— Он-то?
— Сумеешь сохранить секрет, Дагобер?
— Знаете, — с растущим смущением заметил солдат, — лучше, если вы ничего мне не скажете…
— Ты ничего, значит, не можешь скрыть от госпожи Августины?
— Ах вы, Дагобер, Дагобер, — весело говорила Бланш, грозя ему пальцем. — Вы, кажется, кокетничаете с нашей гувернанткой!
— Я… кокетничаю?! — сказал солдат.
И тон, и выражение, с каким Дагобер произнес эти слова, были так красноречивы, что девушки расхохотались.
В эту минуту отворилась дверь в залу.
Появился Жокрис и объявил громогласно:
— Господин Роден.
И вслед за ним в комнату проскользнул иезуит. Попав в залу, он считал, что игра уже выиграна, и его змеиные глазки заблестели. Трудно описать изумление сестер и гнев Дагобера при этом неожиданном появлении.
Подбежав к Жокрису, Дагобер схватил его за шиворот и закричал:
— Как смел ты кого бы то ни было впустить без позволения?
— Помилуйте, господин Дагобер! — кричал Жокрис, бросаясь на колени с самым глупым умоляющим видом.
— Вон отсюда… а главное, вы… вон!.. Слышите… вон! — угрожающе напустился солдат на Родена, уже пробиравшегося к сиротам с лицемерной улыбкой.
— Ваш слуга, — смиренно раскланялся иезуит, не трогаясь с места.
— А ты-то уберешься? — кричал солдат на Жокриса, который не поднимался с колен, зная, что в таком положении он сумеет сказать все, что надо, прежде чем Дагобер его вытолкает.
— Господин Дагобер, — жалобным голосом говорил Жокрис, — простите, что я провел этого господина… но я потерял голову от несчастия с госпожой Августиной…
— Какого несчастия? — с беспокойством воскликнули девушки, живо подходя к Жокрису.
— Уйдешь ли ты? — тряся Жокриса за ворот, кричал Дагобер.
— Говорите… говорите, что случилось с госпожой Августиной? — допытывалась Бланш.
— Да ведь с ней ночью холера… — Жокрис не мог докончить, так как Дагобер обрушил на его челюсть такой славный удар, какого он уже давно никому не давал. Призвав затем на помощь свою силу, еще значительную для его возраста, бывший конногренадер мощной хваткой поставил Жокриса на ноги и здоровенным пинком в одно место пониже спины вытолкнул в соседнюю комнату.
— Теперь ваш черед!.. И если вы сейчас же не выкатитесь!.. — с пылавшим от гнева взглядом, раскрасневшимися щеками и с выразительным жестом проговорил Дагобер.
— Мое почтение, месье, мое почтение… — бормотал Роден, раскланиваясь с девушками и пятясь к двери задом.
48. ДОЛГ
Роден медленно отступал под огнем гневных взглядов Дагобера, не теряя в то же время из вида девушек, явно взволнованных умышленной бестактностью Жокриса: Дагобер строго-настрого запретил ему говорить о болезни гувернантки.
Роза с живостью подошла к солдату и спросила:
— Неужели в самом деле Августина заболела холерой?
— Не знаю… не думаю… во всяком случае, это вас не касается.
— Дагобер, ты хочешь скрыть от нас несчастье, — заметила Бланш. — Я помню, ты давеча смутился, когда говорил с нами об Августине.
— Если она больна, мы не можем ее покинуть: она сочувствовала нашей печали, и мы не можем ее оставить одну в страдании.
— Пойдем к ней, сестра… пойдем в ее комнату, — сказала Бланш, приближаясь к дверям, у которых стоял Роден, со вниманием наблюдавший за этой сценой.
— Вы отсюда не выйдете! — строго сказал сестрам солдат.
— Дагобер, — твердо возразила Бланш, — речь идет о священном долге, и не исполнить его будет низостью.
— А я говорю, что вы отсюда не выйдете! — повторял солдат, с нетерпением топнув ногой.
— Друг мой, — не менее решительно заявила девушка. — Наш отец, расставаясь с нами, дал пример, как надо исполнять свой долг; он не простит нам, если мы забудем урок!
— Как? — закричал вне себя Дагобер, бросаясь к сестрам, чтобы не допустить им уйти. — Вы воображаете, что я во имя какого-то долга пущу вас к холерной больной? Ваш долг — жить, и жить на радость отца… и на мою… Ни слова больше об этом безумии!
— Не может быть никакой опасности навестить Августину в ее комнате! — сказала Роза.
— А если бы даже опасность и была, — прибавила Бланш, — то мы не можем колебаться. Будь добр, Дагобер, пропусти нас.
В это время по лицу внимательно прислушивавшегося Родена промелькнуло выражение зловещей радости; он вздрогнул, и глаза его загорелись мрачным огнем.
