Но эта белокурая малышка как будто показалась Оскару знакомой. Чтобы развеять последние сомнения, он нагнулся и приложил рот к ее губам. Пощечины не последовало. Девушка продолжала смеяться. Оскар отпустил ее, и она, шурша юбкой, исчезла в темном переулке.
Оскар продолжал путь в приподнятом настроении. Он любил девчонок.
Дальше девушка шла быстрым шагом, опустив голову. Она сразу узнала его, он был сыном художника-мариниста. Это о нем шептались ее подруги, хотя и знали его привычку чуть что давать волю рукам. Они краснели под его взглядом, но втайне мечтали только о нем. Девушка почувствовала боль в сосках. И чем дальше она шла, тем сильнее ощущала, как тяжелеет ее грудь.
Она уже видела его. Это он мелькал в конторе, погруженной в сумерки бутылочного цвета.
А она была невестой его компаньона Отто, и ее звали Сара.
Какое отношение Сара имеет к нашей истории? Многие из тех, кто имеет к ней самое непосредственное отношение, не удостоятся в моих воспоминаниях ни единой строчки. Но о ней, мне кажется, я должна написать.
Она была конопатой.
Утверждая это, я не имею в виду крохотные коричневые точки, украшающие переносицу едва ли не каждой девушки со светлой кожей и рыжеватыми волосами. Веснушки на теле Сары походили на рассыпанные по ночному небу звезды. Они группировались в созвездия, туманности и галактики, образовывали множество млечных путей и солнечных систем. Тело Сары представляло собой карту звездного неба, которую можно было подолгу рассматривать в неверном свете газовой лампы с наполовину прикрученным фитилем. Но об этом позже.
Однажды Оскар получил от Отто неожиданное приглашение. Они не виделись с тех пор, как прошлым летом расстались в конторе торгового дома. Теперь Отто исполнялся двадцать один год, и он хотел собрать старых приятелей. Там, в доме Отто, Оскар и познакомился с Сарой.
К тому времени он успел забыть встречу в темном переулке, но вновь столкнулся с Сарой нос к носу. Она была невестой. Оскар понял истинную причину торжества. Когда Отто поднял бокал, произнося приветственный тост, на его пальце блеснуло кольцо.
За столом, при следующем тосте, Оскар поймал ее взгляд, и она не опустила серо-голубых глаз, лучившихся от смеха. Вокруг сидело множество людей, но Оскар и Сара видели только друг друга. В течение вечера они еще не раз успели столкнуться.
Отто представил Оскару свою невесту: Сара, они уже встречались летом в конторе. И Сара смеялась, заливаясь краской.
Если Отто был водяной дух – он передвигался медленно, словно раздвигая толщу воды, и блестел темными глазами, – то Сара напоминала стаю птиц, что, вспуганная, взлетает, шумно хлопая крыльями. Все в ней пульсировало и искрилось жизнью. Она была как ручеек, водопад – и не переставая заливалась звенящим смехом.
В тот вечер она налетела на него в дверях. Сара не глядя упала в его объятия, а Оскар поднял ее и отставил в сторону. «К чему такая спешка?» – поинтересовался он.
С этой невинной шутки все и началось.
В следующий раз они уже сидели рядом в оконной нише. Из Сары потоком хлынули слова. Они искрились радостью, играли, переливались; Оскар хохотал до упада, и Сара смеялась тоже, и обоим казалось, что они знают друг друга целую вечность. Прежде чем вечер успел закончиться, они договорились о встрече. Это была идея Оскара. Он сказал, что хочет поподробнее расспросить Сару о помолвке. У него якобы тоже есть на примете девушка.
Это была не более чем игра, но Саре она нравилась. Все получилось, как они договорились, Сара пришла. Они еще не раз встречались летом и осенью, и все это время Сара оставалась невестой Отто.
Они предпочитали безлюдные места, как правило, на открытом воздухе. Сидели на скамейке на берегу Клары и смотрели на буксиры и баржи, слушали паровозные гудки. Или устраивались где-нибудь на штабелях досок или поленницах возле Синкена, где пахло деревом и смолой.
Солнце играло в глазах Сары, как на поверхности горного озера. Вся она так и искрилась жизнью и постоянно пребывала в движении, как полная мальков рыболовная сеть. Девушка постоянно что-нибудь говорила, при этом отчаянно жестикулируя, как будто руки двигались помимо ее воли. Слова лились из нее потоком, в котором иногда, как бы ненароком, вдруг всплывала какая-нибудь история, словно старая вещь, вынесенная на поверхность водой из затопленного подвала. Однако посредине рассказа Сара вдруг могла направить речь в совершенно другое русло. Ее мысли путались, обрывались, клубились, и Оскар не мог удержаться от смеха.
