— Я не вполне понимаю цель этого рассказа… а вы, принц?
Джальма не отвечал ничего. Опираясь на камин, он все более мрачно и проницательно смотрел на княгиню, и ненависть к этой женщине невольно поднималась в его душе.
— Ах! Дорогая тетушка! — тоном ласкового упрека продолжала Адриенна. — Неужели я слишком многого ждала от вашего сердца? Неужели вы не чувствуете жалости даже к гадюкам? К кому же тогда вы можете ее чувствовать? Впрочем, это понятно… — добавила Адриенна, как бы отвечая на свою мысль. — Они такие стройные, тоненькие… Однако пора кончать с этими глупостями… — весело воскликнула она, видя, что ханжа с трудом сдерживает свой гнев. — Высказывайте же скорее, добрейшая тетушка, все нежные мысли, какие внушает вам вид нашего счастья!
— Я не замедлю это сделать, любезнейшая племянница: во-первых, я не знаю, как и нарадоваться, что милый принц явился сюда из глубины Индии, чтобы взять на себя заботу о вас… закрывая глаза доверчиво и наивно… на все… Какой прелестный человек этот набоб!.. Принять на себя такую обузу… после того как пришлось вас запирать в сумасшедший дом… знаете, из-за того молодого рабочего, которого полиция нашла у вас… Как его звали? Помогите мне вспомнить… или вы уже забыли, скверная ветреница?.. Такой красивый парень и поэт? Ах, да, Агриколь Бодуэн… Его нашли в тайной комнате около вашей спальни… Ведь весь Париж кричал тогда об этом… ужасном скандале… Да, милый принц, нельзя сказать, чтобы вы женились на неизвестной особе… Имя вашей будущей супруги у всех на устах…
При этих ужасных, неожиданных словах Адриенна, Джальма и Горбунья разом онемели, но под влиянием совершенно разнородных чувств. Княгиня, не считая более нужным скрывать свою адскую радость и торжествующую злобу, воскликнула, вставая с места, с блестящими глазами, с пылающим лицом обращаясь к Адриенне:
— Попробуйте-ка отпереться! Разве не пришлось вас запирать как сумасшедшую? Разве не нашли этого ремесленника… вашего тогдашнего любовника… у вас в спальне?
При этом ужасном обвинении цвет лица Джальмы, прозрачный и золотистый, как янтарь, вдруг принял матовый, свинцовый оттенок. Верхняя губа, приподнятая судорожной гримасой, обнажила ряд белых зубов, конвульсивно сжатых. Словом, вся его физиономия приняла настолько дикий и угрожающий вид, что Горбунья задрожала от ужаса. Молодой индус, захваченный пылкостью своей натуры, почувствовал невольное, бессознательное головокружение, подобное какому-то молниеносному толчку, когда кровь приливает к глазам и ослепляет их, заставляет мутиться рассудок… словом, то, что случается, когда честному человеку неожиданно дадут пощечину… Если бы мысль перешла в дело, то взрыв гнева Джальмы, как взрыв мины, уничтожил бы разом всех присутствующих, не исключая его самого.
Он убил бы княгиню за подлое обвинение, Адриенну за то, что она могла быть обвиненной, Горбунью за то, что она присутствовала при этом, а себя — из-за невозможности пережить такое разочарование.
Но… о, чудо! Его безумный взгляд встретился со спокойным, ясным и уверенным в своем достоинстве взглядом Адриенны. И выражение свирепой ярости рассеялось, как дым.
Больше того: к великому изумлению княгини и молодой работницы, чем больше вглядывался индус в лицо Адриенны, тем разумнее, тем яснее становился его взгляд, точно их чистые, молодые души сливались в одну; и черты Джальмы скоро совсем преобразились, отражая, как в зеркале, ясное спокойствие лица молодой девушки.
Постараемся объяснить, так сказать, с физической стороны этот нравственный переворот, который привел в восхищение напуганную Горбунью и возбудил злобную досаду ханжи.
Когда яд клеветы изливался из уст княгини, Джальма стоял у камина. Под влиянием гнева он сделал было шаг к княгине, но, справившись с собой, нервно вцепился в мрамор каминной доски, как бы желая его раздавить. Судорожный трепет пробегал у него по телу, а искаженные черты сделались неузнаваемы и ужасны.
