— Да, конечно, — пробормотал Кружков, настроение которого становилось с каждой минутой все хуже.
Все дальнейшее вспоминалось ему точно в тумане. На машине они доехали с врачом до места происшествия, перенесли женщину на заднее сиденье и вернулись обратно. Ворота были уже открыты, и они беспрепятственно доехали до приемного отделения, где женщину положили на каталку и куда-то увезли.
Кружков испытывал огромное желание удрать, но врожденная порядочность не позволила ему этого сделать, да и окончательно проснувшаяся Аня взяла его в оборот. Усадив Кружкова на покрытой простыней кушетке, она устроила ему настоящий допрос, потому что ей нужно было заполнить паспортную часть истории болезни.
Кружков ничего о сбитой женщине не знал, а о дамской сумочке, которая валялась где-то в машине, начисто забыл, поэтому допрос был настоящим мучением для обоих. Николай Григорьевич больше не показывался, зато неожиданно приехала милиция, и тут Кружкову пришлось уже совсем туго.
Он так неуверенно и неубедительно объяснял причины, приведшие его ночью в этот район города, что ему самому сделалось противно. Работник ГИБДД, снимавший показания, то и дело сокрушенно покачивал головой. Когда же проба на алкоголь, взятая у Кружкова, показала положительный результат, он понял, что его дела совсем плохи.
Неизвестно, чем бы все кончилось, если бы милиционеры не решили дождаться врача. Даже поверхностный осмотр кружковской «Лады» не убедил их. Хотя на капоте машины не обнаружилось никаких подозрительных следов, стражи порядка стали разговаривать с Кружковым все суше и даже намекали, что ночевать дома ему уже не придется.
А потом случилось то, что измученный Кружков принял сгоряча за чудо. Появился усталый после операции Николай Григорьевич и, равнодушно поздоровавшись с представителями закона, расположился в жестком кресле со стаканом крепкого чая в одной руке и с сигаретой — в другой.
— Перелом левой бедренной кости, — ни к кому не обращаясь, сообщил он. — Перелом правого запястья, вывих правого плечевого сустава… Плюс три-четыре ребра. Естественно, множественные ссадины и ушибы… Сотрясение головного мозга… Перед операцией потерпевшая мне сказала, что ее сбил грузовик… Наверное, это вас интересует, правда? А поскольку вишневая «Лада» товарища, — тут он сделал плавный жест сигаретой в сторону Кружкова, — на грузовик явно не тянет, он здесь, скорее всего, ни при чем…
Кружков тут же преисполнился к этому суровому человеку огромной признательностью, ему захотелось броситься на волосатую грудь и расцеловать ее владельца. Но милиция отнеслась к заявлению врача без энтузиазма.
— Это мы еще выясним, — пообещал старший лейтенант, который был, очевидно, за главного, — кто при чем… А как состояние пострадавшей? Она… будет жить?
— Полагаю, что да, — веско ответил Николай Григорьевич. — Конечно, возраст… шок… Но характер повреждений позволяет надеяться на благополучный исход. Хотя лечение займет довольно продолжительный период времени…
— Ну что ж, лечите, доктор! — разрешил старший лейтенант, поднимаясь. — А мы, пожалуй, пойдем. Нужно еще взглянуть на место происшествия. Вот гражданин Кружков нас проводит… Если, конечно, он в состоянии… — милиционер скептически оглядел понурую фигуру Кружкова.
— Я в состоянии! — угрюмо сообщил Кружков, у которого, и правда, кроме запаха никаких последствий от пирушки уже не сохранилось.
— Тогда вперед! — распорядился старлей.
Глава 2
— И что же было дальше? — сочувственно спросила я у Кружкова.
Его исповедь я слушала в редакции у себя в кабинете. В окно светило утреннее солнце, и его лучи падали Кружкову на лицо, отчего он болезненно щурился, но упорно не желал пересесть на другое место.
Выглядел Кружков неважно — был он весь серый и какой-то помятый. Вокруг глаз темнели круги. Вряд ли пиво было тому причиной, просто он всю ночь не спал, нервничал да, как я подозреваю, имел крупный разговор со своей супругой.
Людмилу Кружкову я знала с детских лет, она доводилась мне дальней родственницей, и характер у нее был почти нордический. Она не прощала мужу даже небольших ошибок — представляю, что творилось, когда Людмила узнала о ночных приключениях супруга. Мне стало жалко Кружкова почти до слез.
— А что дальше? — уныло сказал он. — Ну, посмотрели они там… Ничего не нашли, естественно… Отобрали у меня права, а машину отогнали на штрафную площадку… Хорошо еще, старлей сжалился, подбросил меня до дома… Ну а что Людмила вытворяла — наверное, сама догадываешься… — он безнадежно махнул рукой.
