Локарт уставился на него, разинув рот.
– Господи, ты хочешь сказать, без разрешений и… вообще без всего?
– Ага… только не ори так громко.
– Он с ума сошел! Как бы мы смогли скоординировать Ленге, Бендер-Делам, Ковисс и Тегеран – всем ведь нужно будет взлететь одновременно, а расстояния все разные.
– Как-нибудь придется исхитриться. Энди говорит, либо так, либо закрываться совсем.
– Я ушам своим не верю! Компания действует по всему миру.
– Он считает, если мы потеряем Иран, компании конец.
– Ему легко говорить, – с обидой произнес Локарт. – Для него это просто деньги. Легко выкручивать нам руки, когда у тебя все миленько и безопасненько и все, чем ты рискуешь, это только деньгами. Он думает, что, если эвакуирует только сотрудников и оставит здесь все остальное, S-G всплывет пузом кверху?
– Да. Именно это он и утверждает.
– Я этому не верю.
Старк пожал плечами. Их уши уловили чуть слышный вой, похожий на крик баньшей, и они обернулись и начали всматриваться в дальний конец летного поля. В сгущающихся сумерках им едва-едва удалось разглядеть Фредди Эйра с его шотландской волынкой там, где, по общему согласию, ему было разрешено упражняться в игре на этом инструменте.
– Черт, – выругался Старк с кислой миной, – эти звуки сводят меня с ума.
Локарт пропустил его слова мимо ушей.
– Ты, конечно же, не согласишься участвовать в этом чертовом угоне, потому что именно угоном это все и будет! Я ни за что не подпишусь на это. – Он увидел, как Старк пожал плечами. – А что остальные говорят?
– Они еще не знают, и их до поры не спросят. Как я сказал, пока что это все между нами. – Старк бросил взгляд на часы. – Скоро время выходить на связь с Маком. – Он заметил, как по телу Локарта пробежала дрожь. Ветер доносил похоронный плач волынки. – Будь я проклят, если знаю, как кто-то может утверждать, что это музыка, – заметил он. – О плане Энди стоит подумать, Том. В качестве последнего средства.
Локарт не ответил; ему было плохо, сумерки – плохо, все вокруг – плохо. Даже воздух был плохим, отравленный соседством с нефтеперерабатывающим заводом. И ему захотелось быть сейчас в Загросе, высоко в горах, поближе к звездам, где воздух и земля не были отравлены, и всем существом отчаянно хотелось быть в Тегеране, где все было загрязнено и отравлено еще больше, но там была она.
– На меня не рассчитывайте, – сказал он.
– Подумай об этом, Том.
– Я подумал, я пас, это безумие, вся эта затея. Как только ты все сам продумаешь, то сразу поймешь, что это план, придуманный бешеной собакой.
– Как скажешь, старина. – Старк спрашивал себя, когда его друг поймет, что он, Локарт, больше, чем любой из них, был принят в расчет – так или иначе.
ГЛАВА 45
– Ты смог бы это сделать, Скрэг? – спросил Гаваллан; солнце клонилось к закату.
– Мне было бы легко умыкнуть мои пять птичек и всех ребят из Ленге, Энди, – ответил Скраггер. – Понадобился бы подходящий денек, и нам бы пришлось пройти ниже радаров Киша, но мы могли бы это сделать – если ребята захотят стать соучастниками в этом деле. Но чтобы и со всеми нашими запчастями тоже? Никак не получится, невозможно.
– Ты бы сделал это, если бы это было возможно? – спросил Гаваллан. Он прибыл сегодняшним рейсом из Лондона; деловые новости из Абердина были одна хуже другой: «Импириал Эйр» наращивала давление, подрезая его в Северном море своими низкими расценками, нефтяные компании старались выжать из него все до последнего, и Линбар созвал специальное заседание совета для расследования «возможных» просчетов в управлении S-G. – Ты бы сделал это, Скрэг?
– Только сам по себе, а все остальные в безопасности за пределами Ирана.