Адриенна, под влиянием гневного негодования, тоже вскочила с места при словах княгини, поддавшись, как и Джальма, первому порыву слепой ярости. Но тотчас же успокоенная сознанием своей невинности, она пришла в себя, и черты ее вновь приняли очаровательное ясное выражение. В это мгновение ее глаза встретились с глазами Джальмы. С минуту она была смущена и огорчена ужасным, грозным выражением его лица и невольно подумала: «Такая нелепая низость возбудила его гнев! Значит, он может меня заподозрить»; но вслед за этой мыслью, столь же быстрой, как и жестокой, явилась безумная радость, когда Адриенна увидала, как изменились, точно под влиянием волшебных чар, черты Джальмы от действия ее взгляда.
Итак, отвратительная интрига г-жи де Сен-Дизье кончилась ничем благодаря тому, что лицо Адриенны сохранило спокойное, полное достоинства выражение.
Этого мало. В ту минуту, когда княгиня задыхалась от гнева при виде немой сцены, Адриенна с пленительным кокетством протянула принцу свою прелестную руку, и молодой индус, опустясь на колени, прильнул к ней с такой страстью, что девушка невольно вспыхнула. Затем молодой человек сел на горностаевый ковер у ног Адриенны, с немым обожанием любуясь ею, и счастливая молодая девушка склонилась к нему так нежно, их взоры слились в таком безумном страстном восторге, как будто тут не было задыхавшейся от злобы ханжи.
Но Адриенна, словно вспомнив, что чего-то не хватает для полного счастья, знаком подозвала Горбунью и посадила ее рядом с собою. И тогда, рука об руку со своей дорогой подругой, улыбаясь Джальме, с обожанием склонившемуся перед ней, мадемуазель де Кардовилль бросила на княгиню взгляд, такой счастливый и уверенный, полный такого непобедимого спокойствия за свою радость, такого величественного презрения к ее клевете, что госпожа де Сен-Дизье, растерявшись, дрожа от злобы, пробормотала лишь несколько непонятных слов и, окончательно потеряв голову, почти бегом бросилась к дверям. Но боясь какой-нибудь новой подлости или засады, Горбунья, обменявшись взглядом с Адриенной, решила проводить княгиню до кареты.
Гневное и злобное разочарование госпожи де Сен-Дизье, увеличившееся еще больше при виде того, что она очутилась под присмотром Горбуньи, показалось до того комичным мадемуазель де Кардовилль, что она не могла удержаться и громко расхохоталась. Под звуки этого смеха, ясно выражавшего презрение, обезумевшая от ярости и отчаяния святоша покинула дом, в который она надеялась внести смуту и несчастье.
Адриенна и Джальма остались одни. Прежде чем приступать к описанию следующей сцены, необходимо бросить взгляд назад.
Адриенна и Джальма после своего сближения наслаждались полным, глубоким счастьем. Девушка с любовью и нежным терпением изучала характер индуса, о котором имела понятие и раньше из рассказов путешественников, восхвалявших молодого принца.
Адриенна изучала характер Джальмы из двух побуждений: во-первых, чтобы оправдать свою страстную любовь к нему, а во-вторых — чтобы назначенным сроком для испытания сдерживать пылкие порывы страсти молодого принца, в чем была для нее тем большая заслуга, что и сама молодая девушка испытывала то же нетерпеливое опьянение страсти, те же пылкие порывы… У этих двух избранных существ жгучие, страстные желания и возвышенные стремления души замечательно уравновешивались и взаимно поддерживали друг друга в их порывах, потому что Бог наделил обоих редкой красотой тела и не менее редкой душевной красотой, чем оправдывалось их непреодолимое влечение друг к другу.
О конечном сроке этого тяжкого испытания и хотела поговорить Адриенна с Джальмой в той беседе, которая началась у них после внезапного ухода госпожи де Сен-Дизье.
55. ИСПЫТАНИЕ
Мадемуазель де Кардовилль и Джальма остались одни.
После необдуманного порыва ярости, вызванного низкой клеветой госпожи де Сен-Дизье, Джальма проникся таким благородным доверием к Адриенне, что даже ни слова не сказал о постыдном обвинении.
С другой стороны, благодаря полному благородному согласию их сердец Адриенна сочла бы обидой для Джальмы и для себя малейшую попытку к самооправданию.
Они начали разговор, как будто посещения святоши и не бывало. С таким же презрением отнеслись они и к бумаге, которая, по словам княгини, доказывала полное разорение Адриенны. Девушка положила ее, не читая, на столик. Грациозным жестом она пригласила принца занять место рядом с собою.
Джальма неохотно повиновался, так как ему не хотелось покидать своего места у ног девушки.
— Друг мой, — нежно и серьезно начала Адриенна. — Вы часто допытывались у меня, когда кончится время испытания, которое мы на себя наложили: его конец приближается.
