Струан расспросил ее тогда, пригласив Гордона Чэня в качестве переводчика, как это происходило. Она с гордостью поведала ему, что мать начала бинтовать ей ступни, когда ей исполнилось шесть лет.
– Бинты представляли собой влажные ленты шириной два дюйма и длиной двенадцать футов. Мама плотно намотала их мне на ноги: вокруг пятки, через подъем и под стопой, подогнув четыре пальца и оставив большой свободным. Высохнув, бинты сжались, и боль была ужасной. Потом проходят месяцы, годы, и пятка приближается к большому пальцу, а подъем выгибается дугой. Раз в неделю бинты снимают на несколько минут, и ноги моют. Через несколько лет четыре подогнутых пальца сморщиваются, отмирают, и их удаляют. Когда мне почти исполнилось двенадцать, я уже могла ходить довольно хорошо, но мои ноги были еще недостаточно маленькими. Тогда моя мама спросила совета у женщины, сведущей в искусстве бинтования ног. В день моего двенадцатилетия эта мудрая женщина пришла к нам в дом с острым ножом и мазями. Она сделала ножом глубокий надрез поперек стопы, посередине. Этот надрез позволил еще больше прижать пятку к пальцам, когда бинты наложили снова.
– Какая жестокость! Спроси ее, как она могла вынести такую боль.
– Она говорит: «За каждую пару перебинтованных ног проливается озеро слез. Но что есть слезы и боль? Теперь я, не краснея от стыда, могу позволить каждому померить мои ноги». Она хочет, чтобы вы измерили их, мистер Струан.
– Об этом не может быть и речи!
– Пожалуйста, сэр. Это даст ей возможность очень гордиться собой. Ее ноги идеальны в глазах китайца. Если вы этого не сделаете, она будет считать, что вы стыдитесь ее. Она потеряет лицо перед вами.
– Почему?
– Она думает, вы сняли бинты, потому что решили, что она вас обманывает.
– Почему она должна так думать?
– Потому что… видите ли, она никогда раньше не встречалась с европейцем. Пожалуйста, сэр. Только ваша гордость за нее способна оправдать все ее слезы.
Тогда Струан измерил ее ступни и выразил радость, которой не испытывал, и она трижды низко поклонилась ему.
Он терпеть не мог эти поклоны, когда мужчины и женщины, стоя на коленях, касались лбом пола. Но древняя традиция требовала именно такого выражения полного послушания от всех подчиненных при обращении к господину, и Струану приходилось мириться с этим. Если бы он начал протестовать, то опять испугал бы Мэй-мэй и она потеряла бы лицо перед Гордоном Чэнем.
– Спроси ее, болят ли у нее ноги сейчас.
– Они всегда будут болеть, сэр. Но уверяю вас, ей было бы гораздо больнее, если бы у нее были большие, отвратительные ноги.
После этого Мэй-мэй что-то сказала Чэню, и Струан уловил слово «вайгуй», которое означало «заморский дьявол».
– Она хочет знать, как доставлять удовольствие некитайцу, – перевел Гордон.
– Скажи ей, вайгуи от китайцев ничем не отличаются.
– Да, сэр.
– И еще скажи ей, что ты начнешь обучать ее английскому. Немедленно. Предупреди ее, что никто не должен знать о ваших занятиях. Никто не должен догадываться, что она говорит по-английски. Перед другими она будет говорить только по-китайски или на пиджин, которому ты ее также обучишь. И последнее, отныне ты отвечаешь за нее своей жизнью.
– Могу я теперь войти? – Мэй-мэй стояла на пороге, склонившись в изящном поклоне.
– Пожалуйста.
Совершенный овал лица, миндалевидной формы глаза под идеальными дугами бровей. Теперь Мэй-мэй вся благоухала, а длинный просторный голубой халат был сшит из тончайшей шелковой парчи. Волосы были убраны в два полумесяца на затылке и украшены нефритовыми заколками.
Для китаянки она была высокого роста. Кожа ее отличалась такой белизной, что казалась почти прозрачной. Мэй-мэй была родом из провинции Сучжоу.
Хотя Струан купил ее у Жэнь-гуа и много недель препирался со стариком из-за цены, он знал, что на самом деле Жэнь-гуа подарил ему Чжун Мэй-мэй в благодарность за многочисленные услуги, которые тайпан оказывал ему на протяжении долгих лет. Он понимал, что Жэнь-гуа без труда мог бы продать ее самому богатому человеку в Китае – какому-нибудь маньчжурскому князю или даже самому императору, – получив за нее столько нефрита, сколько она весила. Что уж тут говорить о пятнадцати тысячах таэлей, на которых они в конце концов сошлись. Мэй-мэй была неповторима и не имела цены.
Струан поднял ее и нежно поцеловал:
– Ну а теперь рассказывай, что происходит. – Все так же держа ее на руках, он опустился в глубокое кресло.