Я догадывалась. Только мне никак не удавалось понять, зачем Кружков явился ко мне, вместо того чтобы идти на работу.
— На работу я позвонил, — сказал Кружков, словно угадав мои мысли. — Сказал, что заболел… Не говорить же, что всю ночь объяснялся с милицией!
— И все-таки, Никита, — осторожно начала я. — Никак я не пойму, почему ты решил все это мне выложить?.. Конечно, мы не чужие, и я тебе от души сочувствую, но, думаю, заявился ты неспроста, верно ведь? Надеешься, что я помогу тебе вернуть права?
— Ну что ты, Ольга! — испугался Кружков. — Я никогда бы не стал обращаться к тебе с подобной просьбой! Я же знаю, что с милицией у тебя отношения сложные.
Здесь он был абсолютно прав: газета «Свидетель», главным редактором которой я работаю, публикует материалы исключительно криминального характера. А где преступления, там и сыщики — иногда даже совсем наоборот. Поэтому «сложные отношения» — это еще мягко сказано. Отдельные представители закона меня терпеть не могут.
— Тогда что? — поинтересовалась я. — Может, ты стесняешься забрать машину со штрафной площадки?
— Да нет, уже забрал, — признался Кружков. — Я на ней все утро езжу. Правда, без прав, но что делать?..
— Ты с ума сошел, Никита! — укоризненно сказала я. — Мало тебе неприятностей!
— Нет, неприятностей хоть отбавляй! Людка рычит, как тигрица, за машину пришлось выложить кругленькую сумму, за права придется заплатить раз в десять больше, а мы недавно только диван новый купили, представляешь?
— Представляю, — сказала я. — Мягкий? Нужно будет как-нибудь заскочить к вам, посидеть на новом диване…
— Ага, заскакивай! — радостно подхватил Кружков. — Может, прямо сегодня заглянешь? Людку повидаешь…
— А-а, так ты меня в качестве громоотвода планируешь! — догадалась я.
— Да ты что! — замахал руками Кружков. — И в мыслях не было! Я от чистого сердца… Тем более что главная гроза уже разразилась, теперь так, отдаленные раскаты… Нет, у меня к тебе другая просьба…
— Любопытно, — заметила я. — Может, ты хочешь, чтобы я поместила в газете материал о ночном наезде? Но тогда придется предать гласности не вполне корректное твое поведение… Хотя, в итоге, ты совершил поступок безусловно благородный, не спорю.
— Ольга! — простонал Кружков. — Ты издеваешься, что ли? Какой благородный поступок? Какая газета? Вот где у меня сидит этот благородный поступок! — Он постучал ребром ладони по шее. — Гори он синим пламенем!
— Тогда я вообще ничего не понимаю! — недоуменно сказала я. — Чего же ты хочешь?
Взгляд Кружкова сделался заискивающим.
— Понимаешь, у меня к тебе ма-а-аленькая просьба! — просюсюкал он. — Малюсенькая! Ты можешь вернуть этой женщине ее сумочку?
— Какой женщине? — не сразу поняла я. — Какую сумочку?
— Ну этой, которая в больнице! — сказал Кружков. — Помнишь, я нашел рядом с ней сумочку? Помнишь? Ну вот, а я забыл — начисто! От испуга, наверное. Она под сиденье завалилась. Так и пролежала там всю ночь. Сегодня утром нашел, когда кровь в салоне оттирал.
— Вот здрасьте! — возмутилась я. — Ты нашел, а я возвращай! С какой стати?
— Ну, понимаешь… — замялся Кружков. — Не могу я больше их видеть… Ни ментов этих, ни врачей, никого, в общем. Стресс у меня, понимаешь? Кино есть такое — «На грани безумия» называется… Вот и я сейчас на этой грани. А ты женщина волевая, авторитетная — что тебе стоит?
— У меня, Никита, между прочим, свои дела есть, — напомнила я. — И потом, подумай, как я глупо буду выглядеть с этой сумкой! А если там что-то пропало? Меня спросят: где взяла, и что я скажу?
— Так и скажешь, что я тебе передал, — льстиво произнес Кружков. — Да ничего там не пропало, не бойся! Деньги на месте, документы, барахло все. Отдашь ее хозяйке… — Он отвел глаза в сторону и добавил: — А если она, не дай бог, померла — в милицию отнесешь.
— Еще лучше! — рассердилась я. — Ты пиво пил, а у меня похмелье? Ты представляешь, что ты говоришь? Не пойду я ни в какую милицию! У этой женщины наверняка есть родственники — нужно разыскать их и передать сумку. Только разбирайся с этим сам, пожалуйста. Мне некогда. А у тебя не стресс, голубчик, а элементарное безволие! Боишься, что тебе опять неприятные вопросы начнут задавать.
