В настоящий момент в Марионе камнем преткновения является позиция Марионской текстильной компании, которую здесь называют Болдуиновской фабрикой. Президент компании мистер Р. У. Болдуин — человек небольшого роста с растерянным взглядом и суетливыми манерами.
Наутро после моего приезда в Марион он разыскал меня, чтобы изложить свою версию событий.
Поскольку я стараюсь быть полностью беспристрастным, воспроизвожу его версию, которая выглядит следующим образом:
Билл Росс, руководитель забастовки, за несколько дней до кровопролития угрожал новой забастовкой.
Это главное, на чем настаивает мистер Болдуин, и это вполне справедливо.
Из трех владельцев фабрик в Марионе — мисс Сэлли, Мабри Харта и Уильяма Нила — двое говорят, что они не прочь улучшить условия рабочих. Не думаю, чтобы они стали оспаривать теорию, согласно которой каждый рабочий в Америке при нынешнем уровне жизни и в условиях разрекламированного нами неслыханного процветания имеет право на дешевый автомобиль, на радиоприемник, на жилище, в котором бы по ночам не гулял холодный ветер.
Однако за спиной этих отдельных фабрикантов стоит могущественная Южная Текстильная Ассоциация. Это союз предпринимателей, которые построили фабрики на Юге в расчете на его прославленную «дешевую и довольную рабочую силу».
Если б мистер Харт и мистер Нил пошли на соглашение с профсоюзом (и если бы — дадим простор воображению — то же самое сделала мисс Сэлли), тогда бы союз предпринимателей принял против них меры.
Найдет ли мистер Харт в себе мужество бороться с ними во имя справедливости?
Посмотрим.
Существует еще одна социальная прослойка, менее организованная, нежели хозяева текстильных фабрик, которая, однако, оказывает важное влияние на решения фабрикантов.
В Марионе, так же как и в любом другом заводском городе, немалая власть принадлежит состоятельным гражданам.
Они не хотят никаких конфликтов на предприятиях.
Они хотят, чтобы промышленники Севера строили предприятия на Юге.
Они хотят получать хорошую цену за земельные участки и иметь большую клиентуру, нуждающуюся в удалении зубов и аппендиксов.
Северяне удивляются, почему респектабельные лавочники и люди свободных профессий в Марионе и ему подобных южных городах не берут на вооружение прославленные теории Форда; почему они не поддерживают требований рабочих об увеличении заработной платы с тем, чтобы больше получать с тех же рабочих.
Во-первых, в этих городках фабрики контролируют банки, а банки — соответственно выдачу ссуд мелким бизнесменам, которые, в свою очередь, составляют основную клиентуру людей свободных профессий, в том числе и священнослужителей, так что компании подчиняют себе все стороны жизни, включая и религию.
Во-вторых, на Юге, больше чем в какой-либо другой части страны, царит концепция «Аристократия против Низших Классов», то есть против «белой швали», ибо негры вообще оказываются вне общества. Чтобы почувствовать себя аристократом, требуется не так уж много. Владелец маленькой лавки, подобно шерифу Адкинсу, уже попадает в высший круг. А сделавшись «аристократом», вы должны бить, похищать, убивать, короче говоря, делать все, чтобы вас никоим образом не заподозрили в преступном сочувствии — к этим безответственным выродкам, называемым рабочими. Чтобы держать этих монстров в узде, священнослужители готовы забыть про библию и взяться за веревку, а врачи отложить скальпель и… а еще лучше отказаться обслуживать раненых забастовщиков… пока не получат от них деньги за лечение.
Банда, состоящая из таких людей, то есть лиц свободных профессий, вкупе с полицейскими похитила профсоюзных организаторов в Элизабетоне, в штате Теннесси, всего лишь в 87 милях от Мариона, отвезла их за пределы штата и посоветовала им не возвращаться.
Банда, подобная этой, безусловно, скажет несколько теплых слов мистеру Харту и мистеру Нилу, если последние признают профсоюз.
Прежде чем закончить разговор о предпринимателях, я хотел бы коснуться еще одной малоизвестной стороны проблемы отношений между рабочими и фабрикантами на Юге. Я имею в виду широко распространенное мнение, что по какому-то странному совпадению все фабриканты — южные джентльмены, в то время как большинство недовольных рабочих — большевики или им подобные мятежные иностранцы.
На самом деле большая часть фабрик на Юге принадлежит коренным северянам.
