Программа коммунистического переворота
Итак, советское общество вплотную подошло в начале 60-х к состоянию, которое Маркс называл «грубым коммунизмом», «формальным уничтожением частной собственности» или «формальным обобществлением». В отличие от Кара-Мурзы, Маркс никогда не считал такой коммунизм «реакционным выкидышем» или «тупиковой ветвью». Напротив, Маркс считал такой коммунизм единственно возможным первым шагом за пределы мира частной собственности, необходимой предпосылкой для «действительного коммунизма», «положительного уничтожения частной собственности» и реального обобществления.
Предпосылка была создана, настало время для движения, потому и появились «молодые философы». Мы не будем говорить о пустоцвете, типа Мамардашвили или о Зиновьеве, будем говорить о том, кто действительно формулировал, пусть довольно общо и избегая прямой «крамолы», программу коммунистического переворота, об Эвальде Ильенкове. Формулировал все это Ильенков примерно так:
«Согласно же Марксу, формально-юридическое «обобществление собственности», учреждаемое политической революцией, есть всего-навсего первый (хотя и необходимо первый) шаг, есть лишь первый этап действительного «обобществления». Он создает лишь формальные – юридические и политические – условия sine qua non реального «присвоения человеком отчужденного от него богатства».
Подлинная же задача, составляющая «суть» марксизма, только тут и встает перед ним во весь свой рост, во всем своем объеме, хотя на первом этапе эта задача может вообще ясно не осознаваться. Эта задача – действительное освоение каждым индивидом всего накопленного в рамках «частной собственности» (т. е. «отчужденного от него») богатства.
При этом «богатство», которое тут имеется в виду, – это не совокупность «вещей» (материальных ценностей), находящихся в формальном владении, а богатство тех деятельных способностей, которые в этих вещах «овеществлены», «опредмечены», а в условиях частной собственности – «отчуждены».
Превратить «частную собственность» в собственность «всего общества» – это значит превратить ее в реальную собственность каждого индивида, каждого члена этого общества, ибо в противном случае «общество» рассматривается еще как нечто абстрактное, как нечто отличное от реальной совокупности всех составляющих его индивидов» (Э. Ильенков. Маркс и Западный мир).
Если перевести эту программу с языка теории, на язык политики, она гласит: отнимите у этого «общества», у его официальных распорядителей и управленцев, в том числе (да-да!) у «дорогого Леонида Ильича», те деятельные способности, которые монополизированы ими в качестве советских бюрократов, вместе со спецраспределителями, «вертушками», черными лимузинами и госдачами. Перейдите от формального обобществления под руководством социалистической бюрократии к реальному обобществлению, когда сама эта бюрократия станет не нужна. Между прочим, статья Ильенкова так и не была опубликована аж до самого 1988 года…
В отличие от 1930-х годов, когда Лев Троцкий выдвигал идею «политической революции» против бюрократии, в 1960-е годы необходимые условия преодоления бюрократии уже существовали. Лев Троцкий в свое время ограничивался только призывом устранить монополию сталинской группы на власть и восстановить «советскую демократию». Однако без реального уничтожения разделения труда, преодоления выделения управленческого труда в отдельную сферу, выполняемую профессионалами, бюрократию победить было невозможно.
Бюрократия – это не группа лиц, которые поддерживают Сталина или кого-то другого, это общественное явление, возникающее в условиях, когда бо́льшая часть населения вынуждена заниматься монотонным, преимущественно физическим трудом. Рядом с этим большинством неизбежно вырастает слой людей, которые освобождены от этой монотонности для занятия управлением, философией, наукой, искусством. При рабовладении, феодализме, капитализме этот слой образует господствующий класс, который, кроме деятельных способностей, концентрирует в своих руках еще и средства производства в качестве частной собственности. При социализме, когда он только выходит из капиталистического общества, сделать всех управленцами, философами, художниками, учеными сначала невозможно, тем более было невозможно сделать это в такой стране, как бывшая царская Россия. Поэтому сначала все эти «привилегированные» профессии оказываются в руках социалистических чиновников на зарплате у рабочего государства. Причем зарплата их оказывается больше, чем у рабочего. Происходит это не по злой воле Сталина, а потому, что нужно заинтересовать бюрократов в учебе и сделать лояльными к новой власти[68].