— Ну и боюсь! — согласился Кружков. — Тем более что я уже сегодня пытался вернуть сумку.
Я вопросительно на него уставилась.
— Ну да! — подтвердил Кружков. — Машину я забрал со стоянки рано утром. Потом поехал в гараж, мыть салон. Нашел сумку. Все вспомнил и решил сразу вернуть. Посмотрел в паспорте адрес и поехал туда. Думал, хозяйка не одна живет. Ан нет! Соседи сказали — одинокая.
— Одинокая — не одинокая, — вмешалась я, — какие-то родственники у нее должны быть.
— Возможно, — сказал Кружков. — Только соседи не знают. Говорят, замкнутый она человек. Ни к ней никто, ни она…
— Ничего себе — замкнутый, — заметила я. — Куда же она, замкнутая, в ночь поперлась? Да еще за вокзал, на гору! Туда и днем-то никто без нужды не ходит!
— Это все верно, — сказал Кружков. — Только по этому поводу у меня никаких сведений не было. Поэтому я дальше поехал по тому адресу, что в сумочке у нее нашел.
— Ты нашел у нее какой-то адрес? — удивилась я.
— Ага, — кивнул Кружков. — На листке бумаги. В кармашке лежал. Я его наизусть выучил: улица Леонова, дом семьдесят семь, квартира двадцать четыре.
— А фамилия? — спросила я.
— Какая фамилия?
— Ну, при адресе обычно присутствует фамилия, — сказала я.
— Не было никакой фамилии, — возразил Кружков. — То есть фамилия была — на почтовом ящике, в том доме на Леонова, я специально посмотрел. Григорович А. Л. Правда, в квартире никого не было, пришлось к соседям позвонить. Я думал, может, на работе этого Григоровича разыщу. Но оказалось, что эти Григоровичи рано утром на юг подались всей семьей. Вот такие дела.
— Остается вернуть сумочку хозяйке лично, — заключила я.
Кружков посмотрел на меня с надеждой. Я решительно замотала головой.
— Ну, Оленька! — взмолился Кружков. — Ну что тебе стоит! У тебя и права есть, и характер, авторитет… Заскочишь на минутку в больницу, и все дела! Ну, я тебя умоляю!
Я посмотрела в его тоскующие глаза и махнула рукой.
— Ладно, уговорил! Трус несчастный! Оставляй свою сумочку. Но, предупреждаю, если у меня возникнут с ней проблемы, я тебя найду!
Лицо Кружкова просияло. Он живо наклонился и поднял с пола стоявший там кейс. Положив его на колени, Кружков весело щелкнул замками и откинул крышку.
— Вот она. Все на месте — тютелька в тютельку! — заботливо объяснил он. — Я и бумажку с адресом обратно в кармашек сунул. Тебе ее только отдать из рук в руки — и все дела. Может, еще вознаграждение получишь! — с довольной улыбкой пошутил он.
— Гора с плеч? — ехидно спросила я.
Кружков покорно развел руками. Он действительно немного устал от неприятностей.
Выпроводив его, я занялась сумочкой. Вообще-то шарить в чужих вещах неприлично, но должна же я была знать, как зовут их хозяйку. Потрошить все сверху донизу я не собиралась.
Сумочка была довольно симпатичной, но порядком истрепанной. Сработанная где-то в далекой Турции, в полукустарной мастерской, она была сшита из тонкой непрочной кожи, которая мигом протирается на сгибах. Такая продукция быстро теряет товарный вид и вынуждает купившего ее горько пожалеть о выброшенных деньгах. Единственным утешением остается то, что это сравнительно небольшие деньги.
Я расстегнула застежку-«молнию» и произвела беглый осмотр содержимого. Ничего особенного: кошелек, помада, расческа, зеркальце — все как обычно. В кармашке позвякивали ключи от квартиры. Если бы у Кружкова хватило духу, он мог бы запросто оставить сумочку в квартире хозяйки. Он на это не решился и поступил, разумеется, совершенно правильно.
Отдельно лежал паспорт в упругой пластиковой обложке, на которой был вытеснен пышный имперский орел с двумя головами. Уголки у пластиковой обложки были отделаны тусклым желтым металлом.
Я раскрыла паспорт — он был старого образца, еще советский. Владелица, похоже, не торопилась его менять. Наверное, ей уже некуда было спешить — судя по дате рождения, женщине оставалось три года до пенсии.
С фотографии на меня смотрело сосредоточенное некрасивое лицо, слишком широкое и слишком скуластое для женщины. Короткие стриженые, выкрашенные до черноты волосы не делали это лицо симпатичным — скорее, наоборот. Но особенно неприятны были глаза — маленькие, подозрительные, слишком близко посаженные. Даже с фотографии они выглядывали так въедливо, что заставляли невольно поеживаться.
