Смерть, подумал он. Мученичество. Отдать жизнь за правое дело, свободно принять смерть в объятия, приветствовать ее. О, я готов, я готов. Я не могу вести за собой армии, как повелитель мучеников, но я могу восстать против сатанистов, называющих себя муллами, и свершить месть над муллой Хусейном из Ковисса за то, что он убил моего отца во имя ложных богов и за осквернение народной революции!
Он чувствовал, как в нем поднимается экстаз. Похожий на тот, другой. Сильнее, чем другой.
Я люблю ее всей душой, но завтра я должен уехать. Мне не нужна никакая команда, одному будет безопаснее. Я без труда поймаю автобус. Я должен поехать завтра же. Должен, но не могу, пока еще не могу. После того, как мы будем вместе…
* * *Аэропорт Эль-Шаргаза. 18.17. Почти за восемьсот миль на юго-восток через Персидский залив Гаваллан стоял на аэродроме для вертолетов и смотрел, как 212-й заходит на посадку. Вечер был напоен ароматами, солнце коснулось горизонта. Он уже мог разглядеть Жан-Люка за рычагами управления и еще одного пилота рядом с ним, не Скота, как он сначала подумал с надеждой. Его тревога возросла. Он помахал рукой, а потом, когда полозья шасси коснулись бетона, нетерпеливо шагнул к двери салона. Она распахнулась. Он увидел Скота, одной рукой отстегивавшего ремень безопасности, другая рука у него была на перевязи, лицо – вытянутое и бледное, но в остальном целый и невредимый.
– Ох, сынок, – сказал он, чувствуя, как от облегчения забилось сердце. Ему хотелось броситься вперед и обнять его, но он отошел на шаг и подождал, пока Скот спустится по ступенькам трапа и встанет рядом с ним на бетонной площадке. – Ох, парень, я так волновался…
– Не переживай, пап, я в порядке, в полном порядке. – Скот крепко обнял отца за плечи здоровой рукой, этот успокаивающий контакт был необходим им обоим, на миг они забыли обо всем вокруг. – Господи, как же я рад тебя видеть. Я-то думал, ты сегодня летишь в Лондон.
– Так и есть. Вылетаю через час поздним рейсом. – Теперь уже вылетаю, думал про себя Гаваллан, теперь, когда ты здесь живой и здоровый. – Буду там рано утром. – Он смахнул слезу, притворившись, что это пылинка, и показал на стоявшую рядом машину. За рулем сидела Дженни. – Не хочу тебя напрягать, но Дженни прямо сейчас отвезет тебя в больницу, просто сделать рентген, там все уже готово. Никакой ненужной суеты, обещаю. Тебе забронирован номер рядом с моим в отеле. Хорошо?
– Хорошо, пап. Я, э-э, я… мне бы не помешала таблетка аспирина. Признаюсь, чувствую я себя паршиво – все дорогу сюда нас трясло, как в аду. Я, э-э, я… так ты летишь ночным рейсом? А когда вернешься?
– Сразу, как только смогу. Через день или около того. Я позвоню тебе завтра, хорошо?
Скот колебался, его лицо подергивалось.
– Я… ты не мог бы… может… может, ты мог бы поехать со мной? Я расскажу тебе о Загросе, есть у тебя время?
– Конечно. Тяжело пришлось?
– И нет, и да. Выбрались все. Кроме Джордона. Но его убили из-за меня, пап, его… – Слезы хлынули из глаз Скота, хотя голос остался ровным и твердым. – Ничего не могу с этим поделать… ничего не могу. – Он вытер слезы, выругавшись себе под нос, и оперся на отца здоровой рукой. – Ничего не могу поделать… не знаю, не знаю, как мне…
– Это не твоя вина, сынок, – сказал Гаваллан, раздираемый отчаянием сына, терзаясь страхом за него. – Пойдем, мы… давай-ка двинемся в путь. – Он крикнул Жан-Люку: – Я отвезу Скота сделать рентген и сразу вернусь!