Таким образом, формально частная собственность стала общественной, но действительного уничтожения еще не произошло. Сын генерала все еще, как правило, становится генералом, а сын рабочего, как правило, рабочим или, в лучшем случае, «младшим научным сотрудником». Частная собственность на деятельные способности сохраняется. Работа оценивается деньгами, то есть разные виды труда все еще сравниваются друг с другом рыночным методом, таким образом, и распределение происходит в значительной степени через рынок.
Тот, кто получает больше и занимается управлением, рано или поздно станет стремиться к тому, чтобы иметь денежных знаков еще больше, а привилегию управленца превратить в наследственное право частного собственника. Как раз эта тенденция и была реализована полностью в ходе «перестройки» под руководством высшей бюрократии из ЦК КПСС.
Но есть и другой путь. Разделение труда приводит в конечном счете к тому, что производственный процесс разбивается на множество мелких операций, в которых рабочего может заменить машина. Развитие энергетики позволяет освободить рабочего от применения своей мускульной силы для приведения машины в движение. Электроника позволяет освободить человека от наблюдения за машиной и управления ей и отчасти даже от ремонта машины. Человеку в этом случае остается только конструирование машин, составление программ к ним и т. п. То есть работа не монотонная, а творческая, работа не исполнительская, а управленческая.
Чем дальше будет продвигаться эта автоматизация, тем меньше общественного рабочего времени будет уходить на непосредственное участие в материальном производстве. Уже при тогдашнем развитии производительных сил (70–80-е годы) его можно было сократить до одного-двух рабочих дней в неделю или 2–3 рабочих часов в день при пятидневной рабочей неделе. Такую «трудовую повинность» могли бы «отбывать» и подростки, и студенты без отрыва от учебы, и пенсионеры на наименее выматывающих участках производства. Совокупное рабочее время общества не упало бы, а увеличилась, также как и интенсивность труда. Остальное время было бы освобождено для занятий управленческой деятельностью, наукой, искусством. Надобность в бюрократии, таким образом, быстро исчезнет, ведь каждый сможет квалифицированно разобраться в вопросе, который стоит перед обществом или коллективом. У него будет время, а общественное воспитание, обязательное поголовное высшее образование, соединенное с практической трудовой деятельностью, разовьет соответствующие способности.
Ясно, что такое общество в центр внимания ставило бы уже не материальное производство, а производство человека как всесторонне развитой личности. Таким образом, господствовали бы уже не отчужденные производственные отношения («базис»), а подлинно человеческие отношения. Всесторонне развитый человек, перед которым открыты все горизонты для дальнейшего совершенствования, никогда не поддержал бы капиталистическую реставрацию, обрекавшую его быть навеки прикованным лишь к одной из всеобщих человеческих способностей. «Советский человек», для которого этот коммунистический горизонт оставался закрытым, в массе своей не противился рынку и частной собственности, которая обещала ему потребительское изобилие. Работу же по реставрации выполнили все те же стихийные силы рынка, предоставленные сами себе, они же нашли исполнителей в лице все той же советской бюрократии.
Итак, Ильенков – это левый фланг общественной дискуссии о будущем социализма, которая, благодаря советской бюрократии и к удовольствию Кара-Мурзы, была совсем не открытой. Кто же на правом фланге?
Программа капиталистической реставрации
Именно во времена Брежнева окрепли идеологические конструкции, отражающие интересы бюрократии. Вернее, интерес бюрократии превратиться в буржуазию. Идеи эти высказывались в те годы вовсе не политическими лидерами на съездах и заседаниях ЦК, как то было в 1920-е годы, а в рамках степенной по форме академической дискуссии учеными, далекими от непосредственного участия в политике. Но из-под профессорских шапочек, из-за сухой теории научных монографий выглядывала живая динамика социальной борьбы, где сталкивались интересы разных социальных групп, где шла скрытая классовая борьба.