— Дагобер, не отказывай нам, — сказала Бланш. — Ведь ты сделал бы для нас то, что мы хотим сделать для другой; в чем же тебе упрекать нас?
Дагобер, заслонявший до тех пор дверь, вдруг отступил и довольно спокойно сказал:
— Я старый безумец!.. Идите… идите… и если вы найдете госпожу Августину у себя, можете там и остаться.
Изумленные словами и тоном Дагобера, сестры остались на месте в нерешительности.
— Но если ее нет здесь… то где же она? — спросила Роза.
— Так я вам и скажу, когда вы так взволнованы.
— Она умерла! — воскликнула Роза, побледнев.
— Да нет же, нет! — успокаивал их солдат. — Клянусь вашим отцом… что нет… Но при первом же приступе болезни она попросила, чтобы ее увезли отсюда… так как боялась заразить остальных.
— Добрая, мужественная женщина! — сказала с нежностью Роза. — А ты еще не хочешь…
— Я не хочу, чтобы вы выходили, и вы не выйдете, хотя бы мне пришлось запереть вас на ключ! — гневно воскликнул солдат и, вспомнив, что всю эту неприятную историю устроил своей болтовней Жокрис, он с яростью прибавил: — А уж палку свою я обломаю о спину этого негодяя!
Говоря это, он повернулся к двери, где молчаливо и настороженно стоял Роден, скрывавший под личиной обычного бесстрастия роковой план, уже родившийся в его голове.
Опечаленные девушки не сомневались больше в отъезде гувернантки и уверенные, что Дагобер ни за что не сообщит им, куда ее увезли, стояли в раздумье.
При виде иезуита, о котором он уже забыл, солдат опять рассердился и крикнул:
— А, вы еще здесь?
— Позвольте вам заметить, месье, — отвечал Роден с видом добродушия, какой он умел на себя напускать, — вы сами ведь стояли в дверях и не давали мне возможности пройти.
— Ну, теперь никто вам не мешает… убирайтесь.
— Я сейчас уберусь… месье… хотя я, конечно, вправе удивляться такому приему.
— Тут дело не в приеме, а в уходе… ну, скорее отправляйтесь!..
— Я пришел, чтобы с вами поговорить…
— Некогда мне разговаривать!
— О важном деле…
— У меня одно важное дело: не оставлять этих детей одних…
— Хорошо, — говорил Роден уже на пороге, — я не стану вам больше надоедать… Я думал, что, принеся хорошие вести о маршале Симоне, я…
— Вести о нашем отце? — с живостью сказала Роза, подходя к Родену.
— О! Расскажите… расскажите! — прибавила Бланш.
— У вас вести о маршале? — сказал Дагобер, подозрительно поглядывая на Родена. — Что же это за вести?
Но Роден, не отвечая на этот вопрос, вернулся в залу и, якобы любуясь Розой и Бланш, воскликнул:
— Какое счастье для меня, что я опять могу порадовать этих милых девушек! Сегодня я вижу их менее печальными, чем тогда, когда я увозил из монастыря, где их заперли. Но прелестны и грациозны они по-прежнему. Как мне было приятно видеть их в объятиях великого отца.
— Их место там, а ваше — не здесь! — грубо ответил Дагобер и указал Родену на дверь.
— Ну, у доктора Балейнье, — улыбаясь, тихонько сказал иезуит, — надеюсь, я был на месте, когда возвратил вам ваш орден… когда мадемуазель де Кардовилль не дала вам задушить меня, назвав меня своим освободителем!.. Право, девочки, он чуть меня не задушил: несмотря на его годы, у него рука железная. Ха-ха-ха! Впрочем, пруссаки и казаки знают это еще лучше меня…
Этими словами иезуит ловко напомнил о своих услугах. Мадемуазель де Кардовилль сообщила маршалу, что Роден очень опасный человек, что она была им одурачена, но отец Розы и Бланш в заботах и огорчениях забыл предупредить Дагобера. Впрочем, солдат инстинктивно не доверял иезуиту, несмотря на все благоприятные признаки; он был слишком научен опытом, чтобы всему этому верить. Поэтому он отрывисто заметил:
— Ладно, тут дело не в том, какая у меня рука, а…
— Если я и намекнул на пылкость вашего характера, — келейно сказал Роден, продолжая приближаться к сестрам круговыми движениями пресмыкающегося, свойственными ему, — то это только при воспоминании о тех маленьких услугах, какие я имел счастье вам оказать…
Дагобер пристально взглянул на Родена, опустившего при этом свои вялые веки, и сказал:
— Во-первых, порядочный человек никогда не напомнит об услугах, какие он оказал, а вы уже в третий раз возвращаетесь к этому вопросу…
— Но, Дагобер, — шепнула ему Роза, — если речь идет об отце…
Солдат жестом попросил девушку замолчать и предоставить говорить ему. Продолжая смотреть в глаза Родену, солдат прибавил:
— Хитрая вы штучка… ну да ведь и я старый воробей.