Тегеран. Квартира Мак-Айвера. 18.35. При свете свечей Чарли Петтикин и Паула сидели за обеденным столом, чокаясь наполненными вином бокалами с Сайадой Бертолен; на столе стояла большая открытая бутылка кьянти, тарелки с двумя большими салями, одна из которых уже стала заметно короче, огромным куском сыра дольче латте, еще не тронутого, и двумя свежими французскими багетами, которые Сайада принесла из Французского клуба, от одного уже почти ничего не осталось.
– Тут, может, и война идет, – сказала она с наигранной веселостью, появившись незваной с полчаса назад, – но французы в любом случае должны есть нормальный хлеб.
– Vive la France и viva l'Italia,[6] – произнес Петтикин, без особой охоты приглашая ее войти: ему ни с кем не хотелось делить Паулу. Как только Паула потеряла всякий интерес к Ноггеру Лейну, он устремился в образовавшуюся брешь, вопреки всему надеясь на удачу. – Паула прилетела сегодня днем с рейсом «Алиталии», пронесла через таможню всю эту выпивку, рискуя жизнью, и… и, скажи, разве она не суперраспрекраснейшая из женщин?
Паула рассмеялась:
– Это все дольче латте, Сайада. Чарли говорил мне, что это его любимый сыр.
– Да разве это не самый лучший сыр в мире? Разве все итальянское не самое лучшее на земле?
Паула достала штопор и протянула его ему, ее глаза с зелеными точками вызывали у него дрожь в спине.
– Это тебе, caro![7]
– Magnifico![8] Интересно, все девушки в «Алиталии» такие заботливые, храбрые, прекрасные, умелые, нежные, благоухающие, любящие и… э-э… кинематографичные?
– Разумеется.
– Присоединяйся к пиршеству, Сайада, – пригласил он. Когда она подошла ближе и он мог хорошенько разглядеть на свету, он заметил в ней какую-то странность. – Ты в порядке?
– О да, это… это ерунда. – Сайада была рада свечам, в их свете она могла спрятаться. – Я… э… я не могу остаться, спасибо, я… я просто скучаю по Жан-Люку, хотела узнать, когда он вернется, я подумала, батоны вам не помешают.
– Очень рад, что ты забежала. У нас приличного хлеба не было уже несколько недель, спасибо, но ты все равно оставайся. Мак отправился в Дошан-Таппех, чтобы забрать там Тома. Том будет знать про Жан-Люка. Они должны вот-вот приехать.
– Как Загрос?
– Нам пришлось закрыть базу. – Хлопоча со стаканами и тарелками и накрывая на стол – Паула помогала ему и делала большую часть работы, – Петтикин рассказал им почему и поведал о нападении террористов на «Беллиссиму», об убийстве Джанни, а потом и Джордона, о ранении Скота Гаваллана. – Сущий кошмар, но делать нечего.
– Ужасно, – сказала Паула. – Это объясняет, почему обратно мы летим через Шираз с указанием оставить свободными пятьдесят мест. Должно быть, это для наших граждан с Загроса.
– Чертовское невезение, – сказала Сайада, раздумывая, следует ли ей передать эту информацию дальше. Им – и ему.
Голос позвонил ей вчера, в начале дня, и спросил, во сколько она рассталась с Теймуром в субботу.
– Часов в пять, в четверть шестого, а что?
– В проклятом здании случился пожар сразу после наступления темноты; где-то на третьем этаже, отрезав оба верхних этажа. Все здание выгорело дотла, много погибших, и нет никаких следов ни Теймура, ни остальных. Пожарные, конечно, прибыли слишком поздно…
Ей было нетрудно вызвать настоящие слезы и излить живую боль. Позже вчера Голос позвонил снова:
– Ты передала Теймуру бумаги?
– Да… да, да, передала.
Она услышала приглушенное ругательство.
– Будь во Французском клубе завтра днем. Я оставлю указания в твоем ящике.
