Вслед за сельским «очаговым» этапом борьбы активизируются городские партизаны, наиболее известные из которых – «Тупамарос» в Уругвае, «Монтонерос» и Революционная народная армия в Аргентине, Движение 19 апреля в Колумбии.
Самыми известными городскими партизанами стали бразильские антифашисты под руководством Карлоса Маригеллы. Сам Маригелла был ветераном коммунистического движения, членом ЦК компартии Бразилии. В 1967 году он производит раскол в компартии, обвиняя руководство в неспособности сопротивляться военно-фашистской диктатуре и перейти к решительной революционной борьбе. Он говорит, что компартия подчинила политику рабочего класса политике либеральной буржуазии и забыла о революции. В 1968–1969 годах боевики созданной Маригеллой организации «Действие за национальное освобождение» (ALN) осуществили целый ряд боевых операций, но к началу 70-х движение было разгромлено, а сам Маригелла убит.
Разгорается повстанческое движение в Азии. Если в Латинской Америке революционные коммунисты равняются на Кубу и Китай, то в Азии маоизм становится единственным вариантом революционной коммунистической политики в 60–70-х. Подлинного размаха марксистская герилья достигла на Филиппинах и в Индии. На Филиппинах, где коммунистическое повстанчество после войны было подавлено под руководством американцев, кризис конца 60-х снова начинает гражданскую войну. Теперь ее возглавляют коммунисты-маоисты под руководством Хосе Марии Сисона, который в 26 лет стал генсеком компартии, выкинув из нее всех сторонников просоветской линии. Герилья достигла наибольшего размаха в начале 70-х, но к 1972 году партизаны были оттеснены в труднодоступные сельские районы. Новая народная армия существует и сегодня, насчитывая несколько тысяч бойцов.
В Индии к концу 60-х уже действовали две коммунистические партии – КПИ и КПИ(марксистская), вторая была более революционной и ориентировалась на Китай. Однако обе они были вовлечены в парламентские комбинации и успели побывать в буржуазных правительствах. В 1967 году из КПИ(м) выделилась КПИ (марксистско-ленинская) во главе с легендарным революционером Чару Мазумдаром.
КПИ(м-л) подняла ряд крестьянских восстаний с центром в местности Наксалбари. Положение крестьянства в те годы было очень тяжелым, на селе господствовали феодальные отношения. В 1965 году 100 миллионов индийцев голодали или испытывали серьезную нехватку продуктов питания в результате засухи и средневековой организации производства и распределения.
Маоистам в 1970 году удалось подкрепить развивавшуюся сельскую герилью городским восстанием студентов и рабочими забастовками. Это произошло в Калькутте, одном из крупнейших городов страны. Но к 1972 году движение и здесь было подавлено. Сегодня оно существует в виде многочисленных осколков КПИ(м-л), часть из которых действует легально, часть пытается продолжать Народную войну. Но восстание также не прошло бесследно, буржуазия была вынуждена идти на уступки: ускорилась аграрная реформа, в тот же период Индира Ганди национализировала 14 крупнейших банков…
В эти же годы возникает и растет партизанское движение маоистского толка в Турции и Северном Курдистане, оккупированном турецким режимом. Организации, появившиеся в те годы, действуют в Турции и сейчас.
Однако наиболее успешным и наиболее трагичным эпизодом революционного движения в странах зависимого капитализма в период третьей волны мировой революции стала Чилийская революция 1970–1973 годов. Она, как известно, победила мирным путем, как будто в подтверждение «нового курса» коммунистических партий, который гласил, что «в современных условиях» парламент «можно превратить из органа буржуазной демократии в орудие действительной народной воли», если завоевать там «прочное большинство»[37]. Правда, в Чили был избран не социалистический парламент, а социалистический президент Сальвадор Альенде от коалиции «Народное Единство». Однако в мирном характере революции заключалась не только ее моральная сила, но и слабость. Власть коммунистической и социалистической партий оказалась связана обязательствами перед буржуазией, которые вынужден был принять на себя Альенде. В их числе были такие важные, как сохранение в неприкосновенности старой армейской структуры, запрет на создание параллельных органов власти и на вооружение рабочих и т. д.
