— Послушайте, Сэм, давайте говорить на ясном английском языке. Где вы собираетесь установить эти микрофоны?
— Один в камине, за решеткой экрана, — отвечал с энтузиазмом Сэм. — Проблемы не будет, так как решетка скроет и микрофон, и предварительный усилитель, совсем маленький ящичек, ну а провод — под ковер. Другой микрофон поставим на письменном столе.
— Восхитительно! — саркастически заметил я. — А что я скажу О'Рейли, когда он изумится моему новому пресс-папье?
— Это я предусмотрел, Стив. Усилитель можно спрятать в выдвижном ящике стола. Просверлим дырочку в столе, со стороны стены, пропустим через нее провод — все это займет не больше минуты. Сам микрофон можно поставить рядом с настольной лампой у края стола, а шнур от него пустить между стеной и столом, и опять-таки под ковер. Вряд ли О'Рейли его заметит, и, даже если заметит, решит, что это провод от лампы. На микрофон накинем носовой платок. Это, может, конечно, показаться подозрительным, но, в конце концов, носовой платок такая обычная вещь, что О'Рейли не обратит на него никакого внимания.
— Не забывайте, Стив, — добавил Корнелиус, всегда умевший за мелкими подробностями не упустить главное, — О'Рейли никогда не придет в голову, что мы можем записать разговор.
— Я почти готов согласиться с тем, что это и вам никогда не приходило в голову. А вы уверены, что нужны два микрофона, Сэм?
— Нужна гарантия, Стив, на случай, если один подведет. При двух неудача будет менее вероятна.
Я примирился с неизбежностью.
— Хорошо, валяйте, — сказал я и, поворачиваясь к замаскированному в книжном шкафу бару, добавил: — Выпьем, мальчики?
Корнелиус сказал, что никогда не пьет после обеда. Сэм ответил, что выпьет, когда покончит с делом.
— Если не хотите выпить, — сказал я Корнелиусу, наполняя свой стакан джином из бутылки с этикеткой «вермут», — тогда пойдите и замаскируйте где-нибудь свой «кадиллак», а то он здесь так же не заметен, как гектар джунглей посреди Сахары.
Корнелиус отправился отгонять «кадиллак». Сэм подсоединял свои микрофоны. Я потягивал вино. Потом понадобилось попробовать, работает ли система, а для этого мы с Корнелиусом должны были что-то говорить, пока Сэм в платяном шкафу крутил ручки на своем пульте.
— Говорите же что-нибудь! — крикнул Сэм, и мы с Корнелиусом уже в пятый раз принялись искать тему для разговора.
Корнелиус продекламировал строфу из «Отмщения» Теннисона — что-то про сэра Ричарда Гренвилла.
— Это одна из любимых поэм Пола, — заметил он и стал декламировать дальше. Поэма была очень длинная, и мы избавились от необходимости поддерживать разговор. — «…Пустите же корабль ко дну, Ганер, утопите, расколите его пополам! Отдадим себя в руки Божьи, но только не испанцам!»
— Отлично! — прокричал из шкафа Сэм. — Все в порядке, записал!
Была уже половина десятого. Я налил себе еще мартини.
— Не будем закрывать дверь в смежную комнату, — заметил я, поведя рукой со стаканом в ту сторону, — иначе О'Рейли будет нервничать, не зная, что у него за спиной. Молю Бога, чтобы он не вздумал осмотреть помещение.
— Это уж ваше дело позаботиться о том, чтобы он чувствовал себя свободно, не так ли? — довольно раздраженно заметил Корнелиус.
— Не могу ли я теперь чего-нибудь выпить? — спросил Сэм. — Благодарю вас. Я что-то нервничаю! Стив, за всю нефть Техаса я не согласился бы быть на вашем месте! Что, если он попытается вас убить?
— Спасибо за то, что напомнил, сынок, — отвечал я, извлекая из портфеля револьвер. Молодые люди уставились на него, словно увидели обнаженную женщину. Сняв оружие с предохранителя, я осторожно положил револьвер на стол. — Это выбьет из головы О'Рейли подобные замыслы, — заметил я, — но, думаю, он не станет делать глупостей, пока не узнает, что я хочу ему сказать.
— Это ваш револьвер? — в благоговейном страхе спросил Сэм.
— Нет. Его отобрал у одного пьянчуги мой брат Мэтт с месяц назад, когда тот прицелился в него за то, что брат подмигнул его жене.
Мы молча смотрели на револьвер. Наконец я велел им занять свои места.
— Стив, — тихо спросил Корнелиус, — там еще остался джин?
Я снова открыл бар, налил ему двойную порцию и подал стакан.
Он за две минуты осушил его и исчез вслед за Сэмом в платяном шкафу, встроенном в стену.