— Я хитрый? — простодушно сказал Роден.
— Ладно… знаю. Вы думаете; вы меня обошли вашими ловкими фразами? Нет, сорвалось! Слушайте: кто-то из вашей шайки святош стащил у меня крест… вы его мне отдали… Ладно. Кто-то из той же шайки похитил девочек… вы их привели обратно… Ладно… Вы донесли на этого предателя д'Эгриньи… Так… Но что же это доказывает? Во-первых, что вы настолько низки, что были участником этой банды, во-вторых, что вы же имели низость на нее донести. Оба эти поступка достаточно гнусны, и поэтому вы мне очень подозрительны. Проваливайте, проваливайте… смотреть на вас — вредно для девочек…
— Но…
— Без «но»!.. Когда такой штукарь принимается за добрые дела, под этим скрывается какая-нибудь мерзость… Надо остерегаться, и я остерегаюсь.
— Я понимаю, — холодно заметил Роден, негодуя, что не может обойти солдата, — что это недоверие победить нельзя… Но вы хотя бы подумали, какая мне выгода вас обманывать?
— Уж не без умысла, видно, вы сюда забрались, если вас нельзя выжить отсюда.
— Да ведь я сказал вам, зачем я пришел!
— С вестями о маршале, не так ли?
— Именно так! У меня есть о нем свежие новости… — И снова отойдя к двери, Роден приблизился к девушкам: — Да, милые девочки, у меня есть вести о вашем отце!
— Пойдемте ко мне… там вы их и расскажете.
— Как? У вас хватит жестокости лишить этих милых девочек вестей об их…
— Черт возьми! — загремел Дагобер. — Неприятно мне выбрасывать за дверь человека ваших лет… а, видно, придется… Кончится это или нет?
— Ну пойдемте… пойдемте, — кротко заметил Роден, — не сердитесь на такого старика, как я… стоит ли? Пойдемте к вам; я расскажу вам все одному, и вы будете раскаиваться, что не дали мне говорить при барышнях… это будет вам наказанием… злюка вы эдакий!
И говоря это, Роден с новыми поклонами прошел вперед Дагобера, скрывая досаду и злобу на него, а солдат, уходя из комнаты, подмигнул девушкам.
Сестры остались одни. Через четверть часа, не больше, Дагобер вернулся.
— Дагобер… ну что? Какие новости об отце? — спросили девушки с живейшим любопытством.
— Этот старый колдун все знает… знает и господина Робера… Все это еще более усиливает мои подозрения… — задумчиво отвечал солдат.
— А какие же вести об отце? — спросила Роза.
— Один из друзей этого негодяя (я не могу иначе его называть) встретил маршала в двадцати пяти лье отсюда, и ваш отец, зная, что он едет в Париж, послал вам сказать, что он здоров и надеется скоро увидать вас.
— Ах, какое счастье! — воскликнула Роза.
— Видишь, ты был не прав, подозревая этого бедного старичка, — прибавила Бланш; — ты так грубо с ним обошелся.
— Может быть!.. Только я в этом не раскаиваюсь.
— Отчего?
— Есть на то у меня причина… И одна из наиболее веских это та, что когда он начал около вас круги делать, меня, не знаю почему, мороз прохватил, даже кровь застыла… я, пожалуй, не так испугался бы, если бы к вам подползала змея… Я знаю, что при мне он вам зла сделать не мог бы, а все-таки, несмотря на все его услуги, я насилу сдерживался, чтобы не выкинуть его за окошко… А так как я не имею привычки высказывать таким путем свою благодарность, то поневоле станешь остерегаться людей, которые внушают своим видом такие мысли…
— Добрый Дагобер, тебя делает таким подозрительным привязанность к нам, — ласково сказала Роза. — Это доказывает, как сильно ты нас любишь!
— Да… как ты любишь своих деток, — прибавила Бланш, подходя к Дагоберу и обмениваясь с сестрой многозначительным взглядом, как будто обе они затеяли какой-то заговор в отсутствие солдата.
Но Дагобер, на которого нашла недоверчивость, взглянул на сироток и, покачав головой, проговорил:
— Гм, что-то вы уж больно ластитесь… верно, о чем-нибудь просить будете?
— Ну да… ты знаешь, мы ведь никогда не лжем… только будь справедлив, Дагобер, это самое главное…
И обе девушки подошли к солдату, обняли его и улыбнулись ему самым обольстительным образом, заглядывая в глаза.
— Ну, ну, говорите уж скорее, что вам надобно? — сказал Дагобер, взглянув на них поочередно. — Я должен крепко держаться… должно быть, просьба нешуточная… по всему видно.