Программа капиталистической реставрации
Именно во времена Брежнева окрепли идеологические конструкции, отражающие интересы бюрократии. Вернее, интерес бюрократии превратиться в буржуазию. Идеи эти высказывались в те годы вовсе не политическими лидерами на съездах и заседаниях ЦК, как то было в 1920-е годы, а в рамках степенной по форме академической дискуссии учеными, далекими от непосредственного участия в политике. Но из-под профессорских шапочек, из-за сухой теории научных монографий выглядывала живая динамика социальной борьбы, где сталкивались интересы разных социальных групп, где шла скрытая классовая борьба.
Там где общественный климат был посвободнее, правые идеи высказывались практически в открытую. Например, польский идеолог Адам Шафф, книги которого публиковались и были широко известны, выступал со следующими «новаторскими» идеями: «В социалистическом обществе образуется элита власти, которая совершенно естественно пользуется плодами своего привилегированного социального положения», это – «дело совершенно естественное и социально оправданное, так что нет никаких оснований обозначать его фигурами стыдливого умолчания» (Адам Шафф. Марксизм и человеческий индивид).
Таким образом, то, что левые, вроде Ильенкова, объявляют подлежащим уничтожению в самом ближайшем будущем, правые, устами Адама Шаффа, называют вечным, «естественным» законом социализма. Идеи об отмирании государства, снятии общественного разделения труда и т. д. Адам Шафф объявляет «утопизмом», «гегельянщиной», вредными для дела социализма, почти в духе Кара-Мурзы. Не хватает только обвинений Маркса в «русофобии», – видимо, поляк Шафф был в меньшей степени озабочен этим вопросом, чем его русский коллега. Из этих посылок естественно вытекает следующий вывод: «Борьбу против бюрократии надо понимать посему как борьбу против плохой, неразумной, некомпетентной, чрезмерной бюрократии, а не как борьбу против управленческого аппарата, то есть не против “бюрократии вообще”» (с. 172).
Книга Шаффа, как более-менее открытый манифест «правых» сил социалистического общества, послужила для Ильенкова поводом выступить с изложением своих идей, так родилась полемическая статья «О «сущности человека» и «гуманизме» в понимании Адама Шаффа».
Шафф, пишет Ильенков, встал на «путь апологии всех тех «видов отчуждения» (т. е. форм взаимоотношений между индивидами), которые социализмом по необходимости наследуются от мира «частной собственности» и сохраняются еще долго после того, как революция уничтожила «специфически капиталистические» (т. е. самые развитые и крайние) формы «отчуждения».
Ведь упразднение специфически капиталистических форм собственности (= «отчуждения») еще вовсе не означает автоматически упразднения всех частнособственнических отношений между индивидами. Даже юридически. Насколько нам известно, на родине Адама Шаффа мелкая – крестьянская – частная собственность вовсе не была ликвидирована социалистической революцией. Эта форма – и очень живучая – частной собственности даже узаконена польской Конституцией. Не будем же говорить о тех формах частнособственнических отношений между людьми, которые – хоть юридически они не узаконены или узаконены под фальшивой вывеской, …что еще больше затемняет их частнособственническое нутро, – продолжают сохраняться в жизни социалистических стран в силу инерции, которая тем могущественнее, чем ниже был уровень экономического, политического, правового и морального развития масс индивидов, с которого эти страны были вынуждены начинать свое социалистическое развитие».
Борьба против бюрократии, за движение к коммунизму прямо перекликается с лозунгами идущей в то же самое время в Китае «культурной революции». Правда, Ильенков вынужден везде оговариваться, исходя скорее из цензурных соображений, чем из внутреннего убеждения, что он ничего «такого» в виду не имеет, а, наоборот, осуждает «пекинские авантюры». Но саму бюрократию такие оговорки не обманывают, поэтому ответ Адаму Шаффу так и останется рукописью, к печати его не допустят…
Бюрократия прекрасно понимала – стань идеи Ильенкова лозунгом масс, дело очень быстро пойдет по «китайскому» сценарию с вытаскиванием бюрократов, объявивших свое существование «вечным законом» социализма, из уютных кабинетов на суд народных масс, от лица которых бюрократы привыкли говорить.
Итак, закрепив свои успехи в политической по сути дискуссии (которая велась «в одни ворота», потому что «левые» статьи не публиковались, а наиболее смелые «левые» авторы рисковали быть обвиненными в сочувствии к маоизму, исключенными из партии и лишиться работы, а то и оказаться в психиатрической больнице), бюрократия взялась за экономику.
