Хозяйка поставила чайник, достала из буфета коробку сухарей с маком, пакет пряников. Судя по нехитрым припасам, жила она далеко не богато.
Придвинув к себе чашку с чаем, Полина кивком поблагодарила ее и спросила:
– Если не ошибаюсь, вас зовут Марфа?
– Да, совершенно верно! – Женщина порозовела, как будто Полина сделала ей комплимент. – Извините, что я сразу не представилась… как-то растерялась… ваш визит был для меня такой неожиданностью…
– А я – Полина…
– Очень приятно. Полиночка. Как вы узнали об этой мастерской?
– Мне дала ваш адрес Вера Валентиновна Дроздова из банка «АСБ», – честно призналась Полина.
Она придерживалась того мнения, что говорить правду удобнее: меньше шансов запутаться. Однако на сей раз ее честность не была вознаграждена.
Марфа запыхтела, как закипающий чайник, покраснела и выпалила:
– Некоторые люди совершенно лишены совести! Просто ни на грош порядочности!
– В чем дело? – испуганно спросила Полина. – Я вас чем-то обидела?
– Нет, я не о вас, Полина! – Хозяйка с трудом успокоилась, взяла себя в руки. – Я о Дроздовой!
– Вот как? А мне она показалась очень приличной, воспитанной женщиной…
– Именно показалась! – фыркнула Марфа. – Что она и умеет, так это казаться! Мне она сначала тоже показалась такой. Пустила мне пыль в глаза, заболтала, уверила, что поможет продать несколько картин Аркадия Глебовича… А вы ведь видите, я живу довольно трудно и для поддержания мастерской, почти музея великолепного художника, мне катастрофически не хватает средств. Короче, я согласилась, подписала договор с банком, передала им для выставки большое количество поздних работ, а в результате… – Женщина театральным жестом развела руками, прикрыла глаза и тяжело вздохнула.
– Что – в результате? – спросила Полина, поскольку подобного вопроса от нее явно ждали.
– Ничего! – трагическим голосом сообщила Марфа. – Они не продали ни одной картины!
– Жаль, – сочувственно проговорила Полина. – Но, может, действительно не нашлось покупателей…
– Не нашлось… – как эхо, повторила Марфа. – Почему-то Васючевского почти все продали. И я знаю, почему! Его жена, эта змея подколодная, эта наглая, льстивая, жадная стерва…
Полине совсем неинтересно было слушать про неизвестного ей Васючевского, а уж тем более про его жену, кем бы та ни была. Она встала из-за стола и подошла к картинам. Марфа обиженно замолчала и нервно пила чай, прихлебывая с шумом, как будто насос втягивал воду.
– Скажите, – решилась Полина и указала на картины, – кто эта женщина на портретах? Вы ее знали?
– Какая женщина? – Марфа нехотя подошла к Полине. – Тут много женских портретов… Какую конкретно женщину вы имеете в виду? Вон ту в красном или летний этюд, картина называется «На террасе»? Или вот эту – «После грозы»?
Полина едва не открыла рот от удивления, поскольку на всех трех картинах художнику позировала одна модель – та самая, удивительно похожая на нее. Здесь, в мастерской, смеющаяся, с распущенными волосами, в чем-то ярко-красном, или где-то на даче – солнечные пятна лежат на дощатом полу террасы, девушка в ярком открытом сарафане утомленно вытянулась в шезлонге, а в окно заглядывает ветка цветущей яблони, или та же девушка в одной сорочке, грациозно изогнувшись, выжимает мокрые волосы, а рядом на плетеном стуле комом валяется тот же сарафан.
– Аркадию Глебовичу позировало множество натурщиц! – вещала Марфа. – Его все любили, позировать считали за честь и работали буквально даром!
«Или все врет, или она слепа, как крот, если не замечает очевидного, – подумала Полина. – Скорей всего, второе. Но даже неплохо, что она не увидит, до чего же я похожа на женщину с портретов».
Неожиданно кто-то дико заколотил в дверь, с лестницы донеслись голоса. Как видно, пришедшие были не новички и сразу долбили в створку ногами.
– Это уж точно из комиссии, – обреченно вздохнула Марфа и устремилась к входу по длинному коридору.
Полина еще раз обошла комнату. Зачем она пришла сюда? Что может тут найти? Если муж, которого по привычке хотелось называть Ильей, желал, чтобы она побывала в мастерской, он должен был подать ей какой-то знак.