Что же касается забастовщиков, то все они, как это ни невероятно, стопроцентные южане и стопроцентные американцы, включая и иностранных агитаторов, о чьем неамериканском происхождении свидетельствуют их фамилии — Пил, Хоган и Эллиот.
Теперь я хочу перейти — на бумаге этот переход совершается очень быстро, но как далеки они на социальной лестнице! — от предпринимателей к рабочим.
О штаб-квартире забастовщиков. Она расположена непосредственно за самой фабрикой на клочке земли, по чистой случайности не являющемся собственностью компании. Это — подвальное помещение магазинчика, куда рабочие почему-то заходят чаще, чем «в фабричную лавку. Вот в этом-то подвале забастовщики устроили свою штаб-квартиру, которая, может быть, раза в три просторней спальни в обычной нью-йоркской квартире. Это — единственное место, где рабочие могут собираться, если не считать небольшого участка на склоне холма, где происходят массовые митинги.
На этом участке я видел восемь свежевыструганных подставок. На них стояли четыре гроба с людьми, убитыми шерифом во имя защиты американизма; затем покойников снесли туда, где уже нет смысла вести спор о том, как лучше всего хозяйствовать на южных текстильных фабриках.
Они действительно упрямы и безрассудны, эти забастовщики. В «блиндаже», как они называют свой штаб, я встретил вдову лет шестидесяти. Ее платье, судя по стеклянным пуговицам, было сшито в 1870 году. Наверно, оно досталось ей от матери. И, несомненно, направляясь в «блиндаж», она надела свой лучший наряд.
Меня познакомили с ней. Взвалив на плечо полмешка муки, полученной в комитете, она собралась идти домой. Мне сказали, что ей некому помочь, так как старшие дети ушли из дому и сами едва сводят концы с концами.
Она проработала на фабрике многие годы. «Но больше я не пойду туда работать, — сказала она мне. — Я не смогу переступить через кровь наших ребят. Не знаю, что со мной будет, пора, видно, господу богу меня прибрать».
Старая женщина в старомодной одежде брела по дороге с мешком муки за спиной. Она верила в бога. Но в нашей модернизированной и энергичной Америке почти не осталось места для старух, верящих в бога.
В «блиндаже» я повстречал еще одного человека. Человека со спокойными глазами. В Нью-Йорке не часто встретишь людей со спокойными глазами.
Имя этого человека — Дэн Эллиот.
Я уже упоминал о нем как об одном из руководителей забастовки, который научился бастовать, не дожидаясь появления «иностранных» агитаторов. Я надеюсь, что он в ближайшее время покинет Марион. Ведь Марион — отнюдь не безопасное место для человека с таким иностранным и большевистским именем, как Дэн Эллиот.
IVНаверное, поразительней всего то, что в штабе забастовщиков я не нашел ни капли той самой кукурузной водки, которой славятся горные местности на Юге. Эти люди были серьезны. Они не занимались выпивкой. Они даже не были особенно озлоблены.
Конечно, среди забастовщиков, но не среди их руководителей имелись и ожесточившиеся люди. Брат одного из убитых сказал мне вполне спокойно: «На этом судебном процессе наше дело не кончилось».
Встретил я и другого, который заявил: «Лучше перебить их всех, чем позволить им перебить нас».
Но в большинстве своем они были молчаливы и сдержанны. Они молча приходили в подвал, где расположен их штаб, и молча уходили с мешками муки за плечами.
Забастовщики, раненные шерифом Адкинсом и его помощниками, были доставлены в марионскую больницу. Считается, что это общественная больница. Во всяком случае, когда ее строили, рабочим фабрики предложили взять на себя часть расходов, и они в большинстве своем сделали взносы. Но когда этих людей, сраженных пулями полицейских, привезли в больницу, им оказали первую помощь и предложили покинуть больницу, если они не внесут плату за лечение. Этим людям было нечем платить. Таким образом, в больнице сложилась весьма тяжелая обстановка.
Билл Росс, руководитель профсоюза, был вынужден телеграфировать в Нью-Йорк и просить денег, чтобы раненых не выбросили на улицу.
Но сейчас дело уже уладилось, поскольку многие из тех, кто попал в больницу после небольшой стычки с шерифом Адкинсом, умерли.
Я хочу описать условия жизни марионских рабочих, которые я наблюдал лично.
Из окна здания суда, где шел процесс над шерифом Адкинсом и его помощниками, открывается вид, вызывающий в памяти Италию. Если пренебречь замусоренными дворами на переднем плане, взору открывается лучезарная перспектива холмов и долин, среди которых разбросаны домики, напоминающие белые итальянские виллы.