– Во-первых, я приехала переодетая из-за опасности, которая грозит не только мне, но и тебе. За твою голову по-прежнему назначена награда. А похищение с целью получить выкуп – наша древнейшая традиция.
– С кем ты оставила детей?
– Со старшей сестрой, разумеется, – ответила она. Старшей сестрой, как то предписывал обычай, Мэй-мэй называла Кай-сун, бывшую любовницу тайпана. Кай-сун была теперь третьей женой китайского компрадора Благородного Дома. Тем не менее Мэй-мэй и Кай-сун относились друг к другу с большой теплотой, и Струан знал, что у Кай-сун дети будут в безопасности и она присмотрит за ними, как за своими собственными.
– Хорошо, – кивнул он. – Как они?
– У Дункана синяк под глазом. Он споткнулся и упал; я порола это черепашье дерьмо, его аму, пока у меня рука не отвалилась. У Дункана плохой характер из-за варварской крови.
– Твоей – не моей. А Кейт?
– У нее прорезался второй зубик. Это большой йосс. Раньше, чем наступил второй день рождения. – Она на мгновение прижалась к нему. – А потом я прочитала газету. Этот Скиннер. Опять плохой йосс, хейа? Этот сын собаки Брока старается разорить тебя с помощью больших денег, которые ты должен. Это правда?
– Отчасти правда. Да, если йосс не переменится к нам, мы банкроты. Так что больше не будет ни шелков, ни дорогих духов, ни нефрита, ни домов в подарок, – поддразнил он ее.
– Ай-й-йа! – воскликнула она, качнув головой. – Ты не единственный мужчина в Китае.
Он шлепнул Мэй-мэй пониже спины, и в то же мгновение рука с длинными ногтями метнулась к его лицу, но он перехватил ее за кисть.
– Никогда больше не говори так, – сказал он, награждая ее страстным поцелуем.
– Кровь Христова, – выдохнула она, отстраняясь от него. – Посмотри, что ты сделал с моими волосами. Эта ленивая потаскуха А Гип трудилась над ними целый час. Ну да ладно.
Она знала, что доставляла ему огромное удовольствие, и гордилась тем, что в свои двадцать лет умела читать и писать по-английски и по-китайски и говорила на английском и на трех наречиях китайского: кантонском, своей родной провинции Сучжоу и мандаринском – языке Пекина и императорского двора. Кроме того, она знала многое из того, что Гордон Чэнь почерпнул в школе, он оказался хорошим учителем, и они сильно привязались друг к другу. О, Мэй-мэй прекрасно понимала, что второй такой, как она, нет во всем Китае.
В дверь тихо постучали.
– Европеец? – прошептала она.
– Нет, девочка. Это всего лишь слуга. Им приказано сначала докладывать мне о любом человеке, который приходит в этот дом. Да?
Вслед за первым слугой вошли двое других. Все трое избегали смотреть на Струана и девушку, но их явно разбирало любопытство, и они дольше обычного накрывали на стол, расставляя блюда с китайской пищей и раскладывая палочки.
Мэй-мэй обрушила на них поток слов на кантонском наречии, после чего они нервно поклонились и заторопились к двери.
– Что ты им сказала, что они так испугались? – поинтересовался Струан.
– Я просто предупредила их, что, если они кому-нибудь расскажут обо мне, я своей рукой разрежу им языки напополам, отрежу уши, а потом уговорю тебя приковать их цепями к одному из твоих кораблей и утопить его в океане вместе с их чертовыми женами, детьми и родителями, а перед этим ты еще наведешь свой Дурной Глаз на это проклятое отребье и на их мерзкое потомство на веки вечные.
– Перестань ругаться, дьяволенок ты кровожадный! И не шути насчет Дурного Глаза.
– А это и не шутка. Он у тебя как раз такой. Ведь ты и есть дьявол в варварском обличье – для всех, кроме меня. Я-то знаю, как с тобой справиться.
– Черт побери, Мэй-мэй, прекрати это! – Он перехватил ее руки, собиравшиеся интимно погладить его. – Лучше поешь, пока все горячее, я с тобой потом потолкую. – Струан легко подхватил ее на руки и отнес к столу.
Она положила ему на тарелку креветок, обжаренных в масле, постной свинины, грибов, потушенных с соей, мускатного ореха, горчицы, меда, потом занялась своей тарелкой.
– Смерть Господня, я проголодалась, – сказала она.
– Может быть, ты все-таки прекратишь богохульствовать!
– Ты забыл добавить свое «клянусь Господом», тайпан! – Она лучезарно улыбнулась ему и с огромным наслаждением принялась за еду.
