Не сводя глаз с корабля, Честер и кривоногий инспектор попятились короткими, опасливыми шажками. «Только не чудовища, только не чудовища, — заклинал Честер. — Иначе волшебную скатерть-самобранку затопчет армия!»
Корабль застыл. Его первоначальная позиция не изменилась ни на дюйм. Вместе с тем выдвинулась платформа. Она была настолько тонкой и прозрачной, что казалась почти невидимой. Опираясь на продольные ребра, выступившие из корпуса, платформа скользила над Таймс-сквер на высоте шестисот футов.
— Взять под прицел! — заревел Кессельман. — Снайперов на крыши! — Он указал на два небоскреба, Между которыми завис корабль.
Честер зачарованно смотрел на остановившуюся платформу. Затем прозвучал сигнал. Он раздался в мозгу, громкий и в то же время беззвучный. Барт потряс головой и склонил ее набок, прислушиваясь.
Полицейские и начавшие постепенно возвращаться прохожие делали то же самое.
— Это что? — пробормотал он.
Звук нарастал. Зародившись между ступней, он поднимался вверх, пронизывая все тело, до последнего волоска на голове. Звук подчинял и ошеломлял; взгляд Честера затуманился, в следующую секунду замелькали тени, и все потонуло в ослепительной вспышке. Потом зрение прояснилось, но Барт уже знал, что главное — впереди. Он понял, что звук исходил с корабля. Взглянув на платформу, он успел увидеть рождение полос.
Позже Барт так и не смог описать эти полосы, только одно не вызывало сомнений: картина была изумительная. Они висели в воздухе, переливаясь цветами, о существовании которых Честер и не подозревал. Казалось, полярное сияние играло во всех плоскостях, царил карнавал красок, где нашлось место всем оттенкам, существующим в промежутке между людскими красным и синим. Цветовая гамма была чужой и чарующей. Барт не мог оторвать глаз от дрожащих, зыбких линий.
Затем все изменилось. Линии потекли, как пролитые краски, образуя причудливые фигуры над платформой. Цвета погасли, осталось лишь темное пятно обшивки.
— Что все это значит? — едва выговорил Кессельман.
Прежде чем Барт успел ответить, появились пришельцы.
Какое-то время существа молча стояли. Внешне они все были разные, но Барт знал, что внутри они очень похожи, как если бы специально загримировались. Он уже знал, и как кого зовут. Слева, в меховой фиолетовой шкуре, стоял Вессилио. Рядом, с глазами на стебельках, — Давальер. У остальных тоже были имена, и Честер знал их все. Несмотря на чужеродный вид, они не вызывали отвращения. Он знал, что, когда надо, Вессилио может быть суровым и несгибаемым. Он знал, что Давальер в глубине души очень мягкий и часто плачет в одиночестве. Он знал и многое другое. Он лично знал каждого из них.
Между тем пришельцы походили на самых настоящих чудовищ. Все выше сорока футов. Руки — когда они у них были — смотрелись довольно пропорционально. То же можно было сказать и о головах, ногах и туловищах; только обладали ими далеко не все. Одно существо напоминало улитку, другое — мерцающий шар, третье без конца меняло очертания, временами задерживаясь в неопределимой переходной форме.
Существа зашевелились. Тела их раскачивались. Казалось, они исполняют неведомый танец. Честер завороженно смотрел на причудливые перемещения пришельцев. Они были великолепны! Их движения, их настрой — все вызывало очарование. Более того, они рассказывали историю. Чрезвычайно интересную историю.
Очертания менялись, цвета смешивались. Пришельцы исполняли полные глубокого смысла движения. Они были настолько непривычными, настолько чужими, разными и вместе с тем неотразимыми, что Честер боялся отвести взгляд и пропустить хоть крупицу из того, что ему пытались передать.
Потом снова прозвучал беззвучный сигнал, цвета погасли, пришельцы исчезли, платформа ушла внутрь, и космический корабль превратился в неподвижную безликую громаду.
Честер только сейчас заметил, что дышит глубоко и часто. От них буквально… перехватывало дыхание!
Он взглянул на огромные часы на здании «Таймс». Три часа пронеслись как одна секунда. Рядом зачарованно прошептал инспектор:
— Боже милосердный, какое чудо! — Даже сейчас он ничего не понял.
Но Честер уже знал, зачем прилетел на Землю корабль с пришельцами. Он произнес негромко, почти торжественно:
— Это было Представление. Они — актеры!
