Глава 14
На тропе войны
Тем вечером дачный поселок, раскинувшийся на берегу зеркального ставка, выглядел мирным, уютным оазисом недавнего прошлого, в котором отсутствовали такие современные понятия, как кидалово, мочилово, гонево и палево. И двое мужчин, возившихся с досками у открытой двери сарайчика, как нельзя лучше вписывались в общую идиллическую картину.
Маленький, если бы не круги под глазами и густая щетина на лице, вполне сошел бы за мальчишку. С него постоянно сползали то старенькие спортивные штаны, то рукава чересчур большого свитера, когда он помогал большому мужчине строгать, пилить и сбивать гвоздями сосновые доски. Мужчину можно было принять за отца небритого паренька. Сколачиваемое ими сооружение походило на длинный узкий ящик.
Высокий мужчина время от времени поднимал голову и поглядывал на остывающий багрянец вечернего неба, прикидывая, успеют ли они закончить работу засветло. Маленький, отрываясь от громоздкого ящика, смотрел в противоположную сторону – на темные окна дома. За ними скапливался мрак, готовившийся вытеснить дневной свет с поверхности земли.
Дом скрипел и пощелкивал всеми своими суставами, – словно смерть, поселившаяся в нем, заставляла его беспокойно вздрагивать.
Саня выдержал в доме час, а потом удрал на улицу.
Поначалу, когда он сидел рядом с Ксюхой и смотрел на нее, укрытую до подбородка белой простыней, ее лицо оставалось прежним, разве что слишком бледным. Ей не пришлось класть на веки медяки, так как она умерла с закрытыми глазами. Белки глаз, диковато поблескивающие двумя полосками сквозь ресницы, не слишком смущали Саню, потому что во сне Ксюха нередко выглядела именно так. В общем, она просто спала, а он сидел рядом, оберегая ее сон, и обдумывал стихи о принцессе, пробудившейся от одного-единственного поцелуя. Тема была отличная, особенно если ее правильно обыграть. Например, принц мог явиться слишком поздно, и ему следовало поспешить, потому что... Мчатся годы... Все старее та, что всех была милее... Принцесса все ждет и ждет, а принц все не идет и не идет...
Слезы навернулись Сане на глаза. Он собирался уже наклониться и коснуться губами Ксюхиной щеки, когда – крррак! – сухо треснула половица за его спиной. Похолодев, он стремительно обернулся, а когда вновь перевел взгляд на Ксюху, та уже бесповоротно изменилась. Хватило одной секунды, чтобы она успела недобро оскалить зубы между приоткрывшимися губами, которые до этого момента были плотно сжаты. И ноздри на заострившемся носу внезапно сузились, словно пытались втянуть в себя воздух!
От жутких изменений, затронувших неживое лицо, у Сани по коже поползли мурашки, шевеля волосы на его голове. Плаксиво скривившись, он попросил шепотом:
– Не надо. Не надо меня пугать. Не надо... меняться.
Ксюхин оскал не дрогнул, но неожиданно приобрел насмешливое выражение, а в Саниных ушах раздался ответный шепот. Что-то вроде шороха, сложившегося в полуотчетливое:
Не бойся... Я с тобой...
Это и было самое страшное! Настоящая Ксюха исчезла, оставив вместо себя жуткий муляж, умеющий делать то, что не дано живым: меняться, сохраняя ледяную неподвижность, разговаривать, не произнося при этом ни звука. Было совершенно очевидно, что подмена произошла в тот самый момент, когда Саня опрометчиво отвел от Ксюхи взгляд. Нельзя было этого делать, никак нельзя!
Тоскливо понимая необратимость случившегося, он, не отводя глаз от мертвого воскового лица, медленно встал и настороженно замер, готовясь броситься наутек при малейшем звуке, при малейшем движении в комнате. Маленький принц передумал целовать свою спящую красавицу. Если бы он склонился над ней, а она вдруг посмотрела ему в глаза и подставила губы для поцелуя, он просто умер бы на месте. Или сошел с ума. Стал бы совершенно безумным, как окружающий мир, в котором живут люди, убивающие друг друга.
Иди сюда... Обними меня...
«Вот, – тоскливо подумал Саня, – я и спятил. Может быть, подчиниться зову, послушаться тихого шепота?» Если ты не способен уберечь любимую, если не можешь воскресить ее, то ляг рядом, умри и окажись там, где сейчас находится она, – в непроглядном мраке, среди голодных призраков, или там, где бесконечные сны похожи на сбывшиеся мечты. Главное, ты будешь рядом с ней, сказал себе Саня.