Убрав стаканы, я спрятал все пепельницы, кроме одной, и пошел к двери смежной комнаты.
— Я включу здесь слабый свет, — сказал я, войдя в гостиную, — это лишний раз убедит О'Рейли, что тут никто не прячется.
Мальчики согласились с тем, что это хорошая мысль. Я еще покрутился по комнате, прежде чем усесться в кресло за письменным столом, когда-то принадлежавшим Полу. Револьвер по-прежнему тускло мерцал в слабом свете, пока я допивал мартини. Воцарилась полная тишина.
Только я подумал, что нужно бы налить еще стакан, как хлопнула дверь, выходившая в сад.
Подойдя на внезапно одеревеневших ногах к окну, я отодвинул портьеру. Это был О'Рейли. Мы пристально посмотрели друг на друга через затемненное стекло, потом я отомкнул дверь и впустил его в кабинет.
— Превосходно. Так где же оно?
Я подумал, что он имел в виду записывающее оборудование.
— Где — что?
— Письмо о самоубийстве.
Я взял себя в руки.
— В сейфе, в подвале. Не можете же вы всерьез думать, что я предоставлю вам возможность уничтожить это письмо? Бога ради, Теренс, садитесь и перестаньте вести себя, как кот на горячих угольях. Я пригласил вас, чтобы заключить с вами сделку, а не отправить вас на тот свет. Чего-нибудь выпьете?
— Нет.
Помедлив, он, наконец, сел напротив меня на край стула для посетителей.
Кожа на его скулах была туго натянута. Выглядел он так же, как и прежде, разве что волос на голове стало чуть меньше. Жесткие глаза блестели, как куски нефрита на льду.
— Позвольте мне начать с того, — заговорил я, — что Грэг Да Коста все выболтал. Он же не может, чтобы не напиться. Признался, что Брюс просил у него денег для оплаты наемного убийцы.
— Этот идиотский недоносок со своим сумасшедшим обществом и с еще более безумными планами! Мне следовало сказать ему, что он будет дураком, если свяжется с Грэгом Да Костой!
— Так почему же не сказали?
— Он уже связался с ним к тому времени, как я узнал о задуманном им безумном плане. Боже мой, да ведь Брюс Клейтон самый непрактичный из всех этих ученых, витающих в облаках! Я сразу понял, что, если бы он попытался осуществить то, что замыслил, мне пришлось бы руководить всей операцией.
— Как известно, так и получилось.
— А что мне оставалось? Так или иначе, представлялся прекрасный случай. Я понимал, что, независимо от того, сколько бы ваших партнеров ни догадались о действительном происшествии, вы все это замнете — иначе банку крышка. И мне оставалось лишь выдумать какую-нибудь историю для полиции, которую она проглотила бы, а уж вы бы потом позаботились о сокрытии всех моих следов… Стив, я попросил бы вас убрать этот револьвер подальше. Вы же отлично знаете, что не станете в меня стрелять, как не стану и я стрелять в вас. А теперь мне все же хотелось бы узнать, какую сделку вы имели в виду. Вы, надеюсь, понимаете, что у вас нет против меня никаких доказательств, кроме неподтвержденных свидетельств Грэга Да Косты, человека, готового за деньги сделать все что угодно?
— Вы забываете предсмертную записку Брюса.
— Вы лжете, Стив! Записка — это блеф! Брюс был джентльменом. Он воспитанник Гроутона и Гарварда, отпрыск англосаксонской протестантской иерархии, которая держит эту страну за яйца. Он никогда не назвал бы в своей записке имя соучастника, потому что для доброго пуританина-янки это было бы просто немыслимо.
— Так-так… Стало быть, вы не будете возражать против того, чтобы я показал эту записку Сильвии.
Лед начал таять. Он неловко заерзал на стуле.
— Оставим в покое Сильвию. Чего вы хотите?
— Имя.
О'Рейли погрузился в глубокое молчание. Я ждал. В глубине его глаз сверкнул огонек, тут же погасший.
— Кто дал вам ключи от двери, выходящей на Уиллоу Элли?
Он по-прежнему молчал.
— Я не знаю, сколько он внес на ваш счет в том швейцарском банке, Теренс, но я заплачу больше. Я даже отправлю вам с Сильвией свадебный подарок от «Тифэйни» и с улыбкой подведу к вам невесту. — Он и глазом не моргнул, узнав о перспективе получения денег, и внезапно я понял, в чем дело. — Боже мой! — проговорил я. — Он же регулярно платит вам деньги! Это ваш доход!