Пришельцы действительно были великолепны. Нью-Йорку стало известно об этом чуть раньше, чем новость потрясла остальной мир. Толпы туристов хлынули в отели и магазины. Город кишел тысячами приезжих со всех концов света, пожелавшими воочию наблюдать чудо Представления.
А оно было неизменно тем же самым. Каждый вечер, ровно в восемь часов, пришельцы выходили из корабля на платформу, служившую им сценой, и заканчивали в одиннадцать. В течение трех часов они перемещались и замирали, наполняя аудиторию священным ужасом, любовью и тревогой, как не удавалось это сделать никому ранее.
Театры Таймс-сквер вынуждены были прекратить спектакли. Закрылись многие кинотеатры, остальные работали только по утрам. Представление продолжалось.
Оно было сверхъестественным. Ни одного слова, ни одного понятного жеста — и тем не менее каждый, завороженно следящий за происходящим, находил в Представлении свой смысл и значение.
Происходило невероятное. Публика шла на одно и то же. Каждый раз Представление повторялось, но никто не уставал, и люди приходили по многу раз. Это было жутко, это было прекрасно. Представление вошло в сердце Нью-Йорка.
Спустя три недели от корабля пришельцев отозвали войска для подавления тюремного бунта в Миннесоте. Спустя пять недель Барт Честер заключил необходимые контракты, вложив в них все свои скудные средства, и стал молиться, чтобы дело не прогорело, как это вышло с цирком братьев Эмери. Он по-прежнему обходился без еды, жалуясь тем, кто соглашался его слушать:
— Это настоящий грабеж, но я вышел на дело, которое…
Спустя семь недель Барт Честер начал делать свой первый миллион.
Разумеется, никто не платил за просмотр Представления. С чего бы, если все видно с улицы? Между тем следовало учитывать особенности человеческой природы. Всегда найдутся люди, которые предпочтут топтанию на тротуаре золоченую ложу или балкон на небоскребе (застрахованные не менее как Ллойдом).
Всегда есть люди, считающие, что без воздушной кукурузы и шоколада искусство не искусство. Всегда найдутся люди, которым представление без программы кажется заурядным. Обо всем этом взял на себя заботу Барт Честер, чей животик уже начал выпячиваться под дорогим серым костюмом.
«Барт Честер представляет» — стояло на программках, а внизу просто — Представление. Пошли слухи, что Барт Честер — человек, чьи постановки нельзя пропускать, новый Сол Харок[3].
В течение первых восьми месяцев он вернул деньги, вложенные в строительство смотровых площадок. Все приносило прибыль. Средства на производство сладостей и сувениров, взятые им под пятьдесят процентов, принесли фантастический доход.
Представление стало бесспорным хитом, побивающим все рекорды.
«Вэраити» писал о «невиданном успехе Плюшевого Ревю». «Таймс» не менее красноречиво замечал, что «…Юбилейное Представление на Таймс-сквер было столь же оригинальным и захватывающим, как и премьера. Даже откровенная коммерческая возня вокруг Спектакля не смогла испортить впечатления от…»
Барт Честер подсчитывал чеки и улыбался; впервые в жизни он начал набирать вес.
Две тысячи двести восемьдесят девятое Представление было столь же блестящим и успешным, как первое, сотое или тысячное. Барт Честер откинулся в плюшевом кресле, не замечая стоящей рядом ослепительной девушки. Завтра она уйдет делать карьеру во второразрядном бродвейском шоу, но Представление никуда не денется, а значит, в карманы его будут течь деньги.
Вокруг, как бусины пота на груди гигантского животного, лепились к небоскребам «балконы Честера». Недорогие места располагались между Сорок пятой и Сорок шестой улицами, ближе к Таймс-сквер цены росли.
Большая часть сознания Барта замирала в священном ужасе и восторге от движений актеров; небольшой участок, как обычно, предавался размышлениям: «Рано или поздно эти ребята сдадутся, и тогда я построю балконы и на здании «Таймс»!.. Более шести лет, какой успех! Покруче, чем «Саус Пасифик»! Черт, если бы можно было брать деньги за просмотр!…»
Честер мысленно нахмурился, подумав об огромной толпе, внимающей Представлению бесплатно. Количество зрителей по сравнению с первыми днями не убывало. Люди не уставали от пьесы. Они снова и снова погружались в ее очарование, не замечая, как летит время. Представление неизменно околдовывало и услаждало.