Экономическая дискуссия и экономическая реформа 1965 года
Дискуссия о судьбе товарно-денежных отношений при социализме осталась в народной памяти в виде анекдота:
– Будут ли деньги при коммунизме?
– Югославские ревизионисты считают, что да – будут, китайские догматики, что не будут. А мы подходим к этому вопросу диалектически: у кого будут, а кого нет…
Тем не менее решение этого вопроса в пользу сохранения и развития товарно-денежных отношений оказалось гибельным для социализма.
Почему этот вопрос так важен? Дело в том, что речь идет не просто о том, какая «схема» управления экономикой дает большую эффективность: «командно-административная» или «рыночная». Это ходячее представление, сводящее вопрос к выбору экономической стратегии, скрывает истинный масштаб проблемы. Речь идет о преодолении всей предшествовавшей цивилизации, «предыстории человечества», как Маркс называет этот период, самой передовой и последней формой жизни которой и были товарно-денежные отношения.
Первобытная община производит все ей необходимое и распределяет продукт внутри себя. Производство и распределение здесь находятся под контролем всех членов общины[69]. Развитие разделения труда приводит к возникновению обмена, а затем и торговли. Продукт, который становится товаром, попадая на рынок, начинает жить своей жизнью, уже не подконтрольной производителю. Объединение производителей теперь происходит совершенно стихийно. В конечном счете, при развитом товарном производстве производители сами становятся товаром «рабочая сила» на рынке труда, сама их жизнь оказывается в зависимости от колебания спроса и предложения[70]. В этом корень «отчуждения», то есть ситуации, когда продукты собственной деятельности и сама эта деятельность противостоят человеку как некие чуждые силы, не зависящие от его воли и диктующие ему условия.
Но та же самая сила рынка ставит на место распыленных мелких производителей крупные и крупнейшие заводы, фабрики, агропредприятия, которые объединены в корпорации и холдинги планетарного масштаба. Внутри таких предприятий товарно-денежные отношения уничтожены, продукты разных работ распределяются под контролем менеджеров, администраторов, а на рынок поступает только конечный продукт.
Таким образом, создается возможность взять эти крупные объединения под контроль государства и обойтись без рынка в масштабах всего общества. Деньги тогда превращаются в простые квитанции, свидетельствующие о том, что человек отработал столько-то часов, в обмен на них он может получить определенное количество продуктов потребления. Даже в условиях отдельной страны, такой как СССР, эта система работает эффективнее, чем капиталистическая, если за меру эффективности принять количество бедных, больных, детскую смертность, уровень образования и т. п.
Сложность полного проведения этих мер в СССР заключалась в том, что Союз был социалистической страной во враждебном окружении, поэтому вынужден был тратить значительную часть общественного продукта на военные нужды. Но еще важнее было то, что СССР был страной крестьянской, а мелкое хозяйство крестьянина можно включить в единую систему только через рынок. Даже колхозы торговали с государством и были во многом отдельными хозяйственными единицами.
Предприятия в СССР также формально торговали друг с другом, хотя по сути их отношения диктовались плановыми органами. Тем не менее, товарная форма отношений оставалась живучей.
Дальнейшее развитие социализма заключалось бы в том, что коллективные хозяйства были бы полностью включены в общий план, а распределение сырья и готовых продуктов между предприятиями стало бы не опосредованным куплей-продажей.
До этого было еще далеко. Во-первых, вся продукция пересчитывалась на так называемые «счетные деньги». Формировалась «фабрично-заводская цена» изделия, в которую включали «чистый доход предприятия». Затем к этой цене прибавлялся «налог с оборота», который поступает в бюджет государства на общегосударственные нужды. «Торговая цена» добавляет к этому еще и торговые издержки. Таким образом, эта система еще далека от того идеала «единой фабрики», в которой не было бы обособленных производств, обменивающихся через рынок, но это уже и не капиталистическая экономика, где есть конкуренция, одни предприятия разоряются, другие – богатеют, где потребности общества целиком определяет рынок и т. д.