Полина прислушалась. Дверь открылась, и теперь в прихожей раздавались крики – очевидно, Марфа твердо отстаивала свои права. Полина достала со дна сумки холщовый мешочек и высыпала его содержимое на стол. Железное узкое колечко явно не подходит, запонку и зеленый брелок она уже использовала, часы не внушают никакой мысли. А вот кусок гипса непонятной формы, старый, пожелтевший, крошится… В мастерской вполне может быть гипс. Да вот же на буфете стоят две женские головы! Одна с печально опущенными уголками губ, другая веселая. Хотя как раз ей-то радоваться не с чего, потому что она безносая…
Полина поднесла к глазам кусок гипса. Да это же нос! Нос той самой головы с буфета! Значит, она на правильном пути?
Полина осторожно выглянула в коридор и прислушалась.
– Не имеете права! – надрывалась Марфа. – Я буду жаловаться в Комитет по культуре! В Комиссию по творческому наследию! В ЮНЕСКО, наконец!
Полина поняла, что наследие художника Летунова в надежных руках и у нее есть время проверить свою догадку. Подвинув к буфету тяжелую табуретку, она вскарабкалась на нее и едва сумела дотянуться до гипсовых голов. Нос подошел идеально. Полина пристроила его, чтобы не падал, и обвела взглядом комнату. Ничего нового не бросилось в глаза, все то же самое. Она провела рукой по пыльной крышке буфета и обнаружила за ней торчащий угол картины. Вымазавшись пылью, сломав два ногтя, она вытащила картину, натянутую на подрамник.
На поясном портрете была та же женщина, ее мать, Полина была в этом почти уверена. Немного располневшая, с пухлыми губами, удивительно спокойная, вся какая-то умиротворенная. Она тихо сидела в кресле, сложив руки на животе. Художник и не пытался скрыть его размеры, напротив, он хотел привлечь внимание зрителя к положению женщины. Она смотрела чуть в сторону, задумавшись о чем-то радостном, губы едва тронула улыбка. Художник сделал такой фон, что казалось, будто от женщины разливается по картине золотистый свет. Не было ничего внизу, только подпись.
Полина перевернула картину и увидела наспех нацарапанные каракули жирным карандашом. Было написано – «Кто там?», и дальше дата – «Май, 1982 год».
«Кто там? – повторила про себя вопрос Полина. – Да ведь там, у мамы в животе, я! Конечно же, ведь я родилась в июне, год тоже совпадает…»
Судя по тому, с какой любовью художник изобразил ее мать, их связывали какие-то отношения – родственные или дружеские. Как узнать, кем они были друг для друга? И как в эту ситуацию вписывается ее родной отец Сергей Серегин? Он-то где был в то время, когда мама ждала ребенка?
Полина снова и снова вглядывалась в картину, как будто ждала ответа от женщины на портрете. Обычное кресло, слева за ним виден край окна и угол книжного шкафа. Портрет написан не в мастерской, здесь нет такого места. Молодая женщина до боли напрягла глаза, стараясь рассмотреть корешки книг на полке. Одинаковые коричневые тома, золотистая неразборчивая надпись… М-да, картина все-таки не фотография. Но угол комнаты казался удивительно знакомым. Где она видела точно такое же окно полукруглой формы и рядом с ним простой книжный шкаф?
Господи… Полина едва не рассмеялась вслух от радости. Да это же комната Киры Яковлевны! Ну конечно. Как же она сразу не узнала книжный шкаф, а в нем – коричневые томики сочинений Льва Толстого? Только его произведения старушка способна перечитывать много раз. И разумеется, Кира Яковлевна должна быть в курсе знакомства мамы с художником, истории их взаимоотношений. Мама говорила, что ближе ее у них с Полиной никого нет.
Едва девушка успела запихнуть картину за буфет и спрыгнуть с табуретки, как в комнату явилась Марфа. Волосы ее стояли дыбом, как иголки у рассерженного ежа, и даже фиолетовые цветы на кофте взвихрились, как при сильном ветре.
– Нет, вы подумайте, а? – возмущалась она. – Хотят выгнать меня из мастерской и отдать ее Васючевскому! Ну и что с того, что я не платила три года? Во-первых, не три, а всего два с половиной! И во-вторых, у Васючевского уже есть мастерская, я точно знаю. Только он поселил на ту площадь свою тещу из Оренбурга, а теперь жалуется на всех углах, что ему негде работать. А все его жена, эта ехидна, эта сколопендра, эта пробивная льстивая гадина!
Полина быстро налила в чашку остывшего чая и протянула Марфе. Та выпила залпом, как водку, после чего плюхнулась на стул и поглядела осмысленно.
– Простите мою настойчивость, – заговорила Полина, незаметно поглядев на часы, – но я очень заинтересовалась судьбой Аркадия Летунова. Скажите, а давно он умер?
Марфа помолчала немного, потом порылась в бумагах на столе и протянула черно-белый буклет.