Но никакой записки она там не нашла, поэтому выпросила два батона на кухне и приехала сюда – больше ей идти было некуда, и она была все еще очень напугана.
– Так печально, – говорила Паула.
– Да, но хватит об этом, – сказал Петтикин, проклиная себя за то, что все им рассказал: не их это заботы, подумал он. – Давайте есть, пить и веселиться.
– Ибо завтра мы умрем? – закончила за него Сайада.
– Нет. – Петтикин поднял бокал, улыбнулся Пауле сияющей улыбкой. – Ибо завтра будем жить. Ваше здоровье! – Он чокнулся с ней, потом с Сайадой и подумал, какая потрясающая пара женщин сидит у него за столом, только Паула, конечно, гораздо-гораздо…
Сайада думала: Чарли влюблен в эту сладкоголосую гарпию, которая слопает его, когда ей вздумается, и выплюнет косточки, даже не поперхнувшись, но почему они – мои новые хозяева, кто бы они ни были, – почему они хотят знать про Жан-Люка и про Тома и хотят, чтобы я стала любовницей Армстронга? И как только они узнали про моего сына, будь они прокляты.
Паула думала: я ненавижу этот дерьмовый город, где все настолько мрачные, придавленные судьбой и расстроенные, как эта бедная женщина, у которой явно обычные проблемы с ее мужчиной, когда есть Рим, и солнечный свет, и Италия, и сладкая жизнь, чтобы напиться ею допьяна, вино, смех и любовь для удовольствия, дети, которых я рожу, и муж, которого я буду лелеять, но только если этот дьявол будет вести себя пристойно – почему все мужчины такие гнусные и почему мне нравится этот Чарли, который слишком стар, но вроде и не слишком, слишком беден, но вроде и не слишком, слишком мужиковат, но вроде…
– Alora,[9] – сказала она; вино делало ее губы еще более сочными, – Чарли, amore,[10] мы обязательно должны встретиться в Риме. Тегеран такой… такой угнетенный, scusa,[11] угнетающий.
– Вовсе нет, когда вы здесь, – сказал он.
Сайада смотрела, как они улыбаются друг другу, и завидовала им.
– Думаю, я зайду попозже, – сказала она, поднимаясь. Прежде чем Петтикин успел что-нибудь сказать, в замке повернулся ключ, и в комнату вошел Мак-Айвер.
– О, привет, – поздоровался он, стараясь стряхнуть с себя усталость. – Привет, Паула, привет, Сайада, какой приятный сюрприз. – Тут его взгляд упал на стол. – Ба, а это что такое? Рождество? – Он снял свое толстое пальто и перчатки.
– Паула принесла все это, а Сайада – хлеб. А где Том? – спросил Петтикин, сразу же почуяв, что что-то не так.
– Я высадил его возле дома Бакравана рядом с базаром.
– Как она? – поинтересовалась Сайада. – Я не видела ее с… со дня марша, первого марша протеста.
– Не знаю, девочка, я просто высадил его и покатил дальше. – Мак-Айвер принял бокал вина, взглянул на Петтикина в ответ на его вопрошающий взгляд. – Движение кошмарное. Целый час сюда добирался. Ваше здоровье! Паула, глаз на тебя радуется, чудесно смотришься. Заночуешь у нас?
– Если вы не против. Я улетаю рано утром, подвозить меня не нужно, caro, меня сюда подбросил один человек из экипажа, и он завтра за мной заедет. Дженни сказала, что я могла бы воспользоваться свободной комнатой; она думала, что там придется делать капитальную уборку, но комната выглядит совершенно нормально. – Паула поднялась, и оба мужчины, сами того не замечая, были тут же загипнотизированы чувственностью ее движения.
Сайада мысленно послала ей проклятье, завидуя ей, гадая про себя, в чем был ее секрет, уж никак не в форме стюардессы, которая была весьма строгой, хотя и прекрасно сшитой, зная, что сама она была красивее, гораздо лучше одета – но с итальянкой ей было не тягаться. Корова!
Паула открыла свою сумочку, достала оттуда два письма и протянула их Мак-Айверу.
