– Вы подождите немного, – заволновался Саня, живо представив, как тяжко приходится немолодому астматику без лекарств. – Я что-нибудь придумаю.
– Все давным-давно придумано без вас, – высокомерно ответствовала дама.
Поздним вечером приунывших молодоженов навестили три ходячих шкафа, заявивших, что с завтрашнего дня квартира переходит в их собственность. Они шумно дышали, молодецки поводили плечами и навязчиво интересовались, когда бывшие хозяева собираются освободить жилплощадь от своего присутствия и своих убогих манаток. Пылкие возражения Сани, достававшего макушкой лишь до середины развитых бицепсов гостей, были восприняты без должного уважения.
– Ну ты, недомерок, – сказали ему, – чего ты рыпаешься, а? Все путем, все по закону. Ты попал на бабки, конкретно.
– Деньги отдам, а квартиру не могу, – заявил Саня.
– Давай. Гони, конкретно, бабки и свободен.
– У меня сейчас нет. Но я заработаю.
Все три славянских шкафа одновременно издали презрительное фырканье, а потом один из них, заинтересованно поглядывая на Ксюху, пообещал:
– Будешь возникать, завтра вышвырнем тебя из хаты одного, а куколку твою приютим еще на пару деньков.
– На три, – уточнил любитель конкретики, сосчитав своих товарищей и себя самого без помощи пальцев.
Если бы это не был традиционный визит вежливости, шкафоподобные гонцы процентщицы исполнили бы свою задумку сразу – подобное желание отчетливо проступало в их одинаково мутных взглядах. Но пока они ушли, и в квартире сразу образовалось много пустого пространства. Теперь уже в чужой квартире.
На исходе самой тревожной ночи в своей жизни молодожены собрали кое-какое барахлишко, заперли дверь на три замка и подались в бега. Никакая другая мысль не пришла в их обескураженные головы. Просто верилось, что все образуется – само собой, разумеется. Пересидят на Санином дачном участке недельку-другую, вернутся в город, а проблема уже уладится. Как? Кем? Почему? Думать об этом совершенно не хотелось, а хотелось только верить в хорошее.
Санины родители очень кстати укатили отдыхать в деревню к родичам. Им, плохо вписывавшимся в современную действительность, было бы нелегко втолковать, почему их собственность перешла к посторонним молодым людям. Они бы, по старой памяти, еще и в милицию сунулись бы в поисках защиты. Что с них возьмешь? Темный народ, живущий по наивным совковым понятиям. Новые веяния для них – тьфу! – пустой звук. Словно не в стране реформ они живут, а в отсталой Эсэсэсэрии.
В прежние времена от государственных щедрот перепало родителям Сани ровно шесть соток земельного надела. Силенок и средств хватило, правда, лишь на установку списанного вагончика-бытовки. Но родители грозились построить вместо него настоящий дворец, когда (когда же?) настанут лучшие времена, а пока обходились вагончиком. В него-то, воспользовавшись припрятанным под порожком винтовым ключом, и вселились беглецы.
Вот и образовался у них этот самый пресловутый рай в шалаше. Высидеть в вагончике, раскалявшемся на солнце до температуры адской сковороды, удавалось часов до десяти утра. Спасаясь от пекла, новоявленные Адам и Ева обнаружили в окрестностях настоящие райские кущи – маленький зеленый островок посреди ставка. Погрузив на объемистую резиновую камеру скудную провизию и питьевую воду, они утром отчаливали от берега, а вечером возвращались обратно, посвежевшие, изголодавшиеся и по-прежнему влюбленные.
Так продолжалось, пока не наступил момент расплаты за столь беззаботное поведение.
* * *Это произошло, кажется, на пятый день привольного дикарского существования. В запасе имелись две пачки печенья, банка скудного завтрака туриста и никаких позитивных взглядов на будущее. Еще, правда, оставалась смутная надежда неизвестно на что. Та самая, которая умирает последней, иногда уже после того, как отлетает в мир иной душа, в которой теплилась эта самая надежда.
Влюбленные, конечно, ни о чем плохом не думали. Жевали консервированное месиво, заедая его влажным печеньем и запивая теплой водицей из пластиковой бутыли. Светило, набирая силу, солнце; мелькали над ставком быстрокрылые пичуги, изредка гудели на далеком шоссе невидимые машины. Тишь да гладь – обманчивое затишье перед изгнанием из рая.
Хоронясь на островке от вездесущих раколовов и рыбаков, Саня с Ксюхой облюбовали небольшую ложбинку, затененную мягко шуршащими камышами. Протоптанную сюда тропку Саня маскировал с такой звериной хитростью, что со стороны никто не догадывался о том, что на островке можно полюбоваться парочкой в костюмах Адама и Евы. Но если созерцание голого Сани вряд ли вызвало бы особый ажиотаж, то у его молодой жены было на что посмотреть, хотя все это, загорелое и упругое, как раз надежно скрывалось от посторонних глаз. Оставались, правда, птицы и прибрежные лягушки, к которым Саня тоже ревновал, но в меру.