Она была единственной дочерью известного купца и невестой Отто, однако встречалась с Оскаром, играла и веселилась с ним.
Иногда Сара останавливалась, чтобы перевести дух. И тогда Оскар не мог удержаться от того, чтобы не прикоснуться к ней. Он осторожно трогал ее грудь через ткань плаща. Дождаться такого момента было совсем не просто, ведь Сара почти не замолкала.
Она таяла в его объятиях и двигала бедрами так, что у Оскала замирало сердце. Когда Сара говорила, в ее глазах то вспыхивали, то гасли огоньки, как два маяка, а ловкие пальцы то и дело касались золотистой шапки волос. Оскар любовался ею и млел от счастья, а потом снова просил о встрече.
Почему бы и нет?
Так повторялось из раза в раз. Иногда, прощаясь, Оскар медлил, словно хотел что-то сказать или чего-то ждал от Сары.
Но Сара была помолвлена с Отто и не могла допустить и мысли что-либо изменить в этом плане.
Так проходили недели, месяцы.
Наконец однажды ночью Оскару случилось изучить карту звездного неба на теле Сары. Дело было в доме на Кюнгсбругатан, в свете газовой лампы с наполовину прикрученным фитилем. Анна, Сульт и Абель с вечера отправились на Юстерё[24].
Все произошло случайно; это была не более чем невинная игра. Оскар стоял на коленях возле кровати, на которой спала девушка, рядом с зажженной лампой, и перед его глазами мерцали мириады звезд, клубились туманности, сливались и расходились галактики. Сара лежала на спине, закинув на лоб согнутую в локте руку. Занимавшееся за окном утро окрашивало ее волосы в медный цвет.
Все вышло само собой, и в то же время казалось неизбежным. Оскар сел за секретер, задул лампу и оглядел бывшую детскую. Над кроватью Абеля висела акварель: белый парус на фоне темно-синего моря. Интересно, что хотел изобразить Сульт, день или ночь?
Ответить было невозможно, над островками и скалами мерцал неровный голубоватый свет. Оскару пришло в голову, что ситуация, в которой он оказался, столь же неразрешима и неопределенна, потому что Сара помолвлена с Отто.
Так оно и останется в дальнейшем, и это приключение забудется. Все очевидно и в то же время непостижимо. Оскар подумал, что сегодня вечером должен был сидеть на веслах рядом с Абелем и тянуть сети… В этот момент Сара проснулась и села в кровати.
Никогда еще за время их знакомства она не молчала так долго. Ее тело выглядело непривычно тяжелым и белым, и звезды гасли на нем одна за другой, потому что солнце уже взошло. Сара заплакала.
Прощаясь с ней в то утро – Сара оказалась в городе совершенно случайно и была одна, – Оскар почти не сомневался, что эта их встреча последняя. Был конец августа, за окном кричали чайки, и улица лежала, подернутая легким туманом.
Некоторое время спустя Оскар обручился с девушкой по имени Мария.
В тот год, третий после покупки «Триумфа», братья вышли в открытое море только в конце августа. К тому времени они уже неплохо знали здешние шхеры – Фредларна, Насса, Гилльёга[25]. Несколько раз пересекали море до самого Чёкара, а теперь двигались от Юстерё в северо-восточном направлении. Абель вот уже несколько часов сидел на веслах. Оскар, с обнаженным торсом и надвинутой на лоб шляпой, перевесился через борт. Со всех сторон летели брызги. Линия горизонта почти не просматривалась, и лодка стрелой рассекала сплошное серо-голубое пространство.
Шел третий или четвертый день их плавания. Оскар смотрел на воду, жуя ус, на волнах дрожала его тень. Время от времени он поднимал глаза, вглядывался вдаль, щурясь на солнце, и улыбался, встретив взгляд брата. Он и не подозревал, что это его последнее лето в Швеции. А Абель вот уже в который раз за время плавания думал о том, как он любит Оскара.
Вода за бортом мерцала и кружилась. Иногда ее пересекали темные полосы, будто поднимающиеся из глубин. Ветер – вот уже который день неизменно южный – наполнял паруса, и «Триумф» буквально летел к клубившимся у самой поверхности белым кучевым облакам. Братья были одни. Время от времени где-нибудь у горизонта зависал коричневый парус рыболовецкого катера, но тут же исчезал, словно рассеявшийся мираж.