«Выставка произведений Аркадия Летунова» – было напечатано на обложке простым шрифтом. А чуть ниже и мельче стояло: «1946–1985».
«Выставка произведений Аркадия Летунова» – было напечатано на обложке простым шрифтом. А чуть ниже и мельче стояло: «1946–1985».
Когда он умер, Полине было три года. И именно тогда, как знала Полина, они с мамой уехали из Санкт-Петербурга в маленький провинциальный город. Определенно ее жизнь как-то связана с этим человеком!
– Отчего он умер? – требовательно спросила она.
– Ужасная история! – Марфа отвела глаза. – Его убили грабители. Представляете, залезли сюда, в мастерскую. Очевидно, Аркадий Глебович вернулся неожиданно, застал их на месте преступления, пытался задержать, ну и…
– Их нашли? – перебила Полина.
– Кого? – недоуменно спросила Марфа.
– Грабителей. Милиция расследовала дело? Вы, как родственница, должны знать точно…
– Но я… – Глаза у Марфы забегали. – Слушайте, а что вы все спрашиваете? – В голосе у нее появились визгливые истеричные нотки. – Если хотите купить картину, то выбирайте. Только поторопитесь, а то музей закрывается!
– Какой еще музей? – усмехнулась Полина. – Где написано, что здесь музей?
– Может у меня быть обед? – уже закричала Марфа. – Торчу тут как проклятая целыми днями, чаю попить некогда! А еще выселить грозятся! Но я знаю, откуда ветер дует, во всем виновата жена Васючевского, эта змея подколодная, эта льстивая…
Про жену Васючевского гостье было совершенно неинтересно.
Полина ехала в маршрутке и думала о своем детстве. Они с мамой жили в небольшом захолустном городке, в деревенском доме с печкой. Маленькой Полине очень нравилось смотреть, как папа колол дрова, как смолистые поленья разлетались по двору, нравился запах свежего дерева. Нравилось слушать, как огонь гудит за печной дверцей. Ей казалось, что там поселился страшный дракон, потому что мама строго-настрого запретила дверцу открывать. Полина прижималась к маме и затихала, глядя на языки пламени, когда мама сама ее открывала и подбрасывала дрова. Мама думала о чем-то, рассеянно гладя дочку по голове. И так сидели они в полутьме, пока не приходил с работы отец. Он был шумный и веселый, включал одновременно свет, музыку и телевизор, щекотал Полину, подбрасывал ее в воздух. Полине это не очень нравилось, но девочка терпела, чтобы не огорчать папу.
Летом по выходным они ходили на стадион, папа играл в футбол. Полина очень любила болеть, то есть кричать «Серега, давай!» и «Судью на мыло!».
Так прошло три года. Мама стала еще более грустной. Иногда она тяжко вздыхала и хваталась за бок – бледная, с мелкими капельками пота на лбу. К осени Полина должна была идти в школу, так что они с мамой ходили по магазинам, покупали ранец, тетрадки и карандаши. Мама даже оживилась немного. Но как-то днем вдруг легла на кровать и затихла. Полина испуганно жалась в углу. Пришел папа, долго ждали «Скорую», а потом Полина услыхала незнакомое слово «аппендицит».
Полину взяла к себе соседка, а на рассвете пришел папа с чужим подергивающимся лицом, бросил с порога «не спасли!» и заплакал. Полина спросонья заревела тоже.
Оказалось, маму давно беспокоили боли, но она, как заявили врачи, преступно небрежно относилась к своему здоровью и не обращалась в поликлинику. С тех пор и кончилось Полинино относительно счастливое детство.
Водитель высадил Полину на улице Рубинштейна, перед дворовой аркой. Перебежав грязный и мрачный двор, Полина влетела в подъезд, одним духом взбежала на четвертый этаж и нервно надавила на кнопку звонка.
Кира Яковлевна открыла почти сразу, как будто стояла под дверью. Испуганно взглянув на Полину, она отстранилась:
– Что с тобой? За тобой кто-то гонится?
Полина, не отвечая ни слова, прошла в ее комнату, остановилась на пороге, уставилась в угол между окном и книжным шкафом.
Да, она не ошиблась. Именно здесь сидела ее мать, позируя художнику Летунову. Высокое полукруглое окно и простой книжный шкаф, коричневые с золотом тома Льва Толстого – все в точности так, как на той картине.
С тех пор прошло двадцать шесть лет, но в комнате почти ничего не изменилось. Именно здесь, у соседки, сидела ее мать на последних месяцах беременности – светящаяся, счастливая, наполненная своим ожиданием…
– Да что с тобой? – повторила Кира Яковлевна, остановившись за ее плечом.