– А твои ребята согласились бы?
Скраггер на мгновение задумался, потягивая пиво. Они сидели за столиком на одной из безупречных террас, окружавших плавательный бассейн самого нового из отелей, построенного в этом крошечном эмирате; на террасе тут и там виднелись другие посетители, но рядом никого не было. Благоухающий воздух, температура двадцать с небольшим градусов, ветерок, которого как раз хватало, чтобы подрагивали ветви пальм, и обещание чудесного вечера впереди.
– Эд Восси согласился бы. – Скраггер ухмыльнулся. – В нем достаточно австралийского презрения к законам и американской легкости на подъем. Не думаю, чтобы Вилли Нойхтрайтер согласился. Ему будет тяжело нарушить столько правил, когда не ему на хвост наступили и не его благополучию грозит беда. А что говорит Дюк Старк? И Том Локарт, и Руди?
– Еще не знаю. В среду я послал Дюку письмо через Джонни Хогга.
– Это вроде бы опасно, нет?
– И да и нет. Джонни Хогг – надежный курьер, но это большая проблема – наладить безопасную связь. Том Локарт скоро будет в Ковиссе. Ты слышал о Загросе?
– Как не слышать! Они там в горах все на голову больные. А что старина Руди?
– Не знаю пока, как с ним безопасно связаться. Может, Мак что-нибудь придумает. Я утром лечу на 125-м в Тегеран, и мы должны встретиться и переговорить в аэропорту. Потом я сразу вернусь, у меня билет на ночной рейс до Лондона.
– Ты, я смотрю, слегка подталкиваешь ситуацию, а, сынище?
– Есть у меня пара-тройка проблем, Скрэг. – Гаваллан внимательно разглядывал свой бокал, рассеянно покручивая виски вокруг кубиков льда внутри. Мимо них проходили другие постояльцы отеля. Три из них были девушками: бикини, золотистого оттенка кожа, длинные черные волосы, небрежно наброшенные на плечи полотенца. Скраггер заметил их, вздохнул, потом опять сосредоточился на Гаваллане.
– Энди, мне, возможно, придется доставить Касиги на завод «Иран-Тода» через день-другой. Старина Жорж не разгибает перед ним спины, упершись лбом в коленки, с тех самых пор, как Касиги согласился платить ему на два доллара больше, чем цена «спот». Касиги думает, что к Рождеству нефть будет стоить все двадцать долларов за баррель.
Это новость встревожила Гаваллана еще больше.
– Если это произойдет, взрывная волна прокатится по всем промышленно развитым странам; инфляция опять взлетит до небес. Полагаю, уж если это кому и известно, так им. – Ранее, едва Скраггер упомянул Касиги и компанию «Тода», Гаваллан отреагировал мгновенно: Дом Струана поставлял команды и арендовал многие из судов, которые строила «Тода», и они были старыми партнерами. – Много лет назад я знавал босса этого Касиги, человека по имени Хиро Тода. Он об этом не упоминал?
– Нет, ни разу. Ты встречался с ним? Где? В Японии?
– В Гонконге. Компания «Тода» вела дела с Домом Струана – это компания, на которую я раньше работал, – в те дни она называлась «Тода Шипинг», занималась главным образом строительством кораблей и не была еще тем огромным конгломератом, каким является сегодня. – Лицо Гаваллана стало жестким. – Моя семья с давних времен была из шанхайских китайских торговцев. Наша компания была разорена более или менее дотла во время Первой мировой, потом мы объединились с Домом Струана. Мой старик был в Нанкине в тридцать первом году, когда японцы устроили там резню, а потом попался им в руки в Шанхае сразу после Перл-Харбора и уже не пережил лагеря для военнопленных. – Гаваллан разглядывал отражения на бокале, мрачнея все больше и больше. – Мы потеряли много добрых друзей в Шанхае и Гонконге. Я не могу простить им того, что они творили в Китае, никогда не прощу, хотя, с другой стороны, надо ведь жить дальше, так? Приходит день, когда нужно зарывать топор, хотя стоит иногда поглядывать на старые следы от их зубов.