В итоге Мао Цзэдун и Эрнесто Че Гевара, твердившие, что революция только тогда чего-то стоит, когда умеет защищаться, и что без вооруженной схватки с буржуазией дело все равно не обойдется, оказались правы.
Чилийская революция не смогла защитить себя в вооруженной борьбе и была подавлена фашистским мятежом контрреволюционных военных под руководством генерала Аугусто Пиночета 11 сентября 1973 года.
Чилийская битва за медь, основной природный ресурс страны, была проиграна народом империализму, но всего через несколько недель после мятежа Пиночета разгорелась битва за нефть на Ближнем Востоке. ОПЕК – организация стран-производителей нефти – нанесла империалистическим странам мощный удар, повысив в 4 раза цены на нефть. Но и эта битва была выиграна лишь тактически и проиграна стратегически.
Революционная волна 1968–1975 в странах «центра»
Волна революций, поднявшаяся в 1968 году, захлестнула страны империалистического «центра» не в меньшей степени, чем «периферию» мирового капитализма. Из ведущих капиталистических стран наиболее близки к революции оказались Франция и Италия. Революция произошла в Португалии, рухнули фашистские режимы в Испании и Греции.
Два послевоенных десятилетия родили в революционном движении Европы и Северной Америки пессимизм. Производство росло, с ним росло и благосостояние рабочего класса. Казалось, что весь рабочий класс будет скоро «интегрирован в систему», станет частью «среднего класса», развращенного «обществом потребления». С таким анализом выступает Герберт Маркузе, который в книге «Одномерный человек» пишет о том, что революционная роль в империалистических странах переходит от рабочего класса к «аутсайдерам»: люмпенам, иммигрантам, меньшинствам и т. п. Определенные основания для такого взгляда есть: все большая часть рабочего класса становится «рабочей аристократией», и вполне комфортно себя чувствует в обществе, распухающем от сверхприбылей притекающих из неоколониальных и зависимых стран.
Но так же как неверно представление о рабочем классе как однородной революционной массе, которая только и ждет, чтобы подняться на борьбу за социализм, неверно и представление о поголовно «интегрированном», «обуржуазившемся» рабочем классе. Даже во время послевоенного бума, самого радужного периода за всю историю капитализма Европы и США, значительную часть рабочего класса составляла беднота. Высок был процент мигрантов, чьи условия труда были хуже, а зарплаты ниже, чем у «белого» пролетариата. Лишь 60–80 % от зарплаты рабочего-мужчины получали женщины-работницы.
Во Франции, которая стала первой страной, где сложилась революционная ситуация, наиболее остро и резко проявился общенациональный кризис.
Особенностью революционной волны 1968 года стало активное участие, часто лидерство в ней, студентов и молодежи вообще. Многие исследователи на этом основании приходят к выводу, что марксистская теория классовой борьбы «опровергнута», а молодежь превратилась в «новый революционный класс». Тем не менее, ничего ни принципиально нового, ни тем более опровергающего марксизм в событиях 1968 года не было, если не считать марксизмом «мудрость» хрущевско-брежневских учебников.
Специфика молодого человека в аспекте классовой борьбы заключается в том, что он еще не успел занять устойчивого места в общественном разделении труда, не встал в ту или иную классовую нишу. Его политическая позиция гораздо слабее детерминирована принадлежностью к той или иной социальной группе. Поэтому молодежь, по происхождению принадлежащая к правящему классу, часто увлекается революционными идеями в период кризиса, но так же часто и отказывается от них, заняв мягкие руководящие кресла в конторах и банках, как случилось со многими участниками бунта 1968 года.
Еще сильнее отрывался от классовой пуповины европейский и американский студент. Отделенный от семьи и привычного быта, он был заперт в стенах университетских городков, где быт был приближен к условиям рабочих общежитий, а режим был часто еще строже. Вот слова нантерского социолога Алена Турэна, относящиеся к тому периоду: «Современный большой университетский городок замыкает в себе студентов подобно тому, как заводские поселки американских компаний замыкают в себе рабочих. Студенческая толпа, такая же плотная и безликая, как рабочая масса, несет свои требования, выдвигает своих лидеров и дышит сознанием своей растущей силы»[38].