– Ну, что будем делать дальше? – спросил он, когда понял, что со стенок консервной банки соскребать больше нечего. Вид у него был такой хмурый, словно он подозревал Ксюху в том, что она знает ответ, но сообщать не торопится.
– Блин! Ты глава семьи или я?
Стопятидесятидевятисантиметровый глава семьи неодобрительно засопел. С женщинами трудно обсуждать серьезные проблемы. Они только и знают, что перекладывать ответственность на чужие плечи.
Для Сани это был почти непосильный груз. Он понятия не имел, как возвращаться в суровую действительность, что говорить родителям и как исправлять положение.
– На печенье особенно не налегай, – рассудительно сказал он, неодобрительно покосившись на беззаботную Ксюху. – Вечером сильнее жрать хочется.
– Мне и сейчас хочется, – вздохнула она. – Не боишься, что умру от истощения?
Саня окинул критическим взглядом ее золотистую фигуру и нахально заявил:
– Диета только пойдет тебе на пользу. У тебя будет идеальный вес. Ни капли лишнего жира.
– Лишнего жира? – возмутилась Ксюха. – От меня скоро только кожа да кости останутся! Уже все ребра пересчитать можно. Вот, полюбуйся!
Она выпрямилась и сильно втянула живот, иллюстрируя сказанное, но Саню это не разжалобило.
– Тоже мне, музейный экспонат! – фыркнул он.
– Раньше ты говорил, что наглядеться на меня не можешь...
– Ха, раньше! – Не удовлетворившись на этот раз смешком, Саня еще и притворно зевнул.
– Ах, та-а-к! – угрожающе протянула Ксюха.
Она, как дикая кошка, набросилась на мужа и потащила его сквозь камыши к теплой зеленоватой воде. Он упирался, сделавшись похожим на одного из тех мальчиков, которые нагишом расхаживают по пляжу с ведерками и лопатками. А потом оба бултыхнулись в ставок.
Вскоре Саня, совершенно не умевший плавать, вяло плескался в полуметре от крутого бережка, цепляясь за ивовые плети. Ксюха крутилась рядом, то и дело подныривая под него. Саня боялся щекотки почти так же сильно, как глубины.
– Прекрати, – сердито приговаривал он всякий раз, когда Ксюха возникала на поверхности, попробовав на ощупь его маленькие пятки.
– Скажи, что ты меня любишь, тогда отстану.
– Как же, разогнался! Вымогательница!
– Тогда держись!
Ксюха, взбрыкнув длинными ногами, опять погрузилась в воду, а Саня заранее начал суетиться и дергаться, окончательно растеряв весь свой важный вид, с которым многие низкорослые мужчины взирают на жизнь. Однако оказалось, что щекотка – не самое страшное, чего ему следовало опасаться в этот момент.
Неожиданно в поле его зрения возник смуглый пацаненок, телосложением не намного отставший от него самого. Всем своим наглым видом он выражал заинтересованность разыгравшейся перед ним сценой. При этом пацаненок лениво и вальяжно покачивался на сверкающей от воды черной камере, в которой Саня моментально опознал свою собственную.
В руках малолетка держал блеклый полиэтиленовый пакет, в котором хранилось скудное барахлишко молодоженов.
– Греби сюда, – строго велел Саня, стараясь не обнаружить свою растерянность. И совсем уж нелогично добавил: – Я вот сейчас тебе уши пообрываю!
Пацаненок, продолжая дрейфовать на расстоянии, посмотрел на него, как на полного идиота.
Не сводя с воришки полных ненависти глаз, Саня услышал, как за его спиной с фырканьем вынырнула Ксюха. Ее лицо было закрыто мокрыми волосами, и она не сразу разобралась в ситуации:
– Никакой реакции... Я стараюсь, стараюсь...
– А ты его за писюн дерни, – порекомендовал искушенный пацаненок.
– Это еще кто?
Ксюха отбросила волосы с глаз и непонимающе уставилась на советчика. Он глумливо засмеялся, отплыл метров на пять подальше и крикнул без всякого уважения к старшим:
– Ныряешь, как утка. Утка-проститутка.
Ксюха внезапно оттолкнулась от вязкого дна и взбудоражила гладкую поверхность ставка резкими саженками, намереваясь настичь обидчика и вплотную заняться его ушами. Пацаненок с равноценной энергией стал удаляться от островка. Переводя дух, Ксюха зависла в воде и вкрадчиво предложила:
– Ныряешь, как утка. Утка-проститутка.