Джальма вздрогнул и не мог удержаться от радостно-изумленного возгласа. Но это восклицание было так нежно, кротко и трепетно, что походило скорее на выражение неописуемой благодарности, чем на страстный крик восторга.
Адриенна продолжала:
— Нас разлучали… нас обманывали, окружали засадами… старались ввести в заблуждение относительно наших чувств… и все-таки мы любим друг друга. Мы повиновались в этом случае непреодолимому влечению, осилившему все, что ему противилось… Среди этих испытаний, разлученные друг с другом, мы выучились взаимно уважать и ценить друг друга… И вот, соединившись, наконец, вместе, мы решились бороться против страстного увлечения для того, чтобы отдаться ему потом без угрызений совести. В это время мы научились читать в сердцах друг друга, верить друг другу. Мы нашли в себе достаточно гарантий для будущего полного счастья. Но мы должны освятить этот союз в глазах света… единственно понятным для него путем… то есть мы должны вступить в брак!.. Брак связывает на целую жизнь!.. — Джальма с удивлением взглянул на девушку; она продолжала: — Можно ли ручаться за свои чувства на целую жизнь? Только Бог… которому открыты сердца, мог бы связать ненарушимо узами… для вечного счастья… Но для людей будущее непроницаемо, и не будет ли безумно, эгоистично и нечестиво налагать на себя неразрывные узы, когда мы можем отвечать только за настоящую минуту?
— Это грустно, но и совершенно верно, — проговорил Джальма.
— Не заблуждайтесь по поводу моих слов, — убежденно, но в то же время нежно, произнесла Адриенна. — Такая чистая, благородная, великая любовь, как наша, требует, конечно, Божественного освящения. Я не придерживаюсь обрядовой стороны религии, как моя тетка, но верю в Бога и хочу, чтобы Он благословил наш союз… Призывая на себя Его милосердие, мы произнесем с благодарностью клятву, но только не в том, что вечно будем любить друг друга, вечно принадлежать друг другу…
— Что вы говорите! — прервал ее Джальма.
— Нет, не в этом, — продолжала Адриенна, — так как подобная клятва — или ложь, или безумие… Но мы можем поклясться, вполне искренне, что честно употребим все человеческие силы, чтобы эта любовь длилась всю жизнь. И зачем нам эти неразрывные узы, налагаемые требованиями света? Если мы будем любить друг друга, — они лишние; если разлюбим, — они явятся тяжелыми цепями тирании. Ведь так, друг мой?
Джальма не отвечал; он только сделал знак, чуть ли не униженный, чтобы девушка продолжала.
— А затем, — прибавила она нежно и гордо, — из уважения к вашему и моему достоинству, я никогда не подчинюсь законам, придуманным грубым эгоизмом мужчин против нас, женщин. Это закон, отрицающий сердце, душу и разум у женщины; подчиниться ему — значит сделаться рабыней или клятвопреступницей. Ибо этот закон отнимает у девушки имя, считает, что супруга страдает неизлечимой глупостью, так как навек подчиняет ее унизительной опеке мужа, лишает мать права на ребенка и отдает человека в вечное рабство другому человеку, равному ему перед лицом Бога! Вы знаете, друг мой, — со страстным возбуждением продолжала Адриенна, — вы знаете, как я уважаю вас, — вас, отец которого был прозван «отцом Великодушного», вы знаете, я не побоялась бы, что вы, такой благородный и честный человек, воспользуетесь тираническими правами, но я не солгала ни разу за всю жизнь, и наша любовь слишком священна, чтобы мы скрепляли ее купленным освящением и двойным клятвопреступлением!.. Нет!.. Никогда я не дам клятвы исполнять закон, которого не признает ни мой ум, ни чувство собственного достоинства! Пусть завтра восстановят право развода, признают право женщины, и я буду готова подчиниться обычаю, потому что тогда он не будет идти вразрез с моим умом, сердцем, с тем, что справедливо, возможно и человечно!
Затем Адриенна с нежным, глубоким чувством, вызвавшим слезы на ее глазах, прибавила:
— О друг мой! Если бы вы знали, что значит для меня ваша любовь! Если бы вы знали, как дорого для меня ваше счастье, вы бы поняли и извинили колебания благородного и любящего сердца, видящего роковое предзнаменование в лживом и клятвопреступном обряде. Мое желание — удержать вас силой чувства, связать счастьем и оставить вам полную свободу, чтобы владеть вами без всякого принуждения!
Джальма слушал девушку со страстным вниманием. Сам гордый и великодушный, он преклонялся перед ее столь же гордым и великодушным характером.