Но само по себе это никогда и нигде не сделало студенчество такой мощной революционной силой, как в 1968 году. Повлиял другой фактор. Дело в том, что научно-техническая революция, кроме того, что она радикально расширила сектор умственного труда и «сферы обслуживания» в экономике, еще и пролетаризировала научно-технические и многие другие профессии. Из солидного мелкого буржуа клерк или инженер становился заурядным наемным работником, чей труд оказывался организован часто тем же конвейерным способом, что и труд рабочего, а заработная плата и сам стиль жизни и вовсе переставал отличаться от квалифицированного рабочего, часто даже уступая ему. Эти сектора родили «новый пролетариат», который буржуазная наука для своего удобства относит к «среднему классу». У «нового пролетариата» появились новые проблемы, в частности, ему гораздо труднее было организоваться в профсоюзы для экономической борьбы, он больше страдал от системы «гибкого графика» и чаще оказывался в ситуации «неполной занятости».
Да, большинство студентов 1968 года происходило из мелкобуржуазной среды (половина французов проживала в конце 60-х в небольших городках с населением до 2 тысяч человек), но после университета им предстояло стать в ряды именно «нового пролетариата». Процесс пролетаризации, как это почти всегда было в истории, делает пролетаризируемые слои куда более революционными, чем даже старые слои рабочего класса.
Молодое поколение 1968 года – это еще и очень многочисленное поколение, дети, родившиеся сразу после войны, в период «бэби-бума». Люди до 20 лет составляли треть населения Франции в конце 60-х. В связи с этим значительной части поколения угрожала безработица – в 1968 году половина безработных была моложе 25 лет. (Во Франции с 1960 по 1968 год на 70 % увеличилось количество безработных, это более 500 тысяч человек, а по данным профсоюзов – 700 тысяч.)
Поэтому, не случайно, а, наоборот, закономерно, что роль революционного авангарда выпала молодежи. К сожалению, лидеры компартий «проглядели» эти изменения классовой ситуации. Гораздо лучше их поняли аналитики империализма, еще до 1968 года увидевшие в молодежи врага. В инструкции для исполнительной и судебной власти за 1966 год директор ФБР Эдгар Гувер сообщал: «Американские студенты вовлечены в настоящее время… в опасный заговор. Во многих кампусах молодой человек охвачен непокорностью, которая находит выражение в выступлениях против существующей в стране экономической, политической и общественной системы». Три года спустя он только укрепился в своей характеристике: «Это фанатики, революционеры-анархисты, известные поджогами, актами вандализма, взрывами и разрушениями по всей стране»[39].
Студенты бунтовали по всему миру. Париж, Марсель и Лион, Западный Берлин и Гамбург, Рим и Милан, Мадрид и Барселона, Лондон, Буэнос-Айрес и Лима… По данным ФБР, в 1968/69 учебном году в США по политическим мотивам было арестовано 4 тысячи одних только студентов, в 1969/70 году – 7,5 тысячи, а только в конце апреля – мае 1971-го в Вашингтоне – 13 тысяч.
Но студенты были далеко не единственными участниками революционного движения. Его массовой основой был пролетариат. В бреднем, в 60-е годы среднегодовое число забастовщиков в Западной Европе составляло 7–10 миллионов человек[40]. 1968 год сразу дает резкий скачок активности рабочего класса. Только в мае 1968 года и только во Франции бастовало: 18 мая – 2 миллиона, 20 мая – 6 миллионов, 24 мая – более 10 миллионов рабочих[41]. Затем волна забастовочной активности перекинулась на Италию, 14 ноября 1968 года там бастовали 12,5 миллиона человек, а к 5 февраля 1969 года эта цифра увеличилась до 20 миллионов.
В мае 1968 года рабочие перешли от экономических к политическим требованиям. Когда Жорж Сеги, лидер профсоюза ВКТ, член компартии, пошел на сделку с правительством, согласившись прекратить забастовку в обмен на подъем заработной платы, расширение прав профсоюзов и обещание принять меры для ликвидации безработицы, он был освистан рабочими завода «Рено» в Бийонкуре. Рабочие, заполнившие до отказа заводской ангар, отвергли сделку и выдвинули требование «народного правительства». И это не удивительно, ведь рабочие уже две недели, с 14 мая, захватывали предприятия – зачем прибавка к жалованью, если у тебя в руках весь завод?