Он взял палочки и, ловко орудуя ими, тоже начал есть. Струан нашел обед превосходным. Понадобились месяцы, чтобы он развил в себе вкус к такой пище. Ни один из европейцев не признавал китайской кухни. Струан тоже одно время предпочитал плотные завтраки и обеды доброй старой Англии, но Мэй-мэй убедила его, что для здоровья полезней есть так, как китайцы.
– Ну а теперь расскажи, как ты добралась сюда, – попросил Струан.
Мэй-мэй выбрала крупную креветку из тех, что сначала обжарили, а потом потушили в соевом соусе с травяными приправами, изящным движением отломила ей голову и принялась чистить.
– Я заказала место на лорче. Я купила фантастически дешевый билет и вымазалась грязью для безопасности. Ты должен мне пятьдесят монет.
– Выплатишь их себе из своего содержания. Я не просил тебя приезжать сюда.
– Ай-й-йа! Этот колова чилло деньги достать легко мозна, беспокойся нет.
– Прекрати это и веди себя пристойно.
Она рассмеялась, предложила ему очищенную креветку и взялась за другую.
– Спасибо, мне довольно.
– Ешь их больше. Они для тебя очень полезны. Я уже говорила тебе много раз, что они приносят здоровье и дают много-много силы.
– Полно, девочка моя.
– Нет-нет, в самом деле, – настаивала она с полной серьезностью. – Креветки очень полезны для тех, кто хочет много любить. Очень важно хотеть много любить! Жена должна следить за своим мужем. – Она вытерла пальцы вышитой салфеткой и взяла палочками одну из креветочных голов.
– Черт возьми, Мэй-мэй, неужели нужно есть и головы тоже?
– Да, клянусь Господом! Ты разве не знаешь, что это самая вкусная часть? – проговорила она, передразнивая его, и расхохоталась так, что поперхнулась.
Он похлопал ее по спине, но очень нежно, а потом дал ей выпить несколько глотков чая.
– Впредь тебе наука, – сказал он.
– Головы все равно самая вкусная часть, даже так, можешь не беспокоиться.
– Даже так, выглядят они ужасно, можешь не беспокоиться.
Некоторое время они ели молча.
– С Броком действительно все так скверно?
– Скверно.
– Так ужасно просто разрешить эту скверность. Убей Брока. Теперь пора.
– Что ж, это один из выходов.
– Этот выход, тот выход – ты найдешь выход.
– Почему ты так уверена?
– Ты не захочешь потерять меня.
– Почему я должен тебя терять?
– Я тоже не хочу довольствоваться кем-то вторым. Я принадлежу тайпану. Я не какая-нибудь чертова хакка, или женщина-танка, или кантонская шлюха. Чай?
– Да.
– Пить чай после еды очень полезно для тебя. Тогда ты никогда не станешь толстым. – Она налила чай и грациозным движением поднесла ему чашку. – Ты мне нравишься, когда сердитый, тайпан. Но ты не пугаешь меня. Я знаю, что доставляю тебе слишком много радости, как и ты мне. Когда я стану второго сорта, другая займет мое место, и не о чем беспокоиться. Это йосс. Мой йосс. А также и твой.
– Откуда ты знаешь, может, ты уже отступила на второе место, Мэй-мэй?
– Нет, тайпан, еще нет. Позже – да, но пока – нет. – Она склонилась над ним и поцеловала его, а потом, когда он попытался удержать ее, легко скользнула в сторону.
– Ай-йа, я не должна была давать тебе столько креветок! – Она со смехом побежала, но он догнал ее, и она обвила руками его шею и поцеловала его. – Ты должен мне пятьдесят монет!
– Дьявол тебя забери! – Он опять поцеловал ее, желая ее так же сильно, как она желала его.
– Твои поцелуи хороши на вкус. Сначала мы поиграем в триктрак.
– Нет.
– Сначала мы поиграем в триктрак, потом будет любовь. Времени много. Я теперь живу с тобой. Мы играем один доллар за очко.
– Нет.
– Один доллар за очко. Может быть, у меня болит голова или я слишком устала.
– Может быть, я не сделаю тебе новогоднего подарка, который собирался сделать.
– Какой подарок?
– Можешь не беспокоиться.
– Пожалуйста, тайпан. Я больше не буду тебя дразнить. Какой подарок?
– Можешь не беспокоиться.
– Ну пожалуйста, скажи мне. Пожалуйста. Это нефритовая заколка? Или золотой браслет? Или шелк?
– Как теперь твоя голова?
Она сердито шлепнула его, потом обняла за шею:
– Ты такой плохой со мной, а я такая хорошая с тобой. Ну что ж, пусть будет любовь.
– Мы сыграем четыре партии. По тысяче долларов за очко.
– Но это слишком огромная ставка! – Она прочла в его смеющихся глазах вызов, и ее глаза сверкнули в ответ. – Четыре партии. Я разобью тебя в пух и прах, клянусь Господом!
