- Куда столько? - удивился он.
- Я хоть на русской свадьбе и не бывала, но порядки знаю, назидательно ответила Элис. И украдкой, так, чтобы видел только он, показала ему язык. - Подарки вручают не только жениху и невесте. Есть еще свекор и свекровь, тесть и теща.
- Да држки-подружки, - в тон ей ответил он. И тоже высунул язык.
В ресторане метрдотель Порфирий Никитич проводил их к столику Элис.
- Порфирий, меню не надо, да? - она посмотрела на Сергея. Он кивнул и она продолжала: - Мы едем на свадьбу...
- Понял! - тотчас сообразил опытный ресторатор. - Чего-нибудь легонького...
- И побыстрее, Порфирьич, - Сергей посмотрел на часы. - Через полчасика нам уже надо двигаться.
- Не извольте беспокоится, все будет в полном ажуре!
И вскоре на столе появились зернистая икра с маслицем, печеночный паштет, селедочка с горячей картошечкой, овощной салат.
- Карпик в сметанке через семь с половиной минут, - радостно доложил официант. И вопрошающе посмотрел на Сергея, выразительно щелкнув себя пальцем по подбородку. Тот раскрыл было рот, но Элис приложила к его губам ладонь:
- Никакой выпивки, Никол. Он за рулем, поездка дальняя, и вообще мы едем на свадьбу.
- Слушаюсь, мисс Элис.
От гостиницы они "отчалили" (это словечко ей очень понравилось) в три тридцать.
- С Богом отчалили! - напутствовал их швейцар дядя Миша, тряхнув седой бородой до пояса и "адмирал" плавно и величественно выплыл на Ленинградский проспект. Легко обгоняя "победы" и "фольксвагены", "москвичи" и "кадеты", "капитаны" и "хорьхи", Сергей привычно держал в узде послушные опытной руке двести с лишним лошадиных сил.
- Как скучно видеть унылое однообразие автомобильных марок, вздохнула Элис. - Как ты думаешь, если бы всё разнообразие наших четырехколесных табунов да выпустить на русские просторы, а?
- И не только русские, - не сразу ответил Сергей. Его мысли были далеко. Он вспомнил, как был на первой для него американской свадьбе. Элис была в редакционной командировке где-то в Южной Америке и он отправился в Западную Вирджинию один. Ныряя вверх и вниз по горным змеевидным дорогам на верном, преданном "обворожительном" (это было уже после отъезда Ивана домой), он то и дело посмеивался, вспоминая как сами жители этого штата в патриотическом экстазе называют его "Рай - почти". Правда, сами же оговариваются: "Горы у нас такие крутые, что коровы не скатываются по ним вниз только потому, что держат друг друга за хвост. А долины между ними такие узкие, что даже худые овцы по ним едва протискиваются, обдирая в кровь бока". По федеральному шоссе 48 ("Когда же у нас будут такие дороги?") он миновал Моргантаун, Вестон, Чарльстон и вскоре прибыл в Хантингтон. Пригласил его владелец местной газеты, чей сын женился на дочери мэра. Сергей не помнил, когда он последний раз был в церкви. Наверное, в детстве. Однако через всё - гражданскую войну, комсомольские и партийные должности, службу в органах - пронес в душе неяркий, но ровно теплящийся огонек веры. Первая часть свадьбы в Хантингтоне естественно проходила в церкви, насколько он помнил - пресвитерианской. Старший брат жениха привез его туда из гостиницы на своей машине. Всю дорогу они обменивались анекдотами о свадьбах и тещах и вошли в храм в веселом настроении. И там, с первой же секунды его нежданно-негаданно охватило полузабытое чувство возвышенного спокойствия, благоговения перед таинственным величием высшей чистоты, высшей правды, высшей любви. И он обрадовался, что с годами это чувство не умерло в нем, что он не растерял его по жизненным ухабам, под давлением обстоятельств и нажимом духовных мытарей. Зорко следя за дорогой, он долго мучился, пытаясь понять почему вдруг он вспомнил о той в общем-то приятной, но мало примечательной поездке в Западную Вирджинию. Пока не мелькнула слева за окном недалеко от дороги сельская церквушка. Ну, конечно же, воспоминания эти навеяла церковь у Сокола, в которой по преданию женился князь Петр Иванович Багратион. "Славное воспоминание", - подумал он. И сказал вслух:
- Славное воспоминание!
- Ты о чем? - спросила Элис. И он стал рассказывать ей о той поездке и, главное, о возрождении чувства веры. Элис слушала внимательно и ей было приятно и радостно то, что она слышала.
- Я всегда так боялась задать тебе вопрос о вере, - призналась она, прижимаясь головой к его плечу.
- Да, вера - это очень, очень личное. Если она истинная, настоящая это самое личное чувство, ощущение, духовное достояние, какое только может быть у человека.