В США на борьбу поднимаются низы рабочего класса – чернокожее население. Даже в 1974 году средний доход афроамериканской семьи составлял лишь 56 % дохода белой семьи, в начале 60-х он был еще меньше – лишь 46 %. Более половины из 866 тысяч афроамериканских семей в сельской местности жили ниже официального уровня бедности.
Доля безработных афроамериканцев была в два раза выше доли безработных «белых», среди «черной» молодежи процент безработных достигал 30 %.
В 1967 году восстания чернокожей бедноты вспыхивают в Детройте, самом индустриализованном городе США. Автомобильная индустрия Детройта привлекала афроамериканцев из южных штатов, только за семь лет с 1967 года чернокожая община увеличилась на 15 %. Эти новые иммигранты дали 8 % от общего количества рабочих-автомобилестроителей города. Автомобильный кризис 1966 года рождает массовую безработицу, которая и приводит к восстаниям – классовым, а вовсе не расовым.
За короткий период движение охватывает многочисленные негритянские гетто США. Их население – это «низы» американского пролетариата, не участвующие в сверхприбылях империалистического капитала, как слой «белой» рабочей аристократии. Негритянская беднота понадобилась американской промышленности в годы Второй мировой, когда США стали «мировой фабрикой». Рядом с гетто вырастали новые заводы и вспомогательные производства, негритянское население двигалось с Юга на промышленный Север.
На полицейское насилие, которым правительство США встретило движение за равноправие и гражданские права, негритянский пролетариат ответил созданием вооруженных групп самообороны, объединившихся в партию «Черные пантеры». Идеологией этой партии стал не «черный национализм», она двигалась в направлении революционного марксизма в его маоистском варианте и несомненно пришла бы к нему, если бы не разгром и физическое уничтожение лидеров.
Восстания чернокожей бедноты были поддержаны студентами, захватывавшими университеты и выдерживавшими жестокие бои с полицией. Весной 1968 года начинается «марш бедняков», который идет из южных штатов на Вашингтон. Его вдохновитель, популярнейший негритянский лидер Мартин Лютер Кинг, был убит ФБР за месяц до этого в Мемфисе.
Таким образом, в США, цитадели мирового капитализма, в 1968 году тоже вызревает революционная ситуация.
Коммунистические партии в 1968–1975 году
Экономический бум и рост благосостояния рабочих, основной социальной базы коммунизма в империалистических странах, дал новую почву для оппортунистических и ревизионистских теорий. Еще до кризиса 1968 года почти все коммунистические партии стран «центра» принимают доктрину Хрущева о переходе к социализму в рамках буржуазной законности с использованием капиталистического государства вместо создания самостоятельных структур власти трудящихся. Их стратегия включает в себя перед совершением социалистической революции некий этап создания «антимонополистической демократии».
Рабочая аристократия, которая серьезно улучшила свое положение в ходе послевоенных реформ, в значительной степени удовлетворена им. Коммунистические партии, руководство которых уже опирается на этот слой, перестраивает свою работу. Теперь они ориентируются на частичные реформы капитализма, работу в местном самоуправлении, в профсоюзах и т. д.
Конечно, этот поворот в политике компартий не был бы таким тотальным, если бы не определяющая линия руководства КПСС, которое взяло курс на «мирное сосуществование» с империализмом. Брежневская верхушка фактически полностью исключала революционную перспективу в империалистических странах и фактически отказывала революционным силам не только в военной, но и в политической поддержке. Революция в странах «третьего мира» советскими руководителями допускалась и иногда даже поддерживалась, но и тут соблюдался своего рода «раздел сфер влияния» между СССР и США. В частности, революционеры Латинской Америки могли рассчитывать на содействие только Кубы и Китая. Даже Чили Советский Союз оказал весьма скромную помощь.
«Мы хотим дружить и сотрудничать с Соединенными Штатами на поприще борьбы за мир и безопасность народов», – сказал Хрущев на ХХ съезде[42]. Ради этой «дружбы» пришлось пожертвовать «малостью» – революционными принципами.