Мысленно сказал так, но даже на полшага не приблизился к любимой. И тогда в ответ на его предательство из уголка закрытого глаза Ксюхи скользнула серебристой змейкой слезинка, оставляя влажную дорожку на ее щеке. Стало тихо, так тихо, что нарастающий звон в ушах показался Сане пронзительным, как тревожная сирена, возникшая ниоткуда и зовущая в никуда.
– Нет, – выдохнул он, понимая, что окоченевшие губы все равно не в состоянии произнести ничего более отчетливого. – Нет, нет!
Звон тут же утих, оставив на поверхности восприятия лишь нудное зудение мухи, безнадежно запутавшейся в лохмотьях паутины. Она негодовала и жаловалась на свое несчастье, она звала на помощь, и хозяин паутины спешил на ее зов.
Сане показалось, что, стоит ему пошевелить хотя бы пальцем, он тоже будет обнаружен... кем-то, притаившимся рядом. Ксюха угодила в эти невидимые сети, а он не хотел, он хотел жить и потому потихонечку пятился назад. И как только первый трусливый шажок был сделан, Саня увидел, что Ксюхины бескровные губы снова плотно сжаты – сомкнуты в осуждающую, брезгливую линию. Другая, прежняя Ксюха никогда не позволила бы себе такой надменной, откровенно враждебной гримасы.
Вскрикнув, Саня попятился быстрей. Чудом изловчился развернуться у начала лестницы, чудом не покатился кубарем вниз, чудом не обмочился от страха. Стремительно пересчитав ногами ступени, он выбежал из дома, превратившегося в склеп. Оказавшись снаружи, он сумел взять себя в руки, но возвращаться обратно в одиночку не хотел. Его любимая погибла, и ее следовало запомнить такой, когда она была... когда еще была. Теперь ее не стало, она исчезла. А ту, которая заняла ее место, предстояло закопать в землю и забыть навсегда.
Саня перешел с рыси на шаг, как только увидел светлоглазого мужчину по фамилии Громов. После того, что произошло, его следовало ненавидеть, и Саня его ненавидел. Но этот человек вызывал также и уважение. Это смешанное чувство вынуждало Саню скрывать страх, отчаяние и растерянность. Стыдно было при нем проявить слабость, а уж заплакать – совсем невозможно. Хотелось выглядеть таким же сильным, способным на решительные поступки, способным заставить окружающих считаться с собой. Неужели Саня настолько мал, жалок и беспомощен, что можно мимоходом исковеркать его жизнь, отнять самое дорогое, что у него было?
– Посмотрим! – сказал он, скрипнув зубами. Поймав на себе изучающий взгляд Громова, он зачем-то сорвал с ветки кривобокое яблоко, отгрыз половину и пояснил: – Мысли вслух.
– Бывает, – согласился Громов невозмутимо. Казалось, он всецело поглощен созерцанием очередной доски, словно его прищуренный взгляд мог придать ей требуемую прямизну.
Жалеет, понял Саня. Отводит глаза как от убогого какого-то. Нахмурив брови, он звонко сказал:
– Не надо обращаться со мной как... как с больным! Или с неразумным дитям... дитем!..
– Да? – вежливо осведомился Громов. Оторвавшись наконец от изучения наспех отесанной доски, он сунул ее Сане со словами: – Держи! Пилить нужно по красной метке. Не перепутай. Черная линия с позапрошлого года осталась, когда я полы настилал.
Он вел себя так буднично, что Саня устыдился своей запальчивости, прикусил язык и замкнулся, полностью сосредоточившись на работе. Вжик, вжик, вжик. Горячий запах опилок щекотал ноздри. Очень скоро Саня забыл, для чего предназначается этот проклятый ящик. Пилил доски. Подгонял их. Яростно заколачивал гвозди. Механические движения породили в нем отрешенность. Саня понятия не имел, как долго находился в этом трансе. Просто внезапно обнаружил, что краешек солнца обреченно выглядывает из-за горизонта, готовясь укрыться там от сгущающейся темноты. Саня хрипло сказал:
– Надо же, успели!
– Должны были, вот и успели, – отозвался Громов, распрямляя затекшую спину. – Устал?
– Нет. Волдыри только...
– Ничего, – утешил его Громов и вдруг запнулся. Едва не вырвавшаяся поговорка «до свадьбы заживет» неловко зависла в сумерках, вынуждая обоих смотреть в разные стороны, чтобы ненароком не прочитать то, что было написано на лицах. Громов разглядывал созданный им гроб и помахивал топориком с таким видом, словно собирался разнести его в щепки. Саня косился на массивный револьвер, покоящийся на краю верстака. Его отполированная рукоять так и просилась в правую ладонь. Облизав пересохшие губы, Саня спросил таким беззаботным тоном, словно имел в виду обычную прогулку:
– Теперь можно идти, да?
Прежде чем ответить, Громов запрокинул лицо к небу:
– Минут через сорок, не раньше. Если...
