ему только пятнадцать, но он высокий — сойдет за взрослого.
Возвращаясь к машине, Хэтти горячо воззвала к Господу: пусть миссис Бэнкс останется живой и невредимой… и хорошо бы Герман не расслышал шум двигателя.
Когда на следующий день Герман Бэнкс проснулся, его жена исчезла.
В полдень Германа разбудил звонок. Под утро усталость взяла над ним верх, и он провалился в тревожный, прерывистый сон. Природа, словно позаимствовав его настроение, разразилась чудовищной бурей, и не раз в течение ночи он опасался, как бы порыв ветра не снес крышу. Днем буря продолжила бушевать, проверяя на прочность деревья вокруг дома. В окна бились тяжелые потоки дождя, меняя направление и цели для удара внезапно и дружно, точно птичья стая.
Телефон затрезвонил второй раз, и Герман понял, что это в спальне напротив звонит мобильник Эмбер. Замолчал на миг и снова залился — громко и противно. Она нарочно установила такой сигнал, хотела слышать звонок сквозь толстые стены из любой комнаты.
Решив, что Эмбер, как обычно, хлопочет внизу на кухне, хотя с каждым днем хлопот становилось все меньше, Герман вышел на площадку и позвал жену. Ответом ему служила мертвая тишина. Он вздохнул, предчувствуя новый день бойкота, и прислушался. Снизу не доносилось ни звука: не работали ни радио, ни телевизор, хотя Эмбер обычно громко включала Си-эн-эн, надеясь привлечь его внимание к происходящему в мире. Либо у них забрали последний телевизор, либо ее нет дома. Герман выглянул в окно: обе машины на месте. Он испугался, подумав, что она улетела в Нью-Йорк, как обещала вчера. Хотя вряд ли она уехала без телефона, а к прогулкам не располагала погода. Она, наверное, еще спит, успокоил он себя. Надо думать, она тоже всю ночь промучилась без сна, так что ей вряд ли захочется вылезать из постели до вечера. Тем более что в доме холодно, словно на улице.
Не успел Герман спуститься вниз, как вновь раздалась телефонная трель. Он прислушался: не шумит ли вода в душе? Нет, тихо. Он попробовал ручку — дверь заперта, значит, жена в комнате. Он заглянул в замочную скважину — с той стороны торчал ключ, не позволяя ничего рассмотреть.
— Эмбер? — Герман тихонько постучал. — С тобой все хорошо? — Глупый вопрос, но он не сообразил, о чем еще можно спросить. Все было плохо, хуже некуда, и, даже если она снова стала похаживать налево, вчера он наговорил ей столько ужасных слов, что теперь, остыв и успокоившись, испытывал стыд. — Почему ты не отвечаешь на звонок?
Тишина.
— Не хочешь со мной разговаривать? — Еще одна глупость. Если не хочет, то и не будет.
Герман вздохнул и отправился на кухню, радуясь, что его невидимый соавтор пока не прельстился их кофеваркой. В ожидании, пока закипит молоко, он бродил по комнатам, где с прошлого вечера ничего не изменилось. На полу валялась разбитая лампа, стояло две пары резиновых сапог, в кладовой висело два пальто. В раковине со вчерашнего дня все еще стояла его чашка из-под кофе. Он проверил шкафы, ящики и убедился, что те немногие вещи, что у них остались, пока на месте. Это обеспокоило его по нескольким причинам, но сильнее прочего он боялся, что, если ничего не пропало, значит, ничего и не написано. Германа охватила паника: ведь он был так близок к завершению романа! Это было делом нескольких дней, он почти ощущал вкус финала у себя на губах, уже представлял, как привозит свою книгу в Нью-Йорк и вызывает всеобщее восхищение: всего за месяц он сумел создать шедевр. Забыв о кофе, Герман бросился вверх по лестнице в кабинет. Увидел новую стопку аккуратно отпечатанных страниц и испытал чувство громадного облегчения. Схватил страницы и, сияя от счастья, прижал их к груди.