После нескольких минут молчания он произнес звонким, нежным голосом, почти торжественно:
— Меня, так же как и вас, возмущают ложь, несправедливость и клятвопреступление… Как вы, я нахожу, что человек унижается, принимая на себя право быть низким тираном… Как вы, я нахожу достоинство только в свободе… Но вы сказали, что хотите освятить наш союз Божьим благословением… Кто же нам даст его? Кому произнесем мы наши клятвы, в возможности исполнения которых мы можем поручиться?
— Через несколько дней я вам это скажу… Я постоянно, в часы нашей разлуки думаю об одном: как найти возможность соединиться во имя Бога, но помимо светских законов и в границах, допускаемых разумом? И при этом сделать так, чтобы не оскорблять требований света, в котором нам, быть может, придется жить. Да, друг мой, когда я вам скажу, чьи достойные руки навеки соединят наши руки… кто будет молить и призывать благословение Божие нашему союзу… союзу святому, но оставляющему нас свободными… вы признаете, как и я, что невозможно было найти более чистых рук, чтобы возложить их на нас… Простите, друг мой… это все очень важно… важно, как счастье… важно, как любовь. И если мои слова вам кажутся странными, мои мысли неразумными, говорите… скажите… и мы поищем лучшего способа согласовать то, чем мы обязаны Богу и свету, с тем, чем мы обязаны себе… Говорят, что влюбленные безумны, — прибавила, улыбаясь, молодая девушка, — а я нахожу, что истинно влюбленные наиразумнейшие люди.
— Когда вы говорите так о нашем счастье, — сказал глубоко взволнованный Джальма, — с такой сосредоточенной, серьезной нежностью, мне кажется, что я слышу мать, пекущуюся о будущности обожаемого ребенка… старающуюся окружить его всем, что может сделать его мужественным, крепким и великодушным… и избавить от всего, что неблагородно и недостойно… Вы спрашиваете, Адриенна, не странными ли мне кажутся ваши слова? А разве вы забыли, что я всегда чувствую во всем то же, что и вы? Меня оскорбляет и возмущает то, что оскорбляет и возмущает вас, и когда вы говорите о законах вашей страны, не уважающих в женщине даже матери… я с гордостью думаю, что в наших варварских странах, где женщина — рабыня, материнство возвращает ей свободу… Нет, нет… такие законы созданы не для нас с вами… Не потому ли, что вы хотите оказать святое уважение нашей любви, вы поднимаете ее над недостойным рабским подчинением, которое бы ее запятнало? Знаете ли, Адриенна, на родине, от наших жрецов, я слыхал о существах, стоящих ниже Божества, но выше людей… Я им не верил, а теперь, зная вас, я им поверил…
Последние слова были произнесены не в виде лести, а с искренним убеждением, с пылкой верой истинно верующего. Передать общее выражение и нежность, которой дышали слова молодого индуса, невозможно, как нельзя описать и выражения влюбленной, нежной тоски, придававшей необыкновенное обаяние чертам принца.
Адриенна слушала Джальму с гордостью, благодарностью и восторгом. Положив руку на грудь, как бы для того, чтобы сдержать свое волнение, она, глядя на принца в опьянении страсти, проговорила:
— Добрый, великий, справедливый; как всегда! Как бьется мое сердце! Оно переполнено радостью и гордостью! Благодарю Тебя, Боже! Благодарю за то, что Ты создал для меня обожаемого возлюбленного! Ты хотел удивить мир сокровищами нежности и милосердия, какие должна породить такая любовь! Еще никому неизвестно всемогущество свободной, пылкой, счастливой любви! И благодаря нам, Джальма, в минуту нашего соединения, — сколько гимнов счастья, благодарности вознесется к престолу Всевышнего! Нет, нет! Никто не знает, какую ненасытную жажду радости и всеобщего счастья порождает такая любовь, как наша… Никто не знает, какой неистощимый источник доброты зарождается в сиянии того небесного ореола, какой окружает пылающие любовью сердца! О да… Я чувствую, много слез будет осушено! Много оледеневших от горя сердец отогреется на божественном пламени нашей любви!.. И из благословений всех тех, кого мы спасем, мир узнает о святом опьянении нашего счастья!
Ослепленному взору Джальмы Адриенна казалась идеальным существом, которое было подобно божеству благодаря неистощимым сокровищам своей доброты… и вместе с тем — вполне чувственным созданием благодаря пылкости страсти, ярко выражавшейся в ее глазах, горящих любовью.
Молодой индус, обезумев от любви, бросился на колени перед молодой девушкой и воскликнул с мольбою:
— О, молю тебя! Пощади!.. У меня больше нет воли!.. Не говори так… когда же наступит этот день?.. Сколько лет жизни я бы отдал, чтобы ускорить его наступление!