Ксюха внезапно оттолкнулась от вязкого дна и взбудоражила гладкую поверхность ставка резкими саженками, намереваясь настичь обидчика и вплотную заняться его ушами. Пацаненок с равноценной энергией стал удаляться от островка. Переводя дух, Ксюха зависла в воде и вкрадчиво предложила:
– Верни вещи. Дам печенья, сигарет.
– А все туточки, – самодовольно сообщил тинейджер. – С твоими трусами, утка.
Ксюха незаметно гребла в его сторону, но и он шевелил ладошками, отводя резиновое суденышко на безопасное расстояние. Руки и ноги у девушки начали уставать. Хотя трудно было сохранять хорошую мину при такой плохой игре, она попыталась беззаботно улыбнуться. Спросила:
– Сотню хочешь?
– А где она у тебя? – хитро прищурился пацаненок. – В одном интересном месте?
За спиной Ксюхи тут же раздалось отчаянное бултыхание. Это Саня, заслышавший про анатомические подробности жены, отважно отцепился от ивняка и отчалил от берега. Вызволять пришлось его самого, а не сумку с вещами.
С трудом возвратив мужа на исходную позицию, Ксюха оглянулась с ненавистью во взоре. Воришка колыхался на поднятых ею мелких волнах и выглядел обнаглевшим до крайности. Успел сообразить, что ситуация находится под его контролем, гаденыш.
Комок илистой грязи, брошенный Саней, обдал его брызгами. Когда Саня, чертыхаясь, полез на берег искать что-нибудь поувесистее, продрогшая Ксюха последовала его примеру. Она надеялась, что ее голая спина и то, что ниже, выказывают несовершеннолетнему преступнику убийственное презрение, но гордого выхода на сцену не получилось. После Сани берег совершенно раскис, и Ксюха попросту съехала на четвереньках во взбаламученную воду, зло крикнув мужу:
– Руку подай!.. Защитник, блин!..
Она впервые в жизни обратилась к Сане подобным тоном. Растерянный, виноватый, он помог ей выбраться на сушу, а она тут же плюхнулась на траву и вся съежилась, обхватив поднятые колени руками. Пацаненок ржал так оглушительно, что из прибрежных зарослей вспорхнул яркий зимородок и, панически трепеща крыльями, понесся к берегу. Ксюха проводила пичугу завистливым взглядом, но сама даже не пошевелилась, хотя под ягодицами у нее скопились все острые сучки, которые имелись на островке.
– Пойдем в камыши, – попросил Саня убитым тоном. – Этот... уставился, как кот на сметану.
– Вагончик, камыши... – Ксюха капризно передернула плечами. – Надоело.
– Пойдем. Нечего перед ним вышивать.
– А, пусть любуется. Лохматая, ободранная. Теперь еще в грязи вывозилась, как свинья. Молодая жена называется, блин...
Пацаненок с пытливостью во взоре дрейфовал неподалеку, пытаясь определить, все ли на месте у взрослой девахи, не расходится ли реальность с порнографическими канонами. Целомудренная поза купальщицы его совершенно не устраивала, поэтому он решил возобновить переговоры:
– Слышь, ты, утка. Покажи!
– Убью, – пригрозил Саня, шныряя уже где-то в камышах.
– Не о тебе речь, – пренебрежительно парировал пацаненок звонким голосом. – Что ты мне интересного показать можешь? У меня такой же, даже больше.
– Заткнись!
Из камышей вылетела внушительная коряга, но до натуралиста не долетела, шумно плюхнувшись в прибрежную воду и обдав Ксюху брызгами. Она даже не поморщилась. Ей уже было все равно.
– Покажи! – настаивал юный натуралист.
– На! – воспользовавшись ребром левой руки и локтевым сгибом правой, Ксюха продемонстрировала ему символическое изображение одной известной штуковины, которой, кстати, сама была напрочь лишена.
– Не, ты стриптиз покажи.
– А наши вещи?
– Вот они. – Пацаненок горделиво потряс в воздухе пакетом с добычей.
– Ладно...
– Ксюха! – предостерегающе завопил Саня, но она уже выпрямилась во весь рост и мрачно осведомилась:
– Доволен?
– Не-а! – Пацаненок радостно заржал. – Дойки у тебя маленькие, смотреть не на что. Хреновый твой стриптиз. Так что извиняйте...
Ошеломленные молодожены проводили взглядом пакет, взмывший над ставком. Утяжеленный винтовым ключом от вагончика и Саниным ремнем с многочисленными заклепками, он сразу пошел на дно, оставив на память о себе разбегающиеся по воде круги. Глубина там была метров восемь. Донырнуть до дна Ксюха смогла бы разве что с камнем на шее.