– Что «если»? – В Санином голосе зазвенели слезы. – Я не позволю вам пойти на попятный. Я... я вас заставлю!
– Ты? Меня? Заставишь? – Каждое слово звучало веско и мерно, как удары, которыми только что загонялись гвозди.
– Да! Я! Вас!
Саню колотило. Колотило так сильно, что зубы предательски клацнули в конце тирады. Он дрожал и смотрел на Громова с такой ненавистью, как будто видел перед собой убийцу Ксюхи. Костяшки на его сжатых кулаках побелели. Он казался себе слабым щенком, вставшим на пути сильного и жестокого пса, но отступать не собирался.
И тогда краешки губ светлоглазого мужчины поползли вверх, сложившись в грустную улыбку.
– Ладно, – произнес он медленно. – Убедил. Выходим через сорок минут, без всяких «если». А пока помогай убирать, гражданин начальник.
Поражаясь своей мягкотелости, Саня не удержался от ответной улыбки.
* * *«На дорожку» присели прямо на крышку гроба. Он не радовал взоры создателей изяществом линий, но гробы – они не для того, чтобы кого-то радовать.
Вышли через калитку к ставку, чтобы сполоснуть водой натруженные руки и разгоряченные лица. Оставленные ими круги на водной глади еще только неспешно расплывались, исчезая в темноте, а они уже шагали дальше: Громов – впереди, Саня – следом. Оба – в стареньких свитерах забытой домашней вязки, оба – молчаливые и сосредоточенные. Их ноги поднимались и опускались на тропу так синхронно, что казались принадлежащими одному единому организму. Только разные это были люди, очень разные. Поэтому Громов нес на плече трофейный карабин, укутанный в тряпку, а Саня шагал налегке.
Высокая трава вкрадчиво шипела, покоряясь рассекающей ее силе. Провожая идущих, вдоль берега звучал неутомимый лягушачий хор – самая древняя на свете оратория, наполненная тоской и безысходностью. Ночь дышала в лица спутникам едва уловимым холодком, подмигивая двумя первыми звездочками. Они походили на ее сверкающие глаза, выглядывавшие из мрака. Ночи нравилось то, что задумали эти двое. Она смотрела и ждала.
Саня едва не наткнулся на Громова, когда тот неожиданно остановился и присел за бетонными плитами. Тропинка огибала их и убегала дальше, к воротам. Никто из старожилов поселка не помнил, когда и кем была воздвигнута эта баррикада, останавливающая заезжих автомобилистов, ищущих путь к ставку. Чужим приходилось сдавать назад, разворачиваться и неохотно катить дальше. Свои запросто въезжали в поселок. Но сейчас ворота, открытые прежде для всех, угрюмо замкнулись в себе, скованные обрывками цепи.
Громов хмыкнул. Невесть откуда взявшиеся привратники оказались настырными. Они не убрались восвояси, как им было велено, а восстановили свой железный занавес и приговорили к смерти того, кто не желал подчиняться их новому порядку. Они считали себя вправе казнить и миловать. Но настоящий палач уже явился из мрака и выискивал их взглядом. И его руки неспешно распеленывали черный карабин.
Площадка перед сторожевым постом просматривалась из укрытия не очень хорошо – мешали ограда и кусты, превращенные ночью в непроницаемые заросли. Но вчерашний «Мерседес» определенно отсутствовал, замененный машиной поменьше и попроще. Дверь в сторожку была закрыта, свет внутри не горел. Зато на крылечке сидели две темные фигуры, выдававшие себя красными сигаретными точками. До них было метров двадцать, но кое-что из их приглушенного бубнежа удалось разобрать. В скором времени темные личности собирались куда-то ехать по своим темным делам.
– Они? – прошептал Саня за спиной Громова. – Эти двое, да?
Громов, не обернувшись, протянул руку назад, нашарил в пустоте Санино плечо и притянул паренька к себе.
– Кто-нибудь из них, – почти беззвучно произнес он в подставленное ухо. – Или точно такие же. Так что невинная кровь не прольется, не переживай.
Громов все еще держал руку на Санином плече. Высвобождаясь, тот прошипел, как обозленный котенок:
– Плевать мне на них! Лишь бы того, кто стрелял, не упустить!
Громов ничего не ответил на это. Лишь бы... Если бы... В природе не существует сослагательных наклонений. Как только тени охранников скрылись в доме, он приказал шепотом:
– Мышкой – к воротам!
– Почему это мышкой? – обидчиво засопел Саня.
– Не слоном же! – Громов невольно усмехнулся. – Притаись, улучи момент и разверни висячий замок на себя.
– А потом?