Из окна здания суда, где шел процесс над шерифом Адкинсом и его помощниками, открывается вид, вызывающий в памяти Италию. Если пренебречь замусоренными дворами на переднем плане, взору открывается лучезарная перспектива холмов и долин, среди которых разбросаны домики, напоминающие белые итальянские виллы.
Но это не виллы. Это дома фабричного поселка Ист-Марион, и при ближайшем знакомстве они производят ужасное впечатление.
Всего в двух милях от Мариона расположены два рабочих поселка, которые вместе с фермерами кормят город и содействуют его процветанию.
В самом Марионе имеются книжный магазин, два кинотеатра и магазины, в которых местные джентльмены могут приобрести предметы домашнего обихода. Но стопроцентные американцы, работающие на фабриках, редко приезжают в город — отчасти потому, что у них нет собственных автомобилей, а отчасти потому, что им в отличие от состоятельных джентльменов нечего тратить в этих магазинах. На 13 долларов в неделю в лучшем случае можно обеспечить себя и своих близких спецовками.
Нет, город Марион отдан в распоряжение торговцев, адвокатов, врачей и людей их калибра.
А проехав две мили, вы прибываете в Ист-Марион на фабрику Марионской текстильной компании, производящую белый ситец того сорта, который обычно используется для дешевых наволочек. Фабрика находится в центре поселка, и для шестисот занятых на ней людей это центр мироздания. Шум станков, грязные полы и страшная усталость — таков удел шестисот мужчин, женщин и детей, выходцев из горных долин, которые теперь осчастливлены нашей цивилизацией.
С тех пор, как в Марионе произошла первая стачка, у этих шестисот тружеников рабочая неделя длится 55 часов, а в доброе старое время, предшествовавшее появлению агитаторов, которые нарушили покой в этом идиллическом поселке, они работали по двенадцать часов в день или по двенадцать часов в ночь, и у них не было времени увлекаться такими антиамериканскими идеями, как требование повышения зарплаты сверх 13 долларов в неделю.
При столь низкой оплате труда каждый член семьи, начиная примерно с 14 лет, должен идти на фабрику, где он работает от зари и до зари. Если в семье остаются младшие дети, то самому старшему из них, обычно девочке лет восьми или девяти, приходится мыть посуду, заправлять постели, убирать в доме, выметать крыльцо и, наконец, в течение дня развлекать малышей.
На фабрике Болдуина полы не отличаются чистотой, а туалеты имеют весьма неприглядный вид. Молодым девушкам и женщинам, не привыкшим жевать табак, наверное, противно смотреть, как любители табака без конца сплевывают его прямо в фонтаны для питьевой воды или за ткацкий станок.
Марионская компания обеспечивает рабочих жилищем. Я внимательно ознакомился с этими домами. Они сдаются рабочим за удивительно низкую плату — всего 20 центов за комнату в неделю. Это означает, что четырехкомнатный дом обходится в 3 доллара 20 центов ежемесячно. Воду качают из устаревших колонок вручную; впрочем, даже этих колонок недостаточно, обычно одна приходится на два дома, в каждом из которых живет от двух до двенадцати человек.
Приехав в Марион, вы сразу же видите, что в домах нет водопровода, а также и туалетов[123]. Все эти дома установлены на сваях, и у них нет фундамента; если бы в них были проведены трубы, они были бы заметны.
Во дворах стоят кое-как сколоченные уборные по одной на две семьи.
Дома эти — самой дешевой и непрочной постройки. Когда я потянул доску стены, оказалось, что ее можно отодрать мизинцем.
Четырехкомнатный дом, в котором обычно живет человек двенадцать, выглядит следующим образом: это коробка с незастекленной террасой. В ней три жилых комнаты и кухня. В каждой из жилых комнат обычно две двухспальные кровати. На этих кроватях спят от двух до пяти человек, в зависимости от возраста.
Я навестил в одном таком доме стачечника, раненного людьми Адкинса: он только что выписался из больницы, нога у него была забинтована, и он не мог двигаться; стараясь казаться веселым, он сидел перед камином, в котором полыхали две пригоршни (буквально!) углей. В двух других комнатках, куда я заглянул, работали, разговаривали и играли человек пять-шесть, взрослых и детей. Кухня была оклеена газетами. Четвертой комнаты я не видел. В ней стоял гроб с телом старой тетки забастовщика. Она умерла в то утро, и ее родственники были так издерганы и замучены, так привыкли к смерти, что забыли сообщить об этом до той самой минуты, пока мы не начали прощаться.