У Эмбер снова зазвонил телефон.
При этом звуке сердце Германа тяжело застучало. Тревога, что спряталась было глубоко внутри, вновь дала о себе знать.
— Эмбер, — прошептал он.
Сбежав по лестнице, Герман принялся колотить в дверь спальни все громче и громче. Он стучал, колотил в дверь ногами и под конец попытался с разбегу выбить ее плечом. Тут он вспомнил хитрость, не раз помогавшую его брату Хэнку выбраться ночью с фермы, когда тот был еще подростком. Герман вернулся в кабинет, взял лист бумаги, сентиментально отметив про себя, что бумагу купила ему Эмбер, и дрожащими руками сунул его под дверь. Ручкой вытолкнул ключ из замочной скважины и услышал, как тот шлепнулся на пол. Герман осторожно вытащил бумагу, а с ней, слава богу, и старый ключ.
Он с волнением отпер дверь, надеясь увидеть жену в постели. Пусть закричит на него, швырнет чем угодно, только бы она была там. Герман увидел примятую постель, на полу, у исчезнувшего камина, — два собранных в дорогу чемодана. Из гардероба исчезла вся ее одежда. Чувствуя дурноту, он рывком распахнул дверь в ванную, уже мечтая, чтобы его обругали, потому что он вломился без стука. Там Эмбер тоже не было.
— Эмбер! — закричал он, заполняя звуками ее имени весь пустой молчаливый дом. — Ты нарочно прячешься? Я прошу прощения. Я усвоил урок! Пожалуйста! Пожалуйста, выходи! Прости меня, поехали домой. Вернемся в Нью-Йорк, я закончу книгу там! Эмбер!!! — Его голос осип от отчаяния и страха.
Внезапно его осенила догадка: она на улице. Он сбежал по ступеням, распахнул дверь и выскочил под сильный дождь и холодный ветер. Непогода ударила в лицо, распахнула пижаму, дохнула холодом в грудь, вздувая тонкую пижамную ткань. Шлепанцы тут же увязли в грязи, он сбросил их и босиком побежал в поле к голубятне, у которой Эмбер, как он знал, любила проводить время. Пусто, ни души. Щурясь от ветра и дождя, изнемогая от боли в груди, он громко плакал и кричал, но крики уносило ветром, а слезы смывало дождем. Измученный, насквозь промокший, весь заляпанный грязью — пока бежал сюда, он споткнулся и упал, — дрожа, Герман поплелся обратно в дом. Стоя у двери, он окинул взглядом пустоту — такую же он ощущал внутри, будто у него вырвали сердце.
Зазвонил телефон.
Герман бросился наверх, схватил трубку телефона, стоящего на тумбочке у кровати и, задыхаясь, проговорил:
— Алло?
На том конце долго молчали.
— Могу ли я поговорить с Эмбер Бэнкс?
— Кто ее спрашивает? — прохрипел он и упал на кровать в облепившей тело мокрой пижаме.
Наступила вторая долгая пауза, и Герман насторожился. Английский акцент, повелительный тон, не тот ли это тип, с которым он застукал ее вчера?
— Я вас знаю! — Герман вдруг разозлился. — Я видел вас вчера вместе. Будьте уверены, я в курсе, — сообщил он с угрозой.
Не сразу прозвучал вопрос:
— Мистер Бэнкс, я полагаю?
— Да, — ответил Герман сквозь сжатые зубы. — И не смейте больше прикасаться к ней, а не то, клянусь, вы сильно пожалеете!
— Мистер Бэнкс, наверное, произошла какая-то ошибка, — помедлив, ответил мужчина. — Я доктор Барнсли. Не знаю, за кого вы меня принимаете, но уверен, вы ошибаетесь. Попросите, пожалуйста, Эмбер, перезвонить мне при первой возможности, чтобы мы могли перенести ее прием на другое время.
— Какой еще прием?