– А потом жди. Протянется рука – хватай ее и держи мертвой хваткой. Хоть зубами. Из-за ворот тебя не достанут. Только не высовывайся.
Дождавшись, пока Саня перебежками доберется до места засады, Громов и сам совершил короткий бросок, перемахнув через покосившуюся ограду. Теперь он притаился на площадке за ржавым баком. Прямо за его спиной находился тот самый злополучный участок, где он недавно столкнулся с черной зверюгой, набросившейся на маленькую девочку. С этого все началось. А чем закончится?
Приглушенно переговариваясь, охранники вышли из домика и, разойдясь по сторонам, прогулялись по неосвещенной площадке, озираясь вокруг. Очевидно, они выискивали нежелательных свидетелей.
– Все тихо, – донеслось до Громова.
– Тогда поехали.
Обе фигуры сошлись у темной глыбы иномарки, открыли дверцы, подняли крышку багажника. Потом они вернулись в сторожку, оставив дверь нараспашку. Вскоре к запахам зелени и остывающей земли примешался тошнотворный запашок, уловленный сузившимися ноздрями Громова. На него ощутимо повеяло смертью.
На этот раз охранники выбирались из своего логова не одни – они тащили за руки и за ноги чье-то мертвое тело, волочащееся задом по земле. По черной майке и дынеобразной голове трупа Громов опознал в нем одного из братьев-собакоедов, с которыми столкнулся накануне. Отчего же тот окочурился? Громов не нанес противникам ни одной смертельной раны.
Пыхтя и ругаясь, охранники с трудом запихнули непослушное тело в багажник, кое-как подогнули одеревеневшие конечности и принялись хлопать крышкой багажника. Трижды она упрямо отскакивала, лишь с четвертой попытки встав на место.
– Чучмек толстожопый! – прозвучало в темноте. – Возись теперь с ним!..
– Ладно, потопали за вторым.
– Тот тоже вонючий, гад.
– Ниче, ща проветримся.
Нырнув в сторожку, охранники вскоре появились с новым телом. Этот нерусский браток оказался живым и, подхваченный под руки, старательно скакал на одной ноге, приволакивая вторую. Несмотря на то что он двигался к машине вроде как добровольно, ему явно не хотелось никуда ехать.
– Пацаны, – ныл он, – не надо, а?
– Как же не надо, когда карета подана?
– Все равно не надо, пацаны, – не унимался бритоголовый.
– Да чего ты бздишь, в натуре! – прикрикнули на него. – Поедем прокатимся, и всех делов.
Вместо того чтобы подчиниться, раненый неожиданно вырвался, повалился на землю и с неописуемым проворством пополз на четвереньках прочь от машины. Заметив, что его догоняют, он вцепился в ствол деревца и принялся бешено сопротивляться попыткам разжать его мертвую хватку. Со стороны это походило на беззлобную возню великовозрастных балбесов. Преследователи не били беглеца, а лишь старались оторвать от деревца. Он же не кричал, а только покряхтывал натужно, боясь, наверное, окончательно обозлить братву.
Выбившиеся из сил охранники распрямились над раненым. Один из них тронул его подошвой и предложил:
– Кончай, Бек. Давай добазаримся по-хорошему.
– Это как?
– Или ты встаешь сам, или тут и останешься. Замочим тебя, как лебедь белую, и дело с концом.
– А куда вы меня везти собрались? – спросил Бек. – Знаю я ваши катания.
– Тю! – неискренне возмутился охранник. – Ну ты и долболоб! На кой ты нам сдался? Братика похоронишь – и свободен.
– Ага! Я помню, что Эрик сказал. По-другому, мол, помрешь.
– Это значит: чисто своей смертью сдохнешь. Въезжаешь?
– Эрик же тебя не кокнул? – подхватил второй охранник. – Вот и живи, пока живется.
Как это часто случается, явно приговоренный к смерти Бек предпочел принять рассказанную ему сказочку за чистую монету. Покорно разжал пальцы, позволил усадить себя на заднее сиденье машины. Громов привстал.
Выходило, неведомый ему Эрик оценил свой раздолбанный «мессер» в три человеческих жизни. Две паскудные, сволочные и одна настоящая. Значит, и Громову нельзя было продешевить. Ксюха была ему неизмеримо дороже всех бандитов вместе взятых. Вместе с их раскрутейшими тачками.
– Ну, – пробормотал Громов, – сейчас поглядим, братки, умеете ли вы умирать так же красиво, как жить...
* * *Устроив Садыка в багажник, а Бека на заднее сиденье «Мазды», Шкрек с Рваным облегченно перевели дух. Осталось лишь преодолеть несколько километров по местным колдобинам, выбрать укромное местечко на берегу ставка и заняться нелегким бандитским ремеслом, которое, как и всякая профессия, имело свои минусы.