— Слушай: ты, такой храбрый, добрый, справедливый, ты, который всегда нас хвалил за то, что мы мужественны, как и следует дочерям солдата…
— К делу скорее… к делу! — говорил Дагобер, которого не на шутку напугало красноречивое вступление.
Девушка хотела продолжать, когда в дверь тихонько постучали: урок, данный Жокрису, которого Дагобер сейчас же выгнал из дома, явился спасительным примером.
— Кто там? — спросил Дагобер.
— Я, Жюстен, господин Дагобер, — отвечал голос за дверью.
— Войдите.
Вошел слуга. Это был человек преданный и честный.
— Что надо? — спросил Дагобер.
— Господин Дагобер, — сказал Жюстен, — приехала какая-то дама в карете. Она послала своего выездного лакея спросить, не может ли она видеть его светлость герцога и барышень… Когда же ей сказали, что герцога нет дома, она просила доложить барышням, что приехала за сбором пожертвований.
— А вы видели эту даму? Как ее фамилия?
— Она этого не сказала, но видно, что барыня важная… Прекрасная карета… слуги в ливрее.
— Эта дама приехала за сбором пожертвований, — сказала Роза Дагоберу, — вероятно, для бедных. Ей сказали, что мы дома… Мне кажется, что неудобно будет не принять ее?
— Как ты думаешь, Дагобер? — спросила Бланш.
— Дама… Ну, это другое дело… это не тот старый колдун… да ведь, кроме того, я буду с вами… Жюстен, проси ее сюда…
Слуга вышел.
— Что это, Дагобер, ты, кажется, уже не доверяешь и этой незнакомой даме?
— Послушайте, дети: кажется, я не имел никакого основания не доверять своей жене, такой превосходной женщине? Не правда ли? А это не помешало ей предать вас в руки святош… причем она совсем не думала, что делает дурное дело, а желала только угодить негодяю-духовнику…
— Бедная женщина! А ведь это правда… хотя она очень нас любила!.. — задумчиво промолвила Роза.
— Давно ли ты имел от нее весточку? — спросила Бланш.
— Третьего дня. Она здорова; воздух той деревеньки, где находится приход Габриеля, ей очень полезен.
В это время дверь отворилась и в комнату вошла княгиня де Сен-Дизье, любезно раскланиваясь.
В руке у нее был красный бархатный мешочек, какие обыкновенно употребляют для сбора в церквах.
49. СБОР ПОДАЯНИЙ
Мы уже говорили, что княгиня де Сен-Дизье умела, когда нужно, быть очаровательной и надевать маску благожелательности. Кроме того, сохранив с юности галантные привычки и на редкость вкрадчивое кокетство, она так же применяла их для своих ханжеских интриг, как раньше извлекала из них выгоду в любовных похождениях. Будучи светской дамой, с присущей для них сдержанностью, она умела присоединять к обаянию внешности оттенок сердечной простоты и благодаря этому получала возможность превосходно разыгрывать роль простодушной женщины. Такой она появилась перед дочерьми маршала Симона и перед Дагобером. Изящное платье из серого муара, очень туго стягивавшее чересчур полную талию, черная бархатная шляпа и белокурые локоны, обрамлявшие лицо с тройным подбородком, хорошо сохранившиеся зубы, приветливая улыбка и ласковый взгляд придавали ей выражение самого любезного благожелательства.
Не только девушки, но и Дагобер, несмотря на его дурное настроение, почувствовал невольное расположение к любезной даме, которая с самым изящным поклоном и ласковой улыбкой спросила:
— Я имею удовольствие говорить с барышнями де Линьи?
Роза и Бланш, не привыкшие, чтобы их называли почетным титулом их отца, сконфузились и молча переглянулись.
Дагобер, желая их выручить, сказал княгине:
— Да, мадам, эти девушки — дочери маршала Симона, но они привыкли, чтобы их звали просто сестрами Симон.
— Я не удивляюсь, — отвечала княгиня, — что скромность является одной из добродетелей дочерей маршала. Но надеюсь, что они меня простят за то, что я назвала их славным именем, напоминающим о доблестной победе их отца, его бессмертном подвиге.
При этих лестных, ласковых словах Роза и Бланш с благодарностью взглянули на княгиню де Сен-Дизье, а Дагобер, гордый похвалами маршалу и его дочерям, почувствовал, что его доверие к сборщице подаяний возрастает. А она продолжала трогательно и задушевно:
— Я явилась к вам с просьбой о помощи, будучи вполне уверена, что дочери маршала Симона, следуя примеру благородного великодушия отца, не откажут в ней. Мы устроили общество вспомоществования жертвам холеры; я одна из дам-патронесс и смею уверить вас, что всякое пожертвование будет принято с живейшей благодарностью…
— Благодарить должны мы, что вы удостоили вспомнить о нас в этом добром деле, — сказала Бланш.