Братья оставили позади последний из крупных островов. Теперь перед ними расстилалось одно бесконечное море. Оно светилось и наполняло воздух чуть слышным свистом, будто пело. Сидя на веслах в деревянной лодке, Абель чувствовал себя как за штурвалом космического корабля. Пространство вокруг словно улыбалось, от него веяло величием и покоем. И эта тишина не имела ничего общего с той, что таилась в душе глухонемого.
Братья оставили позади последний из крупных островов. Теперь перед ними расстилалось одно бесконечное море. Оно светилось и наполняло воздух чуть слышным свистом, будто пело. Сидя на веслах в деревянной лодке, Абель чувствовал себя как за штурвалом космического корабля. Пространство вокруг словно улыбалось, от него веяло величием и покоем. И эта тишина не имела ничего общего с той, что таилась в душе глухонемого.
В конце концов, все картины на свете – беспорядочные пятна на белой стене, а люди случайны, как разлетающиеся из-под весла капли. Все остальное – отчаянные попытки глухонемого защититься от бессмыслицы. Так думал Абель, налегая на весла.
Оскар махнул рукой, делая знак остановиться. Ему надо было зажечь трубку. Он ласково щурился из-под надвинутых на самые глаза полей шляпы. Широкие плечи покрывал красный загар. Абель улыбнулся. Оскар не боялся никакой правды, даже той, что переворачивает мир с ног на голову, и именно за это Абель его любил.
На самом деле во всем этом действительно нет никакого смысла.
Последняя мысль поначалу испугала Абеля, однако уже в следующую секунду он нашел ее утешительной. Не об этом ли пело ему само море? Только здесь, в беспорядочном хоре голосов природы, в непрекращающейся игре необходимости и случайности, в неуловимых переливах цвета, и может приоткрыться игольное ушко истины. А значит, он должен и будет писать – и к черту сомнения и апатию!
Несколько часов подряд вокруг не было ничего, кроме воды и солнца, а потом с наветренной стороны возникли маленькие скалистые островки, а море пошло зеленоватыми полосами. Затем у ватерлинии волны вспенились и закружились в водоворотах. Оскар снова махнул рукой, указывая вниз – там могли быть рифы. Откуда ни возьмись появились чайки, оглашая пространство голодными криками. Братья вернулись к земле – и тут же выпали из вечности. Только тогда Абель почувствовал, как болят его руки и спина, – он греб почти с самого утра.
Предстояла еще одна ночь в шхерах. На островах не нашлось даже навеса для лодки. «Триумф» поставили на якорь, до берега добирались вплавь. На отмелях кричали птицы, пахло водорослями и солью. Оскар плескался, время от времени вскрикивая – его обветренная кожа зудела от соленой воды.
– И что, если действительно Бога нет? – Абель подгребал жар к их жалкому костерку.
Солнце уже село, но от нагревшихся за день скал исходило тепло. Братья набросили на плечи одеяла. Оскар курил. Он выслушал брата не перебивая, хотя Абель говорил долго.
Что, если мы действительно решаем все сами? Что, если жизнь можно вылепить собственными руками, как фигурку из глины, а при желании – сломать ради любви к истине?
Абель высказал брату все свои сомнения, не только касающиеся мироустройства в целом, но и себя лично. Сейчас он учился в школе искусств, изучал декоративную живопись, однако собственная жизнь представлялась ему скрытой непроницаемой пеленой. Но что, если эта бессмыслица и заключает в себе единственный смысл? В этом случае не остается ничего другого, как только пустить все на самотек.
Об одном только умолчал Абель: о странном соглашении, которое заключил с глухонемым, потому что слов, чтобы объяснить его, просто не существовало. Оскар жевал трубку и смотрел на воду. На месте моря расстилалась непроглядная темно-синяя ночь. Они сидели в крайней точке времени. «Триумфа» не было видно.
– А что, если он все-таки есть? – спросил Оскар тихо и без иронии. – Какое это имеет значение? Возможно, он просто в отъезде или спит, а мы ему только снимся. По-всякому может быть. Но нам-то что с того? Все остальное по крайней мере существует. Есть море, запахи, цветы. Так зачем ломать понапрасну голову? Творец заварил кашу – и в кусты. Так что ж с того? Главное, он оставил нам творение. Если он тебе нужен, ты можешь его выдумать, а если нет – считай, что его никогда не было. Все зависит только от тебя.
Оскар говорил серьезно и доброжелательно, но как-то рассеянно. Казалось, мысли его витали где-то на стороне.
«Самое главное, что существует Оскар», – думал Абель, заворачиваясь в одеяло и укладываясь рядом с братом. Оскар оставался его единственным защитником – от небытия, от глухонемого, от самого себя.