Отвечая на эти его слова, она потянулась к его щеке губами. "Как я люблю тебя, Сереженька!" Она тоже обратила внимание на ту же церковь. Свежепокрашенная, с позолоченным крестом, яркая и нарядная, она была одним из двадцати тысяч храмов, восстановленных и открытых указом Верховного. Эта праздничная игрушечность вернула Элис в детство. Она вспомнила, как плакала, когда ее крестили. Вода в купели была холодная, попала в уши, она пару раз хлебнула ее, когда священник окунул ее в третий раз. Крещение было поздним, ей было уже три с половиной года (мать была католичкой, отец ярым приверженцем англиканской церкви, они никак не могли договориться, по какому обряду крестить дочь). Это крепко засело в ее памяти. Сейчас, представив себе всю эту сцену, она от души рассмеялась.
- Ты чего? - спросил, улыбаясь, Сергей. И тут увидел километрах в полутора стоявший у левой обочины бензовоз. "Адмирал" мчался под уклон, шоссе было пустынно.
"Здоровый бензовоз, трофейный", - подумал Сергей и понял, что тот двинулся с места. Расстояние между двумя машинами стремительно таяло. "Куда-то торопится, дядя", - Сергей вдруг осознал, что многотонная громадина выскочила на его полосу. Он моментально среагировал и предельно вывернул руль, но скорость была слишком велика и избежать катастрофу было уже невозможно. Вместо лобового столкновения бензовоз ударил "адмирал" в бок. И в мгновение ока красавец-лимузин превратился в сплюснутую груду металла. Увлекая ее за собой, бензовоз медленно пополз под откос, грузно перевернулся раз, другой, третий - и через несколько секунд взорвался. Его водитель чудом сумел выскочить из кабины, попал под взрывную волну и его отбросило метров на пятьдесят на другую сторону шоссе...
В понедельник, как было назначено, Федор Лапшин явился с докладом к Сталину. Оба уже знали о трагическом инциденте. Когда Лапшин, по сигналу Поскребышева, вошел в кабинет, его хозяин, стоя у письменного стола, читал какую-то бумагу. Плавным манием руки он подозвал Федора к себе. Раздраженно сказал:
- Вот второй раз перечитываю донесение Круглова. Злая судьба словно по наводке беса одним коварным движением нанесла двойной удар. Генерал, герой, без единой царапины выходил из казалось бы безвыходных засад и ловушек. А здесь пустынное шоссе, всего лишь одна встречная машина. И - страшная гибель... И еще эта симпатичная американка...
- Элис, товарищ Сталин, - подсказал Лапшин.
- Помню. Всегда, после ее интервью, с интересом читал ее статьи. У нее было свое, оригинальное вдение мира, событий. Очень жаль!
- Сергей хотел как раз сегодня попросить вашего разрешения, благословения на брак с Элис.
- Выходит, смерть их обручила... Да, странный случай. Единственный свидетель - жена священника местной церкви, случайно вышла из дома на крыльцо, хотела воды набрать из колодца. Издалека увидела столкновение, взрыв. Как назло водитель бензовоза погиб от взрыва.
- Не от взрыва, товарищ Сталин.
- Как не от взрыва?! По-вашему, Круглов, Министр внутренних дел врет?
- Не врет, недоговаривает. От взрыва водитель получил легкие ранения и ожоги. Умер он от пули в затылок. Мой человек был вместе с офицерами ОРУД'а на месте аварии раньше, чем команда Круглова. Однако, кто-то побывал там раньше всех.
Сталин молча заходил вокруг конференц-стола, держа в руках незажженную трубку.
"Сейчас еще я окажусь и виноватым, - настороженно наблюдая за генералиссимусом, подумал Лапшин. - Как сказал бы Сергей - "За мое жито мене ж и побито". Сталин неожиданно остановился прямо напротив Лапшина, в полушаге от него.
- Ваше предположение. Кому мог мешать Сергей? Или Элис?
- У Сергея в свое время была очень трудная встреча с Лаврентием Павловичем. Берия хотел превратить его в своего агента в нашей службе. Говоря это, Лапшин предельно внимательно наблюдал за выражением лица генсека. Но оно оставалось непроницаемым. - В прошлую пятницу, по моим данным, Элис привезли в резиденцию Лаврентия Павловича, захватив прямо на улице.
- Любовные развлечения? - усмехнулся Сталин.
- Никак нет. Серьезный разговор. Запись беседы получу завтра, когда у моего человека в резиденции закончится трехдневное дежурство.
- Отцу Элис... у нее, насколько я помню, только отец, мать давно умерла, так? - сообщили?
- Он уже вылете на своем самолете. Хочет хоронить дочь дома. Хотя, там ведь получилось сплошное месиво.