Мне подумалось, что хозяйка паспорта — из тех женщин, что с удовольствием затевают скандалы в общественном транспорте и на рынках, всегда и всюду доказывая свою правоту. Ничего удивительного, что она живет одна. Такие женщины обычно быстро отправляют мужа на погост — и хорошо, если только одного. Я начинала понимать нерешительность Кружкова.
Конечно, было немного стыдно так думать о женщине, которая сейчас, возможно, испытывала невыносимые муки, тем более что все это могло оказаться лишь плодом моей буйной фантазии, а незнакомка на самом деле является образцом женственности, душевным и безобидным существом.
Чтобы отвлечься от неудачной фотографии, я пролистала паспорт. Женщину звали Татьяной Михайловной, фамилия ее была Самойлова. Судя по документу, замужем она не была. Жила на улице Садовой, в доме номер двадцать четыре. Я мысленно представила, где этот дом находится, и невольно опять удивилась, что заставило Татьяну Михайловну тащиться ночью через весь город, да еще не в самый благополучный район.
Кружков упоминал о том, что в сумочке были какие-то деньги. Я не удержалась от любопытства и проверила кошелек. Деньги действительно имелись, но совсем небольшие — чуть больше пятидесяти рублей. Хотя, если бы речь шла об ограблении, забрали бы и их.
Сложив все вещи обратно, я закрыла сумочку и стала решать, что делать дальше. Мне совсем не хотелось начинать день с посещения больницы, но, зная свой характер, я понимала, что откладывать это посещение не имеет смысла, тем более что Кружкова я уже обнадежила. Лучше было разделаться с этим раз и навсегда.
В столе нашелся пустой пакет, я завернула в него чужую сумку и вышла из кабинета. В приемной моя секретарша Марина сосредоточенно трудилась за компьютером. По утробным электронным звукам, даже не глядя на экран, можно было догадаться, что речь идет об очередной компьютерной игре. Что поделаешь — лето, мертвый сезон. Даже криминалитет расслабляется на фоне летней жары, не желая поставлять свежий материал для нашей газеты.
— Мариночка, я убываю по личному делу, — сообщила я. — Вернусь в самом обозримом будущем. Если появятся посетители или громкие сенсации, пусть ждут.
— Принято к сведению! — отрапортовала Маринка и, крутанувшись на вращающемся кресле, с любопытством уставилась на меня. — Личные дела — это для женщины самое главное. А они какие личные? Очень личные или просто личные? — Подтекст вопроса был мне понятен. Очень личные дела были слабым местом Маринки. Она пришла к нам в редакцию совсем молоденькой и наивной выпускницей романо-германского отделения филфака с возвышенными и несколько книжными представлениями о любви и личной жизни. С тех пор утекло довольно много воды. Маринка превратилась в эффектную молодую женщину, чей опыт обогатился бесчисленными романами, по большей части неудачными. Причиной были все те же мечты о возвышенном, которые в Маринкином случае трансформировались в поиски идеального мужчины. Проблема эта стара как мир и неразрешима, как строительство вечного двигателя, но Маринка не отчаивалась и продолжала свои поиски.
Между нами установились по-настоящему дружеские отношения, и мы постоянно делились друг с другом подробностями личной жизни, хотя следует откровенно признать, с некоторых пор мне стало казаться, что на фоне Маринки у меня вовсе нет никакой личной жизни. Порой я чувствовала себя рядом с ней настоящей монашкой. Поэтому и сейчас мне ничего не оставалось, как признаться, что эти личные дела претендуют на звание таковых с большой натяжкой.
Маринка была заметно разочарована.
— Я-то думала, что здесь замешан мужчина! — с неудовольствием заметила она. — Так бы и сказала — просто дела.
— Мужчина здесь замешан безусловно, — возразила я. — Ты его только что видела. Но не в том смысле, который ты подразумеваешь. Он просто заварил небольшую кашу, которую вежливо попросил за него расхлебать. Поскольку он в некотором роде доводится мне родственником, пришлось любезно согласиться.
— Какая-то некрасивая история? — деловито осведомилась Маринка. — Речь идет о супружеской неверности?
— Скорее о наезде, — сказала я. — История действительно некрасивая, но к моему родственнику имеющая лишь косвенное отношение. В общем, я уезжаю, но ненадолго, — с этими словами я покинула редакцию.
Летнее утро уже было в самом разгаре. Я вела свою «Ладу» по залитым солнцем улицам и думала о чем угодно, только не о несчастной Татьяне Михайловне. Вдоль тротуаров на деревьях зеленела сочная листва, сверкали витрины магазинов, девушки в легких платьицах ели на ходу мороженое, проносились разноцветные автомобили — в общем, жизнь била ключом. Хотелось мечтать о золотых пляжах, лазурных водах, о личной жизни, наконец.