«Они сказочные актеры. Вот только…»
«Они сказочные актеры. Вот только…»
Мысль оборвалась. Смутная мысль. Барт вдруг почувствовал странное раздражение. Никаких причин сомневаться в своей правоте у него не было.
Он сосредоточился на пьесе. Это было не сложно, ибо актеры обращались непосредственно к сознанию, причем к самым чистым и глубоким его пластам.
Неожиданно в ходе пьесы произошло изменение. Исполнив очередной причудливый менуэт, актеры вышли к краю платформы.
— В программе этого нет! — не веря своим глазам рявкнул Честер. Очарование пропало. Стоящая рядом прелестная девушка тронула его за рукав:
— Ты о чем, Барт?
Он раздраженно оттолкнул ее руку.
— Я сотни раз видел это шоу. Сейчас они должны собраться вокруг этой горбатой птицы, или что это там, и гладить ее. Чего они уставились?
Он был прав. Актеры взирали на зрителей, которые, почувствовав неладное, нервно зааплодировали. Пришельцы изучали аудиторию при помощи стебельков, ресничек, глаз. Они таращились на заполнивших балконы и улицы людей, словно увидели их впервые. Что-то было неладно. Честер первым почувствовал тревогу, поскольку находился здесь с самого начала. Потом заволновались и остальные. Публика принялась расходиться.
Неожиданно высоким и нервным голосом Честер произнес:
— Что происходит? Что они творят?
Когда платформа медленно опустилась и один из актеров шагнул на землю, Честер начал догадываться. Затем его охватил животный ужас перед грядущей резней. Он зачарованно смотрел, как горбатое чудовище ростом в сорок футов — птица или еще кто — ковыляло через Таймс-сквер.
Шоу было великолепным, актеры оценили интерес и отзывчивость публики. Более шести лет они работали за аплодисменты. Вне всякого сомнения, это были настоящие артисты.
До сего дня они голодали ради искусства.
СОЛДАТ
Soldier © В. Ковалевский, Н. Штуцер, перевод, 1997Карло скрючился на дне своей укрепточки и, готовясь к уже близкому броску, еще плотнее закутался в плащ. Даже тройная подбивка плаща не защищала его от пронизывающего холода, царившего на поле боя, и, несмотря на то что один из слоев подбивки состоял из освинцованного материала, Карло все равно ощущал легкую щекотку радиоактивности, уже принявшейся разъедать ткани его тела. По коже непрерывно бежала ледяная дрожь. Главный удар наносился южнее, и Карло оставалось лишь терпеливо ждать, прислушиваясь, не прозвучит ли телепатическая команда его старшего офицера.
Карло ощупал пальцами бортик укрепточки и заметил, что недостаточно укрепил его с помощью уплотнителя материи. Тогда он вытащил из сумки этот крошечный приборчик, производящий сжатие молекулярных промежутков, и внимательно осмотрел. Калибратор оказался сдвинутым на одно деление — теперь понятно, почему жидкая грязь укрепточки не затвердела так, как того требовала обстановка.
Ночной воздух вдруг вспороло оглушительное шипение восьмидесятижильного боевого луча, и солдат сунул уплотнитель на место. Паутинный узор лучей скользнул по небу, нашаривая предположительное местонахождение оперативного центра, бросая по пути кроваво-красные отблески на гранитные черты лица Карло.
Оперативный центр проследил направление многожильного луча до его источника и ответил ослепляющими вспышками собственных батарей. Залп, затем второй, третий… Восьмидесятижильный луч снова вспыхнул, но уже гораздо слабее, чем раньше, а потом угас окончательно. Через мгновение эхо взрыва встряхнуло землю там, где находился Карло, с такой силой, что ливнем посыпались комки недостаточно уплотненной грязи и мелкие камни. Еще мгновение, и последовал град шрапнели.
Карло вжался в землю, беззвучно моля сохранить этот жалкий комочек жизни, затерявшейся во всепоглощающем разливе смерти. Он прекрасно знал, что его шансы на возвращение назад бесконечно малы… Да возвращались ли хоть трое из каждой тысячи? Так что иллюзии у Карло в этом вопросе начисто отсутствовали. Он был простым пехотинцем и понимал, что его жизнь в ходе седьмой мировой войны обречена на уничтожение.