– И я чувствую то же самое. – Скраггер пожал плечами. – Касиги вроде ничего. Где он сейчас?
– В Кувейте. Возвращается завтра, и я должен отвезти его в Ленге на консультации, назначенные на утро.
– Если ты полетишь на завод «Иран-Тода», как ты думаешь, у тебя получится подскочить повидаться с Руди? Может быть, прозондировать его?
– Отличная мысль, Энди.
– Когда увидишь Касиги, упомяни при случае, что я знаю его председателя правления.
– Конечно, конечно, упомяну. Я мог бы поинтересоваться у него, не… – Он замолчал, глядя поверх плеча Гаваллана. – Посмотри-ка, Энди, воистину сладостная картина для измученного взора!
Гаваллан повернулся на запад. Закат был совершенно неземной красоты: далекие облака были расписаны красными, пурпурными, охряными, золотыми красками, солнце, почти на три четверти опустившееся за горизонт, окрасило воды Персидского залива в кровавый цвет, легкий ветерок играл пламенем свечей на крахмальных скатертях, уже постеленных для ужина на террасе ресторана.
– Ты прав, Скрэг, – тотчас согласился он. – Неподходящий сейчас момент, чтобы быть серьезным; дела подождут. В мире нет картин великолепнее тех, что рисует заходящее солнце.
– А? – Скраггер недоуменно уставился на него. – Господи ты боже мой, да я не закат имел в виду, а девчонку.
Гаваллан вздохнул. Девчонкой была Паула Джанкани, только что вышедшая из бассейна внизу под ними: ее бикини было меньше, чем бикини, капельки воды на коже поблескивали и вспыхивали бриллиантами в лучах заходящего солнца, она вытирала полотенцем то ноги, то руки, то спину, то опять ноги, потом накинула прозрачный купальный халатик, полностью и с веселым удовольствием отдавая себе отчет в том, что вокруг не было ни одного мужчины, который бы не оценил это представление, – или женщины, которая ей бы не завидовала.
– А? – Скраггер недоуменно уставился на него. – Господи ты боже мой, да я не закат имел в виду, а девчонку.
Гаваллан вздохнул. Девчонкой была Паула Джанкани, только что вышедшая из бассейна внизу под ними: ее бикини было меньше, чем бикини, капельки воды на коже поблескивали и вспыхивали бриллиантами в лучах заходящего солнца, она вытирала полотенцем то ноги, то руки, то спину, то опять ноги, потом накинула прозрачный купальный халатик, полностью и с веселым удовольствием отдавая себе отчет в том, что вокруг не было ни одного мужчины, который бы не оценил это представление, – или женщины, которая ей бы не завидовала.
– Ты похотливый сукин сын, Скрэг.
Скраггер рассмеялся и сказал, еще больше подчеркивая свой австралийский выговор:
– Тока одна радысть в жизни у меня и осталася, хрен старый! Нет, ты глянь, эту Паулу прям хоть в книжку вставляй.
Гаваллан изучающе посмотрел на нее.
– Ну-у, в итальянских девушках вообще обычно есть что-то сверхособенное, но эта юная леди… она не такая потрясающая красавица, как Шахразада, и в ней нет этакой экзотической тайны, как в Азадэ, но я с тобой согласен, Паула – уникальное создание.
Вместе со всеми остальными они провожали ее взглядом, когда она шла между столиков, возбуждая страсть и зависть, тянувшиеся за ней подобно шлейфу, пока она не исчезла в огромном холле отеля. Они сегодня ужинали все вместе: Паула, Дженни, Мануэла, Скраггер, Гаваллан, Шандор Петрофи и Джон Хогг. «Боинг-747» Паулы снова был в Дубае, в нескольких милях по шоссе от отеля, ожидая разрешения вернуться в Тегеран за новой партией итальянских граждан, и Дженни Мак-Айвер случайно встретила ее, когда ходила по магазинам.