На кухне готовится пища этой семьи: меню состоит из лепешек, мамалыги, самых дешевых сортов солонины и кофе, который пьют без сливок и без сахара.
Шериф Оскар Адкинс, державший до избрания на свой пост бакалейную лавку, сказал мне, что фабричные рабочие требуют изысканной пищи.
— Представьте себе, — возмущался шериф, — они покупают муку того же сорта, что и я!
В интересах объективности я привожу мнение властей, которые утверждают, что эти стопроцентные американцы пекут пироги из такой же муки, что и шериф Адкинс. Однако я должен заметить, что, глядя на играющих в глине истощенных и грязных детей стачечников, начинаешь сомневаться, действительно ли они питаются так же, как шериф Адкинс.
Губернатор Северной Каролины Макс Гарднер, сам фабрикант, в своем последнем докладе о состоянии текстильной промышленности в штате заявил, что вопрос о заработной плате рабочих получил, к сожалению, ложное освещение, поскольку не учитывается экономия на жилье — этих уже описанных мной изумительных домах, — которые компания предоставляет текстильщикам за столь низкую плату.
Действительно, квартирная плата низка. В Марионе она составляет всего двадцать центов в неделю за комнату. Не так уж много, не правда ли?
Но здесь мы, к нашему глубокому сожалению, выясняем, что точно такие же милые домики, принадлежащие частным лицам, сдаются за десять долларов в месяц. Таким образом, компания прибавляет к среднему заработку рабочего, колеблющемуся в пределах от 5 до 13 долларов — в неделю, всего 6 долларов 80 центов в месяц. Если мы разделим эти 6 долларов 80 центов на число живущих в доме — от двух до двенадцати человек, — получается не так-то много.
Фабрика губернатора Гарднера в Шелби — одна из образцовых на Юге. Дома, которыми он обеспечивает своих рабочих, совсем не похожи на только что мной описанные. И все же, хотя он совмещает в своем лице фабриканта и губернатора, мне сдается, что в своем докладе он допустил некоторые передержки.
Я предложил бы ему — между прочим, он до сих пор не послал комиссию для расследования положения в Марионе, — чтобы он сам отправился туда и попробовал пожить в одной из этих картонных коробок, под которыми зимой разгуливает ветер.
Если человек принял на себя обязанности, налагаемые высоким постом губернатора штата, то, по-моему, положение обязывает его разделить участь самого скромного избирателя.
Ведь было же время, до того как мы успели стать модернизированными и энергичными, когда короли сражались бок о бок с самым скромным из своих подданных и не гнушались разделить с ним трапезу.
Я не думаю, что губернатор штата способен на подобное донкихотство. Но если Макс Гарднер приедет вместе со своей семьей в Марион, и проживет зиму в одном из домов мистера Болдуина, и поработает на фабрике на обычных условиях (это значит, что все члены его семьи также станут трудиться на этой фабрике), тогда, думается, он к весне убедится, что исправить положение в Каролине — и спасти Каролину — можно только с помощью профсоюзов.
Надо сказать, что, помимо сказочно низкой квартплаты, текстильщики Мариона и других рабочих поселков на Юге бесплатно пользуются еще электричеством. Насколько я смог выяснить, это бесплатное электричество обходится компании самое большее в три доллара в месяц на каждый дом.
Я полагаю, что оно обходится еще дешевле, потому что, проработав от 10 до 12 часов в день и зная, что на следующее утро в 6 часов 45 минут надо снова быть на фабрике, вы вряд ли станете каждый — вечер сидеть допоздна, читая детективные романы и поглощая электроэнергию.
Необходимо отметить еще одну сторону вопроса о жилье рабочих в Марионе. Любой обеспеченный и здравомыслящий человек, все равно — северянин он или южанин, выслушав ваш рассказ, обычно говорит:
— Очень может быть, что с точки зрения нас с вами дома эти не очень-то хороши. Нам, наверно, не понравилось бы в них жить. Но не забывайте, что эти люди совсем недавно жили в горах и что для них эти жилища — верх роскоши.
Прежде всего эта успокоительная теория совершенно несостоятельна. Фабричные дома совсем не лучше, чем бревенчатые хижины в горах Теннесси, Кентукки или Каролины.
Я спрашивал у нескольких служащих Марионской компании, в чем преимущества этих домов. Мне ответили, что они лучше хижин в трех отношениях: в них есть электрическое освещение, они покрашены снаружи, и у них дощатый, а не просто земляной, как в хижинах, пол.