– О нет, клянусь Господом!
Они сыграли четыре партии, и она тараторила то проклятия, то благословения йоссу, плакала, смеялась, вскрикивала в зависимости от того, как складывалась игра. Она проиграла восемнадцать тысяч долларов.
– Смерть Господня, я разорена, тайпан. Разорена. О горе мне, горе, горе. Все мои сбережения и даже больше. Мой дом… Еще одну партию, – умоляла она. – Ты должен дать мне возможность вернуть проигранные деньги.
– Завтра. По тем же ставкам.
– Никогда в жизни я больше не буду играть по таким ставкам. Никогда, никогда, никогда! Только еще один раз завтра.
Мэй-мэй выскользнула из большой кровати с навесом на четырех высоких столбах и подошла к камину. Чугунный чайник тоненько посвистывал на низкой железной полке рядом с огнем.
Опустившись на колени, она вылила горячую воду из чайника на чистые белые полотенца. Отблески пламени танцевали на ее изумительном по красоте и чистоте линий теле. Ее ноги были обуты в крошечные спальные туфельки, аккуратные повязки плотно охватывали щиколотки. Ноги у нее были длинные и очень стройные. Движением руки она отбросила рассыпавшиеся иссиня-черные волосы за спину и вернулась к кровати.
Струан протянул руку за одним из полотенец.
– Нет, – остановила его Мэй-мэй. – Я сама. Это доставляет мне удовольствие, и это моя обязанность.
Вытерев его насухо, она вымылась сама и мирно устроилась рядом с ним под стеганым одеялом. Свежий ветер шевелил узорчатые занавеси на окнах и заставлял шипеть огонь в камине. По стенам и высокому потолку метались тени.
– Посмотри, вон там дракон, – сказала Мэй-мэй.
– Нет. Это корабль. Тебе тепло?
– Рядом с тобой – всегда. А вон пагода.
– Да. – Он обнял ее, наслаждаясь прохладной шелковистостью ее кожи.
– А Гип готовит нам чай.
– Хорошо. Чай очень кстати.
Чай освежил их, они вернулись в кровать, и он задул лампу. Они опять начали рассматривать тени.
– Твой обычай говорит, что у тебя может быть только одна жена, хейа?
– Да.
– Китайский обычай лучше. Тайтай – это более мудро.
– Что такое «тайтай», девочка моя?
– «Повелительница повелителей». Муж, конечно, главное лицо в семье, но в доме первая жена всегда самая главная. Таков закон китайцев. Много жен – тоже закон, но тайтай всегда только одна. – Она поправила свои длинные волосы, чтобы они ей не мешали. – Ты скоро женишься снова? Что говорит ваш обычай?
– Не думаю, что я теперь вообще когда-нибудь женюсь.
– Ты обязательно должен жениться. На шотландке или на англичанке. Но сначала ты должен жениться на мне.
– Да, – ответил Струан. – Может быть, и должен.
– Да, может быть, ты должен. Я твоя тайтай. – Она теснее прижалась к нему и быстро уснула безмятежным сном.
Струан еще долго наблюдал за пляской теней, потом заснул и он.
Едва лишь рассвело, он проснулся с предчувствием близкой опасности. Достав из-под подушки нож, он подошел к окну и приоткрыл занавеску. К его крайнему удивлению, оказалось, что площадь пуста. Позади площади, на реке, над плавучими деревнями повисла тревожная тишина.
Он услышал приглушенный звук шагов, направлявшихся к его комнате. Струан бросил взгляд на Мэй-мэй. Она спала все так же безмятежно. С ножом наготове он прислонился к стене позади двери и стал ждать.
Шаги остановились. Через секунду раздался тихий стук в дверь.
– Да?
Мягко ступая, в комнату вошел слуга. Увидев Струана, голого и с ножом в руке, он перепугался и выдохнул, побледнев:
– Масса! Ключконосый масса и челноволосый масса сюда ходить. Говолить твоя быстло лаз-лаз пазалуста мозна.
– Скажи, я приходить быстро раз-раз.
Струан торопливо оделся. Он уронил расческу, едва не разбудив Мэй-мэй.
– Вставать еще рано. Ложись ко мне, – пробормотала она в полудреме, глубже зарылась в одеяло и тут же заснула снова.
Струан открыл дверь спальни. А Гип терпеливо ждала на корточках в коридоре, где и спала ночью. Струан давно бросил бесплодные попытки заставить ее спать где-нибудь в другом месте, а не перед дверью своей госпожи. А Гип только улыбалась, кивала и говорила: «Да, масса» – и оставалась спать у двери. Ее плотное квадратное тело крепко сидело на коротких ногах, улыбка, казалось, навсегда застыла на ее круглом лице с отметинами оспы. Вот уже три года она была личной рабыней Мэй-мэй. Струан заплатил за нее три таэля серебром.