Скраггер вздохнул.
– Энди, старина, мне непременно хотелось бы ей вставить, можешь не сомневаться.
– Толку тебе от этого все равно никакого не будет, Скрэг. – Гаваллан коротко хохотнул и заказал себе еще виски с содовой у безупречно одетого официанта-палестинца, мгновенно возникшего рядом с их столиком; некоторые из других гостей уже были элегантно и дорого одеты для чудесного вечера: последняя парижская мода, глубокие вырезы на платьях, накрахмаленные белые смокинги – или дорогая повседневная одежда. Гаваллан был в превосходно сшитом костюме для тропиков, Скраггер надел традиционную униформу: белая рубашка с коротким рукавом с погонами и наградными планками, черные брюки и ботинки.
– Еще пивка, Скрэг?
– Нет, спасибо, приятель. Я доработаю этот бокальчик и подготовлюсь для Пульсирующей Паулы.
– Мечтать не вредно! – Гаваллан снова посмотрел на закат; он чувствовал себя лучше, его старый друг помог ему собраться, когда он расклеился. Солнце почти совсем скрылось за горизонтом, прекрасное как никогда, и он вспомнил закаты в Китае в былые дни, переносясь мыслями в Гонконг, к Кэти и Иэну, к веселью в Большом доме на Пике – вся семья в добром здравии и прекрасном настроении, – к их собственному дому на мысе Шек-о, когда они жили вместе, а Мелинда и Скот были еще детьми и шлепали ногами туда-сюда по всему дому, а далеко внизу сампаны, джонки и корабли всех размеров купались в лучах закатного солнца над спокойным морем.
Краешек солнца скрылся за полосой воды. С большой торжественностью Гаваллан несколько раз негромко хлопнул в ладоши.
– Это ты чего вдруг, Энди?
– А? О, извини, Скрэг. В былые дни мы имели привычку аплодировать солнцу, Кэти и я, в ту самую секунду, когда оно исчезало. Чтобы поблагодарить его за то, что оно есть, и за показанное нам уникальное представление, за то, что мы живы и можем им наслаждаться – вот именно этот закат ты видишь в последний раз в жизни. Такой, как сегодня. Ты больше никогда не увидишь его снова. – Гаваллан пригубил виски, глядя на отсвет закатившегося солнца. – Первый человек, который поделился со мной этой мыслью, был удивительным парнем, мы стали большими друзьями – до сих пор дружим. Великий человек, и жена у него тоже потрясающая женщина. Как-нибудь я тебе о них расскажу. – Он повернулся спиной к западу, наклонился вперед и тихо спросил: – Ленге. Ты думаешь, это возможно?
– О да. Если бы речь шла только о нас в Ленге. Конечно, нам все равно пришлось бы все тщательно спланировать, радар на Кише сейчас дерганый как никогда, но мы смогли бы проскользнуть под ним в подходящий день. Большая проблема заключается в том, что наш наземный иранский персонал вместе с нашим ныне дружелюбным, но фанатично настроенным комитетом и нашим новым недружелюбным клоуном из «Иран Ойл» буквально в несколько минут сообразят, что мы дали деру, не могут не сообразить, когда все птички разом поднимутся в воздух и исчезнут. Они тут же завопят: «Тревога!», и Иранское управление воздушным движением тут же даст по радио ориентировки по нам в Дубай, Абу-Даби, сюда – по сути, вообще всем от Омана до Багдада, включая саудовцев и Кувейт, – с приказом задержать нас немедленно по прибытии. Даже если мы все благополучно сюда доберемся… ну, старый шейх – отличный парень, либерал и друг, но, черт, он не сможет пойти против Тегерана, когда они будут в своем праве – да даже если бы они были и неправы. Он не может себе позволить затеять драку с Ираном: у него довольно большой процент шиитов среди его суннитов, не такой высокий, как в одних странах Персидского залива, более высокий, чем в других.