- Отцу Элис... у нее, насколько я помню, только отец, мать давно умерла, так? - сообщили?
- Он уже вылете на своем самолете. Хочет хоронить дочь дома. Хотя, там ведь получилось сплошное месиво.
Сталин еще немного походил, закурил, сел за письменный стол.
- Посмотрите, чтобы похороны Сергея были достойные. И не обнажайте ваших людей.
Когда Лапшин ушел, Сталин вновь заходил по кабинету, быстро, нервически.
- Лаврентий, этот недоносок, политический котверан* затевает со мной закулисные ристалища? Со мной? Я его отмыл от меньшевистского говна, вытащил в Москву, доверил место в Политбюро, а он лезет туда, куда я ему лезть запретил! Ну что же, доиграется он у меня. Для начала надо будет вывести из-под его кураторства МГБ и МВД. Я тебе покажу, менгрельский выродок, как соревноваться со мной во власти...
Похороны Сергея состоялись в пятницу на кладбище бывшего Донского монастыря. В среду отец Элис, оформив с помощью посла США в Москве все необходимые бюрократические формальности, увез в далекий Чикаго закрытый гроб. Теперь такой же закрытый гроб привезли на старинный погост древней славянской столицы. При гробе постоянно находились две женщины, одетые во все черное. Это были Маша и Сильвия, которую Федор Лапшин представил как подругу Элис. Приехало человек пятьдесят, все мужчины. Они держались тремя четко разделенными группами. Одну из них составляли журналисты "Известий" и ТАСС'а, другую - сотрудники внешней разведки госбезопасности и третью офицеры ГРУ. Поначалу Сильвия не обратила на это внимания, но в середине траурной церемонии странный сепаратизм вызвал ее удивление. И через Алешу она спросила, в чем дело. Маша, которая, конечно же, знала сугубо клановую принадлежность людей, пришедших проводить в последний путь коллегу, который работал с ними в разное время, сказала, что они представляют разные редакции Сергея - начиная с газеты "Труд". Подумала при этом: "Хорошо, что Федя Лапшин не привел своих, тогда было бы четыре людских островка". Она ошибалась. Они тоже пришли, но, чтобы не светиться - по команде Лапшина выступали в роли служителей ритуальных услуг. Печальным церемониймейстером был заместитель главного редактора "Известий", отлично знавший Сергея. Активно помогал ему руководитель группы политических обозревателей ТАСС. Надгробные речи были короткими, паузы между ними тягостными. Почти все понимали, что и в опубликованных некрологах, и в этих дежурных выступлениях не договаривается то главное, чем и ради чего жил тот замечательный человек, имя которого было окутано легендарной тайной, а сам он закрыт от любопытных взглядов, даже отправляясь в свой последний путь. И не у одного из собравшихся в тот день на Донском кладбище появлялась мысль: "Не удивлюсь, если под этой цинковой крышкой лежит вовсе не Сергей, а сам он уже выполняет новое, свое самое секретное задание".
Поминки были назначены в "Балчуге", туда уже уехал первый автобус. Ждали второго. Лапшин увидел большой черный лимузин, который подъехал с опозданием. Из него выскочил Автандил, за ним три офицера с темно-синим кантом вынесли большой венок и быстро поднесли его к свежей могиле. На широкой красной ленте золотыми буквами было выведено: "Отважному борцу за социализм. Л.П.Берия".
Алеша, стоявший рядом с Федором, тихо с сказал:
- Здрово! От члена ПБ. А дядя Никита?
Лапшин хотел было что-то сказать, но только махнул в сердцах рукой. "Не было бы здесь Маши и Сильвии, да не будь это кладбище, я бы поведал тебе, мальчик, открытым текстом и о Никите, и о Лаврентии..."
Подошел второй автобус - и ввремя. Повалил крупными хлопьями снег. И вскоре и сама могила, и букеты, и венки были покрыты густым слоем леденящего душу серебра.