И как будто взрыв установки восьмидесятижильного луча явился сигналом, во всю мочь заговорили орудия подразделения самого Карло. Яркие вспышки вспарывали черноту неба над головой, образуя сложнейшие хитросплетения нитей, возникавших и пропадавших, ежесекундно изменявшихся, проходивших всю гамму цветов солнечного спектра и образующих полосы таких оттенков, которые Карло затруднился бы даже определить словами. Карло сжался в несчастный комочек на дне заполненной вязкой жижей укрепточки. Ему оставалось только одно — ждать.
Карло был хорошим солдатом. Он отлично знал свои обязанности. Пока эти металлические и энергетические чудища злобно грызлись между собой, бедному одинокому пехотинцу делать было решительно нечего — он мог разве что умереть. Карло выжидал, зная, что его время еще придет… к сожалению, придет даже слишком быстро. Независимо от того, какими свирепыми, смертоносными и какими механизированными до полного автоматизма стали современные войны, конечный исход их все равно решался пехтурой. Д как же иначе? Ведь между собой продолжали драться все равно те же люди.
Мозг Карло вяло трепыхался где-то на грани полной отключки и обостренного бодрствования. Подобное состояние хорошо известно всем бойцам в тех случаях, когда ночь вокруг них до предела насыщена тяжелым громыханием мощных орудий.
Даже звезды — и те, казалось, куда-то попрятались.
Внезапно вырубились многожильные лучи, в мгновение ока погасли их цветные узоры, и на землю снова пала глухая тишина. Теперь Карло будто подменили — он был готов действовать. Наконец-то настал долгожданный момент. Сейчас мозг Карло был целиком настроен на поиск одного-единственного звука. Мозгу предстояло сформировать команду, в строгом соответствии с которой Карло будет действовать в дальнейшем. Эта команда формируется, конечно, отнюдь не под влиянием собственного волевого усилия солдата. Стратеги и психологи немало потрудились над этим делом: сигнал к ее появлению был запечатлен в мозгу каждого бойца. Он был как бы наложен на мозг, отпечатан на нем, погружен в его глубины. Команда постоянно присутствовала там, и стоило командиру полка послать свой телепатический приказ, как превращенный в марионетку Карло должен был выскочить из укрепточки и броситься в заранее определенном направлении.
Но когда приказ прозвучал, Карло к тому времени уже предвосхитил его, будто он за секунду до того, как возникло мозговое напряжение и слово «Вперед!» взорвалось в его мозгу, услышал сигнал и принял к сведению, что момент действия настал.
На какую-то секунду раньше, чем следовало, он вскочил на ноги и выпрыгнул из укрепточки, прижимая к груди свой брандельмейер, ощущая на животе, спине и бедрах привычную тяжесть патронташей и сумки. Именно из-за этого незначительного опережения команды и произошло то, что случилось в дальнейшем. Никакие другие случайные совпадения не смогли бы привести к подобному результату, но эти — могли и привели.
Когда первые залпы хорошо пристрелянных батарей противника встретились с комбинацией лучей столь же тщательно пристрелянного оружия солдат подразделения Карло, то они столкнулись в точке, где вообще-то ничего не должно было находиться. Однако так как Карло выпрыгнул из укрепточки чуть раньше, чем следовало, то в фокусе столкнувшихся лучей случайно оказался именно он.
Три сотни хорошо различимых лучей образовали пространственную решетчатую структуру, состоящую из сверкающих радуг и выбрасывающую на пятьсот футов вверх потоки отрицательных частиц. Последовало короткое замыкание… и солдат исчез из пространства и времени поля битвы.
Инфаркт у Натана Швахтера произошел прямо на платформе подземки. Солдат материализовался непосредственно перед его глазами — он возник ниоткуда, грязный, свирепый, со странным оружием, прижатым к груди… возник в тот момент, когда старик собирался опустить пенни в автомат со сластями.
На Карло был все тот же длинный плащ — дематериализация и последующее восстановление не оставили на нем никаких следов. Потрясенный, солдат уставился на худощавую физиономию неизвестно откуда появившегося перед ним человека и весь затрясся, когда эта физиономия издала пронзительный крик.
С растущим изумлением и ужасом Карло наблюдал, как худое лицо исказилось судорогой. Старик рухнул на замусоренную платформу, схватился за грудь, попытался набрать в легкие побольше воздуха. Его ноги судорожно согнулись и разогнулись, а рот дико и широко открылся. Так он и умер — с открытым ртом и глазами, уставившимися в потолок.
Карло равнодушно оглядел тело — неужели эта смерть имеет хоть какое-то значение, когда ежедневно во время войны убивают около десяти тысяч человек… и смерть их куда более страшна. Какое ему дело…