Гаваллан встал, подошел к краю террасы и посмотрел вниз на старый город – некогда великий порт ловцов жемчуга, пиратская крепость, рынок рабов, торговый центр, называвшийся, подобно Сухару в Омане, Воротами в Китай. С древних времен залив был золотым морским звеном, связывавшим Средиземноморье – в ту пору центр всего мира – и Азию. Морские финикийские торговцы, которые изначально были родом из Омана, господствовали над этим невообразимо богатым торговым маршрутом, выгружая товары из Азии и Индии в Шатт-эль-Арабе, откуда короткими караванными путями они доставлялись на рынки, образовав со временем в Средиземноморье свою морскую империю, основав города-государства, подобные Карфагену, которые могли угрожать самому Риму.
Обнесенный стенами старый город со своими плоскими крышами был прекрасен в свете умирающего дня, неиспорченный и защищенный от современных построек, с господствующей над ним крепостью шейха. За эти годы Гаваллан познакомился с шейхом и научился восхищаться им. Его маленькое государство было окружено эмиратами, но оставалось независимым, суверенным анклавом, протянувшимся вглубь от побережья едва на двадцать миль при длине береговой полосы в семь. Но и на земле и в море, на сотню миль до самых территориальных вод Ирана, под ним лежало несколько миллиардов баррелей нефти, до которых было легко добуриться. Поэтому Эль-Шаргаз имел старый город и отдельный от него новый город с дюжиной современных отелей и небоскребов и с аэропортом, который пусть и впритык, но мог принимать «Боинги-747». Его богатство было ничтожным в сравнении с Эмиратами, или Саудовской Аравией, или Кувейтом, но его хватало, чтобы обеспечить избыток всего, если выбирать это «все» с головой. Шейх был таким же мудрым, как и его умудренные знанием жизни и света финикийские предки, таким же яростно независимым, и, хотя сам он не умел ни читать, ни писать, его сыновья окончили лучшие университеты в мире. Он, его семья и его племя владели всем, его слово было законом, он был суннитом, не фундаменталистом, и терпимо относился к своим иностранным подданным и гостям при условии, что они вели себя как положено.
– Он также ненавидит Хомейни и всех фундаменталистов, Скрэг.
– Да. Но задирать Хомейни он все равно не посмеет – это нам не поможет.
– Это нам не повредит. – Гаваллан чувствовал себя очищенным закатом. – Я планирую зафрахтовать пару грузовых 747-х, перегнать их сюда, и когда наши вертолеты прибудут, мы снимем с них лопасти, до упора набьем их утробы и двинем отсюда на всех парах. Быстрота – ключ к успеху. И планирование.
Скраггер присвистнул.
– Ты и в самом деле намерен провернуть это?
– Я и в самом деле намерен посмотреть, сможем ли мы провернуть это, Скрэг, и каковы наши шансы. Дело самое серьезное, если мы потеряем все наши иранские вертолеты, оборудование и запчасти, мы закроемся. Страховки у нас никакой нет, и мы по-прежнему должны платить по своим счетам. Ты партнер, ты можешь сам посмотреть все цифры сегодня вечером. Я привез их тебе. И Маку.
Скраггер подумал о своей доли в компании – все, что он имел, – и о Нелл, его детях и их детях в Сиднее, и о ферме в Болдуне, которая в течение ста лет была их семейным хозяйством по разведению овец и коров, которую они потеряли во время великой засухи и к которой он присматривался уже много-много лет, мечтая снова ее выкупить.
– Мне на цифры смотреть не нужно, Энди. Если ты говоришь, что дело плохо, значит, плохо. – Он рассматривал рисунки облаков на небе. – Я тебе вот что скажу, я позабочусь о Ленге, если ты сможешь придумать план и если остальные согласятся. После ужина мы, может быть, с часок сможем поговорить о технической стороне вопроса, а потом за завтраком закончим. Касиги не вернется из Кувейта раньше девяти утра. Мы расставим все по местам.