– Одно от Дженни, а второе от Гаваллана.
– Спасибо, спасибо огромное.
– Я как раз собиралась уходить, Мак, – сказала Сайада. – Просто хотела спросить, когда Жан-Люк вернется.
– Вероятно, в среду. Он перегоняет 212-й в Эль-Шаргаз. Он должен быть там сегодня и вернуться в среду. – Мак-Айвер посмотрел на письма. – Тебе вовсе не нужно уходить, Сайада… извините, я на минутку.
Он сел в кресло у электрокамина, работавшего в половину мощности, включил стоявшую рядом лампу. Электрический свет съел изрядную долю романтической атмосферы комнаты. Гаваллан писал: «Привет, Мак. Пишу в спешке, спасибо прекраснейшей из стюардесс! Я дожидаюсь Скота. Потом полечу в Лондон сегодня ночным рейсом, если с сыном все в порядке, но вернусь через пару дней, максимум через три. Ловко отправил Дюка в Ковисс к Руди на случай, если Скрэг задержится – он должен вернуться во вторник. В Ковиссе несладко – у меня вышла большая стычка с Мастаком, – в Загросе тоже. Только что поговорил с Массоном прямо отсюда, дело в шляпе. Так что я даю добро на планирование. Решение принято. Увидимся в среду. Обними за меня Паулу, а Дженни говорит, чтобы ты даже думать не смел!»
Он долго смотрел на письмо, потом ненадолго откинулся на спинку кресла, вполуха слушая историю Паулы о сегодняшнем перелете в Тегеран. Значит, решение принято. Не обманывай себя, Энди, я с самого начала знал, что ты нажмешь кнопку, – поэтому и сказал «хорошо», но при условии, что смогу отменить «Шамал», если решу, что это будет слишком рискованно, и мое решение будет окончательным. Думаю, ты будешь жать на кнопку до самого конца – у тебя нет другого выхода, если ты хочешь выжить.
Вино было превосходным на вкус. Он допил свой бокал, потом открыл письмо Дженни. Оно содержало лишь новости из дома и про детей, все живы-здоровы, все на месте, но он слишком хорошо ее знал, чтобы не прочесть между строк ее подспудную тревогу: «Не тревожься, Дункан, и не напрягайся наперекор ветрам, любым ветрам. И не думай, что я мечтаю об увитом розами коттедже в Англии. Проживем и в Старом Городе, и я привыкну к чадре, и еще я начала учить танец живота, так что тебе лучше поторопиться. Люблю, Джен».
Мак-Айвер улыбнулся про себя, встал и налил себе вина, немного успокоившись.
– За женщин, храни их Господь. – Он чокнулся с Петтикином. – Потрясающее вино, Паула. Энди просит обнять тебя за него… – Она тут же улыбнулась, подалась вперед и положила ладонь ему на руку, Мак-Айвер почувствовал, как по руке пробежал ток. Что же это с ней такое? – спросил он себя, смущенный, и быстро проговорил, обращаясь к Сайаде: – Он бы попросил обнять и тебя, Сайада, если бы знал, что ты окажешься здесь. – Свеча на каминной полке, догорев, затрещала и погасла. – Я сменю. Кто-нибудь просил мне что-нибудь передать?
– Талбот. Он делает что может для Эрикки. Дюка задержала в Бендер-Деламе буря, но завтра он как будто должен вернуться в Ковисс.
– А Азадэ?
– Сегодня она чувствует себя лучше. Мы с Паулой проводили ее до дома. С ней все в порядке, Мак. Ты бы лучше съел что-нибудь, на ужин у нас фига с маслом.
– А может быть, поужинаем во Французском клубе? – предложила Сайада. – Кухня там до сих пор еще сносная.
– О, я бы с удовольствием, – радостно откликнулась Паула, и Петтикин выругался про себя. – Какая замечательная идея, Сайада! Чарли?
– Чудесно. Мак?