— Чего вы, разумеется, позволить себе не сможете. — О'Рейли принял мгновенное решение. — Послушайте, Стив, я думаю, мы можем уладить это дело. Вы хотите свести счеты с этим малым, но не сможете и пальцем его тронуть без того, чтобы не взорвать банк изнутри. А я хочу сохранить свой доход. Почему бы нам не объединить усилия и не выкачать из него все деньги? Разве это не было бы справедливым отмщением человеку, убившему ради денег?
— Чего вы, разумеется, позволить себе не сможете. — О'Рейли принял мгновенное решение. — Послушайте, Стив, я думаю, мы можем уладить это дело. Вы хотите свести счеты с этим малым, но не сможете и пальцем его тронуть без того, чтобы не взорвать банк изнутри. А я хочу сохранить свой доход. Почему бы нам не объединить усилия и не выкачать из него все деньги? Разве это не было бы справедливым отмщением человеку, убившему ради денег?
Мне удалось сохранить самообладание. Я понял, что мне следовало сделать вид, что я заинтересовался этой идеей, если хотел выудить у него фамилию.
— Это мысль, — сказал я. — Это мне нравится. Я не могу потянуть его в суд, но могу пригрозить, что расскажу о его роли партнерам и заставлю его таким образом уйти из фирмы. — Наклонившись в сторону О'Рейли, я проговорил прямо в микрофон: — Давайте без обиняков. Кто этот последний заговорщик?
— Действительно, у нас была проблема — где взять десять тысяч, которые требовал Краснов. Я мог бы их дать, но хотел, чтобы все мои деньги были под рукой, и в любом случае опасался, что следы приведут ко мне. Деньги мог бы иметь Брюс, но он официально отказался от всего, унаследованного от отца, так как жить на наследство противоречило его взглядам. Я просто терялся в догадках, не зная, что делать. Однажды я засиделся на работе и поднялся в ваш кабинет, чтобы положить на место досье, над которым работал. Вы уже уехали домой, но, уходя, не до конца загасили сигарету. Кабинет был полон дыма, и я открыл окна. Внизу я увидел, что открыта дверь во двор из этого самого кабинета Ван Зэйла. Пол, видимо, решил выйти через нее, но его остановил этот партнер, обратившийся с каким-то вопросом. Между ними произошла ссора. Как только я это понял, мне стало ясно, что наши проблемы решены, так как любой партнер Ван Зэйла всегда сможет выложить десять тысяч долларов, даже если разорится.
— Значит, это был либо Клэй, либо Мартин, — сказал я, испытывая неприятные ощущения в животе. — Только они достаточно богаты.
— Нет, — возразил Теренс, — это один из людей Джейсона Да Косты.
Я так вцепился в ручки кресла, что заломило плечи.
— Но не Уолтер же, — проговорил я. — Он слишком стар и никогда ни с кем не ссорится.
— Правильно.
В наступившей тишине я думал о том, что скрывалось за голливудским профилем Льюиса.
— Вам лучше побеседовать с ним самому, — заговорил, наконец, Теренс. — Я сейчас подам ему сигнал зайти.
— Что? — Я так стремительно вскочил со своего кресла, что Теренс подпрыгнул. — Вы хотите сказать, что он здесь?
— Разумеется! — ответил мой собеседник. — Меня охватил панический ужас, когда вы сказали мне о предсмертном письме самоубийцы, и я тут же позвал его. Я боялся, что Брюс назвал нас обоих, но этот малый уверил меня, что Брюс никогда не назвал бы имен.
Он встал, чуть раздвинул портьеры и три раза включил и выключил свет.
По коже у меня на голове словно побежали мурашки. По спине заструился пот, я резко выпрямился у письменного стола и, в этот момент во дворе послышался скрип двери, выходившей на Уиллоу Элли.
По плитам тротуара прозвучали нечеткие шаги и качнулись портьеры, когда отворилась дверь.
Я открыл было рот, но имя Льюиса словно замерзло на моих губах.
— О нет, — услышал я свой голос, — нет, нет, нет!
Потому что этим партнером оказался не Льюис. Это был наш общий друг. Чарли Блэр.
— Он разорил бы меня, как разорил Джея Да Косту, — сказал этот человек, оплативший убийство Пола. — Я видел, что он сделал с Джеем. И знал, на что он способен. Это был вопрос выживания, Стив. Вся моя жизнь висела на волоске.
Я ухватился за край стола и склонился над ним. О'Рейли по-прежнему стоял под выключателем у двери. Чарли был в другом конце комнаты и стоял спиной к портьерам. Я внезапно вспомнил о микрофонах и неуклюже предложил ему свое кресло — его собственное кресло — за письменным столом, которым он пользовался со дня смерти Пола.
— Садитесь, Чарли. Я не понимаю. Вы должны объяснить… — Произнося эти слова, я медленно двигался вокруг стола над тем самым местом, которое было обагрено кровью Пола. Рядом оказался стул для клиентов, но, прежде чем я успел сесть, я увидел револьвер, по-прежнему поблескивавший на столе, и понял, что стоял спиной к О'Рейли. Я стремительно обернулся. Он не пошевелился.