НИКИТА
Он приехал в Москву в декабре и сбился с ног, завершая подготовку города к семидесятилетию вождя. Еще бы, всем датам дата, можно сказать всеэпохально-вселенская. А он, Хрущев, не только первый секретарь МК и МГК, он еще и секретарь ЦК. Этот грандиозный юбилей явится проверкой его на зрелость. И исход этой проверки будет либо героическим, либо трагическим. Третьего не дано. Столица, да еще такая, как Москва - лицо государства. И за нее, и все, что происходит в ней, в ответе он. Взять хотя бы идеологию. После смерти Жданова этот скандально-хлопотный воз тянут коренной Маленков и пристяжные Суслов и Поспелов. Во всесоюзном масштабе. Однако, случись какой-нибудь прокол в Москве - и тут же держи ответ Никита. Одна наглядная агитация - все эти лозунги, плакаты, портреты - может свести с ума. Их же тысячи по городу, в каждом втором - дефект, шероховатость, недоработка. А репертуар кино, театров, концертов! А программы радио и начинающегося телевидения! А печать - газеты, журналы, многотиражки! А книги, альбомы, альманахи! Кремлевский юбиляр делает вид, что ему докучает, досаждает, претит вся эта верноподданническая, льстивая, угодническая шумиха. Но Никита знает, что все будет прочтено, увидено, оценено и расценено. Агитпроп чуть не под лупой изучает макеты и чистые листы всех изданий, верстку всех сборников и монографий, выискивает крамолу даже в подписях к фотографиям, репродукциям картин и рисункам. Но когда редактор "Октября" Панферов подготовил к печати свою статью, которую на Старой площади зарубили, то претензии предъявили к нему, Хрущеву: "Явно упрощенчески-вульгаризаторское изображение этапов жизни Сталина чуть было не протащили на страницы ведущего столичного журнала!" А в юбилейном номере журнала "Знамя" едва не проскочило рядом с именем генералиссимуса упоминание об опальном маршале Георгии Жукове. И опять ему, Никите, звонок: "Коммунисты столичного журнала явно страдают политической близорукостью!" Намёки, претензии, замечания...
Он, впрочем, понимал: мелкие, несущественные недочеты и ошибки вскоре забудутся; не забудется главное - то материальное, что останется как вещественное отражение исторического юбилея. И Хрущев сконцентрировал максимум внимания на двух делах - подготовке своей статьи и достойном размещении тысяч и тысяч подарков, которые уже стали - задолго до 21 декабря - поступать со всех концов страны и мира в Кремль. Организация их выставки для всенародного обозрения была идеей Никиты. Сталин ее одобрил, заметив, что подарки эти являются достоянием нации. Статью помощники стали готовить за полгода до юбилея, еще в Киеве. Когда Никите представили первый вариант - с оговорками, что это де мол самый приблизительный, грубый, предварительный из предварительнейших набросков, с ним едва не приключился удар. Всё, решительно всё было не так: в небольшой части, посвященной детству и юношеским годам вождя, нанятые для ее создания знаменитый поэт и известный прозаик окрасили панегирик вдохновенным лиризмом и буйными красками Востока; в описание периода ссылок были вставлены беседы со старожилами Туруханска и Нарыма, для чего туда были направлены пробивные репортеры "Правды" и "Известий"; во вступлении и в завершающей части Сталин представлялся учеником и соратником Ленина с акцентом на "ученик".
- Вы что - угробить меня сговорились? - кричал он, выходя из комнаты отдыха в кабинет, где собралась бригада по подготовке его юбилейной статьи. - Не выйдет! Не доставлю я вам такой радости! Или еще чище хотите, чтобы я сам наложил на себя руки? Не дождетесь!!!
Он налил из бутылки полный стакан "боржоми", выпил его залпом и, не мигая, воззрился на руководителя бригады. Крупный, представительный, с раскатистым артистическим басом и ленивыми манерами пресыщенного жизнью вельможи, он втянул крупную голову в плечи и в стремлении стать меньше, незаметнее, почти лег грудью на стол.
- Вы - профессор философии? Да вы профессор кислых щей, вот вы кто! К чему, ну к чему вы на целые три страницы развели эти турусы о детстве и тому подобное? Сосо то, Сосо сё. Разве важно это? Эти розовые сопли? Он! Никита поднял вверх указательный палец, - Он терпеть этого не может. Сделали из него какого-то... - он посмотрел на бумажку, лежавшую на столе, - ...Тома... этого... Сра... Сора... Сойра... Тьфу, что ты тут мне накорябал? - он зло покосился на секретаря.
- Том Сойер, Никита Сергеевич.
- Да ладно, хрен с ним, с этой Сойрой! Вон, все это вон из доклада... то есть, статьи, поганой метлой. Дальше. В ссыльные места журналистов погнали. Вы что - белены объелись? Хоть спросили бы раньше. Обо всех этих местах Он вспоминать не любит. Ну, может быть, так, мимоходом - что были эти факты. А тут и очевидцы, и старожилы. Чуть ли не друзья... по несчастью. Вы же знаете - в Курейке Он какое-то время жил со Свердловым. Не сошлись характерами. Воспоминания не из лучших. А тут я - как соль на рану. Здравствуйте, я ваша тетя! Нет, черт те что... Теперь насчет ученика и соратника. Тут подход может быть только один - Сталин это Ленин сегодня. Понимаете - Ле-нин се-го-дня! Значит, акцент не на "ученик". Акцент на "соратник". И еще - всякую отсебятину, опасную самодеятельность мы должны решительно подвергнуть... - он вновь заглянул в бумажку на столе, остро... остракизму. Ну, выгнать, значит, к ядрене бабушке.