Прежде чем уплыть на краденой камере, пацаненок обложил обоих звонким матом, но молодожены уже никак не отреагировали. Особенно удрученным казался Саня. Он с удовольствием поплакался бы Ксюхе в жилетку, но таковой на ней не наблюдалось. Он был гол как сокол. Она – как соколиха. Теперь Саня понял, что означает выражение «обобрать до нитки».
– Что теперь? – тихо спросила Ксюха, когда грабитель исчез из виду. – Может, утопимся на пару? – Ноги у нее ослабли настолько, что ей пришлось опуститься на землю.
– Что-нибудь придумаем, – ответил Саня, неубедительно улыбнувшись.
– Ты уже напридумывал, хватит.
Возразить на это было нечего. Самым удручающим и унизительным для Сани был тот факт, что никакие отчаянные усилия не могли приблизить его к противоположному берегу. Он панически боялся глубины, после того как в детстве чуть не утонул на мелководье Азовского моря.
Беда приключилась с ним в пионерском лагере, когда веселая ватага приятелей сбежала на пляж во время «мертвого часа». Для маленького Сани этот час действительно мог стать мертвым. Ребята и девчонки, с которыми брел он по песчаному дну в поисках подходящей глубины, были выше его примерно на голову. Это позволяло им задирать носы над волнами, поднятыми ветром, а Сане пришлось туго. Вода заливалась в рот и ноздри, сбивая дыхание. Потом вдруг свело судорогой ногу, и Саня начал тонуть. Прямо среди товарищей, весело перебрасывающихся большим красным мячом. Умирать под их задорные шлепки было ужасно глупо и обидно. Саня до последнего момента не верил, что это может случиться. Он надеялся выбраться на мель, а позвать на помощь стеснялся, будучи тайно влюбленным в одну долговязую пионерку. Когда стыд исчез, закончились и силы. Как его спасали, как вытаскивали и откачивали, Саня не помнил. Но на всю жизнь запомнил тяжесть соленой воды, до отказа заполнившей протестующие легкие; запомнил, как выглядит солнце, когда смотришь на него, лежа на дне морском. С той самой поры он начинал тонуть сразу, как только терял опору под ногами, и поделать с этим ничего не мог.
Сейчас Сане казалось, что он опять идет ко дну. О том, чтобы добраться до берега без надувной камеры, нечего было даже и мечтать. Да и что ожидало его и Ксюху на большой земле? Ни копейки денег. Ни крошки хлеба. Ни лоскутка одежды на теле. Даже крыши над головой теперь не было, так как ключ от вагончика утонул.
– Ладно, не вешай нос, – сказала Ксюха, присмотревшись к скорбному выражению Саниного лица. – Досадно, но не смертельно. Я сплаваю на берег и что-нибудь придумаю. Раздобуду какие-нибудь тряпки... Организую для тебя плавсредство... В общем, выкрутимся.
– Никуда ты не поплывешь, – сурово заявил Саня. – Я тебя в таком виде не отпущу.
– Да? А в каком виде ты меня отпустишь? В набедренной повязке из камышей? В юбочке из размокшей газеты? Или с лопухом вместо фигового листка?
Саня предпочел бы обрядить Ксюху в водолазный костюм, а еще лучше – в рыцарские доспехи. С шипами наружу. Лопухом красоту не прикроешь, от чужих глаз и рук не убережешь. Слишком много имелось на теле жены всяких хитрых изгибов, выпуклостей и впадин. Рельефная она ему досталась, заметная издалека. И Саня упрямо повторил:
– Никуда я тебя не отпущу.
При этом он выдвинул вперед челюсть и подумал, а не топнуть ли ему ногой? Но при его росте это выглядело бы только комично, поэтому Саня предпочел опуститься на корточки. В затруднительных ситуациях он почти всегда выбирал сидячую позу. Она маскировала его неказистое сложение и помогала сохранять чувство собственного достоинства.
Зато распрямилась Ксюха. Грязь уже обсохла на ее коже, и теперь казалось, что на ее длинных ногах надеты серые гольфы. Сердито отвернувшись, Саня выслушал затылком обращенный к нему вопрос:
– Будем сидеть тут и помирать от голода и жажды, да?
– Я сам поплыву. Вот посижу немного и...
– И пойдешь, блин, на дно, – скептически хмыкнула Ксюха. – Только этого нам для полного счастья и не хватает. Сиди уж... Робинзон.
– А ты кто? – запальчиво крикнул Саня. Его голос вздрогнул от обиды и сознания своего бессилия.
Ксюхе стало его жалко.
– Я Пятница, – примирительно улыбнулась она. – Семь пятниц на неделе, и все твои. Так что не бери дурного в голову. – Уже зайдя по колени в воду, она обернулась и окликнула мужа: – Эй! Не вздумай тут с русалками без меня баловаться!.. Не то всем хвосты пообрываю.