– Вот здесь она сидела… – проговорила Полина, ни к кому не обращаясь, просто озвучивая собственные мысли, – здесь сидела моя мама…
– Конечно, девочка! Она здесь очень часто сидела, – недоуменно подтвердила Кира Яковлевна. – Не понимаю, почему это так тебя взволновало…
И тогда Полина повернулась к ней, посмотрела прямо в глаза и потребовала:
– Кира Яковлевна, расскажите мне все, что вы знаете про Летунова!
– Про кого? – переспросила старушка, и глаза ее забегали.
– Про художника Летунова. Про Аркадия Глебовича Летунова. И не делайте вид, что вы не понимаете, о ком я вас спрашиваю.
Кира Яковлевна вдруг как будто еще больше постарела. Опустила голову, подошла к оттоманке и устало опустилась на нее, глядя в пол прямо перед собой.
– Ты все узнала… – проговорила она без всякого выражения.
– Не все, но кое-что я действительно узнала, – подтвердила Полина. – Вы расскажете мне остальное.
– Она очень любила его… – выдохнула Кира Яковлевна едва слышно.
– Мама? Любила Летунова? – повторила Полина, и как будто пелена спала с ее глаз.
На самом деле она почти сразу поняла, что без большого чувства там не обошлось, потому что все портреты похожей на Полину женщины просто дышали любовью. Только любовь могла создать то прозрачное золотистое свечение, которое излучало лицо ее матери на картинах Летунова. Но в мастерской она решила, что художник любил ее мать, а выходит, что чувство было взаимным…
– Они с Таней любили друг друга, – произнесла Кира Яковлевна, как будто прочитав ее мысли. – Он был значительно старше ее, но именно он открыл ей всю красоту мира, всю красоту и богатство человеческих отношений.
– Значит, он – мой отец… – договорила Полина, поставив точку в длинной череде недомолвок.
Кира Яковлевна ничего не ответила, и ее молчание было понятнее и достовернее любого ответа.
– Но почему они не поженились? Почему мама… почему мы уехали отсюда? И… и при чем тут Серегин? Я всегда считала его своим родным отцом…
В комнате наступила тишина – гулкая, звенящая, наполненная значением.
Кира Яковлевна поднялась с оттоманки, подошла к Полине, подняла на нее глаза – глаза старого, смертельно усталого, почти сломленного жизнью человека:
– Аркадий не хотел жениться на Тане. Он говорил, что женитьба принесет ей и ее ребенку… то есть тебе, только несчастья. Таня очень любила его и верила ему, а я… Признаться, я думала о нем плохо, считала, что в нем говорит обычный мужской эгоизм, боязнь ответственности. Только потом я поверила ему… потом, когда было уже слишком поздно. Когда он погиб.
– Как это случилось?
– Его убили случайные грабители. По крайней мере, так гласило официальное сообщение. Но он все время чего-то ждал… как будто предвидел, предчувствовал свою гибель, поэтому и не хотел, чтобы Таня связывала с ним свою жизнь. И сразу после его смерти она уехала отсюда. Тут-то и понадобился Серегин…
Татьяна была удивительно красивой женщиной. Больше того – в ней было то, что гораздо важнее красоты: удивительная женственность, тот самый золотистый внутренний свет, который заставляет мучительно биться мужские сердца.
Сергей Серегин был одним из тех, кого раз и навсегда ранила ее цветущая прелесть. Поскольку Татьяна была не замужем, он не переставал надеяться, повторял, что готов взять ее с чужим ребенком. Он был простой, не слишком развитый душевно человек и думал, что делает ей честь своим предложением. Когда Аркадия Глебовича не стало – пришел его час.
Татьяна в один день увяла, погасла, словно в ней выключили источник внутреннего сияния. Она хотела умереть вместе с Аркадием, но не могла себе этого позволить: у нее был маленький ребенок, Полина, дочь Аркадия, и ради нее она должна была жить. А кроме того, она должна была сделать все, чтобы спасти себя и Полину от тех, кто убил Летунова.
Мать, спасающая свое дитя, проявляет чудеса хитрости.
Любая мать. Птица прикидывается раненой, чтобы увести врагов от гнезда, каракатица выпускает облако чернил, чтобы спрятать в нем детенышей, лиса, рискуя жизнью, уводит за собой собак и охотников от норы…
Татьяна позвала Серегина и сказала, что выйдет за него, если они поженятся сейчас же, сегодня же, и сразу же после свадьбы уедут далеко-далеко, в такое место, где их никто не найдет.
Серегин согласился без раздумий.
Он не знал тогда, что Татьяна обманула его, использовала как спасательный круг, а ему вместо любимой женщины досталась одна выгоревшая оболочка, одна видимость. Но постепенно понял. Однако старался ничем не выдать своего понимания, обращался с женой заботливо, со всей доступной его простой душе нежностью.