— Я назначил ей прием на утро, но она не приехала. Она поймет, в чем дело. Передайте ей, что я звонил. — И он повесил трубку.
Герман потрясенно смотрел на телефон, пока в голове роились десятки различных предположений. Мужчина, к дому которого он приехал за женой, — врач? Зачем ей понадобился врач? Она спит с ним? Она заболела? Может быть, у нее и нет никакого любовника? Когда телефон в руке опять зазвонил, Герман вздрогнул и механически нажал кнопку ответа:
— Эмбер!
— Ой, мистер Бэнкс? Это Хэтти, Хэтти Браун.
— Хэтти, — повторил он, потирая лицо. — Здравствуйте.
— Позовите, пожалуйста, Эмбер на минуточку.
— Не могу, она… — Голос его дрогнул. — Ее нет.
После паузы Хэтти заговорила медленно и задумчиво:
— Вы не знаете, она скоро вернется?
— Не знаю. — Герман кашлянул, прочищая горло. — Надеюсь, что скоро. Как только вернется, я сразу передам ей, чтобы она вам перезвонила.
И не успел он дать отбой, как вскочил и побежал в туалет, где его вырвало.
В сумерках Герман спустился в гостиную, которая некогда была яркой, шикарной, теплой и уютной, а теперь опустела — остался только диван да несколько голых приставных столиков. По причине непогоды стемнело раньше обычного. Он переоделся и сидел, просматривая оставленные в его мобильном телефоне сообщения. Телефон пришлось включить, потому что могла — как он надеялся — позвонить Эмбер или, что вполне вероятно, ее похитители. Герман подумывал связаться с полицией и рассказать об исчезновении жены, но не знал, с чего начать. Как он объяснит им происходящее? Как признается, что она исчезла из запертой комнаты, в то время как он находился дома и других людей поблизости не было? Камеры слежения ничего не зафиксировали. Ну уж нет: они сразу обвинят его. Он подождет, пока вернется Эмбер. Он закончит книгу и получит все обратно. Должен будет получить. Иначе все теряет смысл.
Оказалось, что телефон он включил напрасно. На него хлынули сотни сообщений электронной почты и эсэмэс, которые он невольно прочитал, с каждой минутой все глубже погружаясь в отчаяние. Родные писали ему вначале спокойные, выдержанные послания, затем нетерпеливые, злые, печальные и, наконец, истерические. Дурное настроение позволяли себе только сестры, мать — никогда. «Он занятой человек», — бывало говаривала она в его оправдание. Так было и теперь. В письмах она лишь благодарила за цветы, деньги, подарки, что он посылал им с отцом, — о чем сам Герман понятия не имел. Наверное, этим занималась Эмбер. «Спасибо, что ты не забываешь нас даже на другом конце света», — с болью в сердце прочитал он в ее последнем письме, ведь он почти не вспоминал о них.
Затем настала очередь рабочей почты. В каждом сообщении содержались настойчивые просьбы перезвонить. Об этом просил его бессменный секретарь Флорри, а также молодой сотрудник Джеффри Монтгомери, восемь лет тому назад никому не известный клерк, которого он принял на работу в компанию и который стал его правой рукой. Джеффри отвечал за расширение компании, а сейчас замещал Германа на время отпуска. Герман ценил его солидное образование, острое деловое чутье и способность к нестандартному мышлению. Джеффри детально и глубоко прорабатывал менеджмент текущих и будущих проектов Германа, выводя их на новый уровень. Однако при всех своих способностях Джеффри отправил Герману целую кучу отчаянных сообщений, много раз звонил по телефону, порой длинно, а порой кратко умоляя его перезвонить.
Герман пока не мог перезвонить, особенно теперь, когда исчезла Эмбер. Осталось всего несколько дней — и его роман будет готов, он найдет Эмбер и вернется в Нью-Йорк, чтобы выполнить все их требования. Эту ночь он провел в их общей спальне. Он лежал в постели на стороне Эмбер, уткнувшись лицом в ее футболку, вдыхая ее запах, плакал и молился.