Такими я представляю этих мальчиков, заночевавших в шхерах. Повернув оптический прицел времени другой стороной, я вижу и себя рядом с ними. Оба они моложе меня – мои сыновья, братья.
Ночью мне снилось, что я не могу дышать. Что-то мешает воздуху поступать в легкие. Потом вокруг появились люди в белом, которые пытались разъяснить мне суть моего положения с научной точки зрения.
Тыча в красочные плакаты с изображениями внутренних органов, они растолковывали мне, от чего я страдаю. Но мне было не до лекций. Не помню, на чем я лежала, на кровати или носилках, но я извивалась угрем, пытаясь заглотить хотя бы немного воздуха. Ничего не получалось. Я задыхалась, и это было ужасно.
Утром, когда я пила кофе, вслушиваясь в звуки пробуждающегося Монмартра, сон все еще не шел у меня из головы. Все попытки его истолковать нисколько не проясняли сути дела и только усугубляли мое смятение, тем не менее прекратить их было выше моих сил.
Объяснения вообще никогда не покрывают явления. Остается нечто, что я называю «шумом». Но одну вещь я осознала для себя четко: сны всегда говорят правду. Наше подсознание так и не научилось лгать.
На улице так холодно, что метро не следовало бы закрывать на ночь. Сколько бездомных замерзло насмерть за последние сутки?
Быть может, мой сегодняшний сон хорошо характеризует положение, в котором оказалась наша цивилизация: медленное удушье. Те, кто имеет власть, тычут пальцами в кричащие плакаты с изображениями разных частей государственного организма, а интеллектуалы наперебой предлагают каждый свое объяснение.
Между тем мы погибаем. Я думала об этом за чашкой утреннего кофе. Потом решила направить мысли в другое русло, однако пережитое во сне чувство оказалось слишком сильным, чтобы его можно было так просто забыть. Разумеется, надо меньше курить. Я задыхаюсь по собственной вине, я сама разрушаю свое здоровье.
Меня всегда привлекали деструктивные натуры, особенно покушающиеся на установленный общественный порядок. Трубы, от которых пали стены иерихонские! Меня интересуют сами анархисты и в меньшей степени – вдохновляющие их теории. Что касается террористов, по большей части – это религиозные фанатики. Я пытаюсь анализировать их ошибки. Они думают, что свобода – плод на ветке, который можно запросто сорвать, стоит только протянуть руку. Такие личности удовлетворяются только самыми решительными действиями, их появление на общественной сцене всегда подобно камнепаду. Все они сумасшедшие, однако в отличие от обитателей закрытых психиатрических лечебниц переносят свои фантазии в реальный мир и воплощают на практике.
Все они в высшей степени рациональны, однако их поступки имеют явный метафизический посыл: насильственным путем разорвать сковывающую нашу свободу цепь причинно-следственных связей. Такие попытки не могут не таить в себе опасности для общества. Однако среди подобных безумцев встречаются и эго-террористы, которые направляют атаки исключительно на собственное «я». Ведь источник несвободы заключен в первую очередь в нас самих, а значит, имеет смысл сосредоточиться на разрушении внутренней тюрьмы.
Таких я узнаю сразу.
Одно время меня неотступно преследовал странный образ, непонятно откуда взявшийся и доставивший мне немало мучений: я представляла себе некое неподвижное космическое тело, словно гвоздями приколоченное к небосводу. Потом откуда ни возьмись появлялся кулак, который начинал колотить в него изо всей силы. Тело не меняло своего положения, однако на некоторое время его удавалось таким образом раскачать. В эти секунды я чувствовала заметное облегчение, мне становилось легче дышать. Одновременно приходило понимание, что это небесное тело – я сама, и кулак тоже принадлежит мне. Я должна сама сдвинуть себя с мертвой точки. Выбить себя из себя.
Это переживание было очень сильным и заставило меня совершить одну глупость.
Я точно помню, что небесное тело не шло у меня из головы, когда я поддалась на уговоры одного подозрительного вида мужчины, привязавшегося ко мне на улице. Я была совсем юной девушкой, а этому типу явно перевалило за тридцать. Я привела его к себе домой, он достал из сумки бутылку вина, и мы выпили.
Поняв, что я студентка, он пустился описывать свои похождения. Он особо старался обратить мое внимание на то, как наказывал женщин, которые, по его словам, «слишком много о себе думали». Однажды, вспоминал мой гость, они с приятелем подобрали на улице двух девушек, посадили их в машину и вывезли из города. Изнасиловав, они отняли у несчастных одежду и голыми оставили в лесу. Девушки плакали и просили их вернуть им хоть что-нибудь, чем можно было бы прикрыться. «Так мы сделали из них шлюх», – хвастал мужчина.