– Конечно, при условии, что плачу я и вы не будете возражать, если мы закончим пораньше. – Мак-Айвер поднял свой бокал и посмотрел сквозь него на свет, восхищаясь цветом вина. – Чарли, я хочу, чтобы ты прямо с утра пораньше отогнал 212-й в Ковисс, Ноггер возьмет «Алуэтт». Поможете Дюку пару дней. Я пошлю Шусмита на 206-м, чтобы привезти тебя назад в субботу. Хорошо?
– Конечно, – ответил Петтикин, гадая, почему поменялся план, согласно которому Мак-Айвер, Ноггер и он должны были лететь рейсом в среду, а два других пилота отправиться завтра в Ковисс. Почему? Наверное, из-за письма от Энди. «Шамал»? Мак отменяет операцию.
Трущобы Джалеха. 18.50. Старый автомобиль остановился в проулке. Из него вышел человек и огляделся по сторонам. Проулок был пуст: высокие стены, джуб с одной стороны, уже давно заваленный отбросами и снегом. Напротив машины, смутно различимая в свете ее фар, находилась полуразрушенная площадь. Человек постучал по крыше. Фары погасли. Водитель вышел из машины и присоединился к человеку, который прошел назад и открыл багажник. Вместе они перенесли тело, завернутое в старое одеяло и перевязанное веревками, через площадь.
– Погоди-ка, – сказал водитель по-русски. Он достал карманный фонарь и ненадолго включил его. Круг света отыскал проход в дальней стене, который был им нужен.
– Хорошо, – сказал его спутник, и они прошли через проход, потом опять остановились, чтобы сориентироваться. Теперь они стояли на кладбище, старинном, почти заброшенном. Свет фонаря заскользил по надгробиям, перебираясь с одного на другое – некоторые надписи были на русском, некоторые латинскими буквами, – пока не нашел открытую могилу, недавно выкопанную. В груде земли вертикально торчала лопата.
Они прошли туда и встали на краю. Тот, что был повыше, водитель, произнес:
– Готов?
– Да.
Они бросили тело в яму. Водитель посветил вниз фонариком.
– Надо бы его распрямить.
– Ему не наплевать ли, – сказал второй, широкоплечий и сильный, и взялся за лопату. Он начал засыпать могилу. – Может, ты над ним еще и молитву прочтешь?
Водитель рассмеялся:
– Маркс-Ленин этого бы не одобрили. Да и старик Сталин тоже.
– Этот сукин сын? Чтоб он сгнил к чертям!
– Да ты посмотри, что он сотворил для матушки-России! Сделал нас империей, самой большой в мире, вздрючил британцев, перехитрил американцев, построил самую большую и лучшую армию, военный флот, военно-воздушные силы, сделал КГБ всесильным.
– Потратив на это чуть не все, черт подери, деньги, что у нас были, и заплатив за это двадцатью миллионами жизней. Русских жизней.
– Расходный материал! Подонки, дураки, отбросы – их еще полно там, откуда они берутся. – Человек вспотел и передал лопату другому. – Что с тобой вообще сегодня творится, черт возьми? Весь день ты какой-то дерганый.
– Устал. Я просто устал. Извини.
– Все устали. Тебе нужно передохнуть пару дней. Попросись в Эль-Шаргаз, я провел там три чудесных дня, возвращаться не хотелось. Подал заявление на перевод в те края: там у нас теперь полно людей, и с каждым днем все больше, израильтяне опять же наращивают там свое присутствие, да и ЦРУ тоже. Что тут произошло, пока меня не было?
– Азербайджан дозревает, лучше некуда. Ходят слухи, что Абдолла-хан умирает или уже умер.
– Секция 16/а?
– Нет, сердечный приступ. Все остальное идет нормально. Ты действительно хорошо отдохнул?
Его собеседник рассмеялся.
– Есть там одна секретарша из «Интуриста», которая никогда не откажет добрым людям. – Он почесал в паху, вспоминая. – А кто вообще этот бедолага?
– В списках его нет, – ответил водитель.