— Идите сюда, Теренс, садитесь на стул. Вы также могли бы сесть.
В конце концов мы все трое собрались вокруг спрятанных микрофонов. О'Рейли и я были отделены от Чарли письменным столом, причем я стоял у камина. Я предпочитал оставаться на ногах, чтобы быстро реагировать на возможные неожиданности, и, попытавшись принять непринужденный вид, облокотился на каминную доску. Мне хотелось забрать револьвер, но я подумал, что Чарли мог бы истолковать этот жест как враждебный, и не стал разрушать приятную, доверительную атмосферу. Таким образом, револьвер оставался на столе, а я старался делать вид, что он всего лишь часть обстановки кабинета и не должен вызывать никакого беспокойства. Некая вызывающая ностальгию безделушка с Дикого Запада, напоминавшая всем нам о том, что Нью-Йорк был абсолютно открытым городом.
Я бросил тяжелый взгляд на обоих своих собеседников, но был готов поклясться, что они не вооружены. Я глянул на Чарли. Его глаза были воспалены, и обычно веселое доброе лицо осунулось и помрачнело. И он без конца сплетал и расплетал пальцы. Я догадался, что он пил до того самого момента, как его позвал О'Рейли.
— Я был разорен, — сказал он мне.
Я по-прежнему ничего не понимал. Подумал о его поместьях в Бар Харборе, Палм-Бич и в сельском Нью-Джерси, о яхте, на которой он постоянно плавал по Гудзону от Инглвуда до Уолл-стрит, о его персональных железнодорожных вагонах, о целом парке «роллс-ройсов», об ораве детей, которые учились в лучших школах Америки и Европы.
— Как это могло случиться? Как, Чарли?
— Я совершил одну ошибку, давно, еще в тысяча девятьсот двадцать шестом году, — заговорил он, — тогда разворачивался бум вокруг флоридских земель. Я сделал крупные инвестиции в недвижимость во Флориде, но ситуация на рынке изменилась. У подрядчика по строительству нового города, спонсором которого я был, возникли затруднения в осушении заболоченных земель, и строительная компания отказалась от контракта… Я вложил дополнительные деньги, чтобы спасти свои инвестиции, и в результате потерял три миллиона долларов.
— Три миллиона долларов…
— Но я все равно был в порядке, быстро добавил Чарли. — Я заработал деньги на повышении, кое-что заложил. А потом у меня появился шанс вернуть все обратно… Вы помните Крамера?
— Биржевого оператора? О Боже, Чарли…
— Но он в то время творил чудеса, Стив! Я все поставил на карту — даже взял крупную ссуду для этой игры, — а потом эта свинья капитализировала весь пул, прежде чем я успел продать. Разумеется, здесь мне нечего было сказать. К тому времени его репутация уже сильно испортилась, и я не хотел такой же участи. Вы знаете мою репутацию на бирже. Я всегда так гордился ею… Как бы то ни было, я снова стал играть на бирже… — Слушать его было больно. Я неотрывно смотрел на его плясавшие руки. — …Но потом окончательно прогорел, снова быстро потерял большие деньги, и… что ж, я теперь казначей яхт-клуба. Я держал некоторое количество его облигаций и заработал на них необходимые мне деньги.
— Клуб завладел вашими деньгами?
— Нет.
— Вы хотите сказать, что вы…
— Да. Я растратил эти облигации. Я знаю, что это ужасно, но я был в отчаянии, Стив, и потом, о Боже, — когда я думаю о нескольких последовавших месяцах… Растраченных денег не хватило. Я пал до того, что пришлось платить проценты по долгам, которые я понаделал, и, разумеется, я не мог рассказать обо всем жене и предложить ей снизить уровень нашей жизни. Как бы то ни было, к тому времени на рынке снова начался бум, и я понял, что, будь у меня двести тысяч, я мог бы все поправить. И тогда я… я…
— Вы пошли к Полу.
— Да. Я не ожидал от него никаких вопросов. В конце концов, оба мы были джентльменами, и я с начала и до конца был на его стороне в деле Сальседо… Но он задал вопросы. И тогда я совершил ужасную ошибку. Я подумал, что он благожелательно воспримет мою полную искренность, и ничего от него не скрыл, но, как только он узнал про облигации яхт-клуба, он не только отказал мне в помощи, но и потребовал моего ухода из фирмы. — Чарли при воспоминании об этом дрожал от волнения. — Пол потребовал моего ухода, — повторил он, словно до сих пор был не в силах в это поверить. — Он назвал меня преступником. Боже мой, это он был преступником, а не я! И нужно-то было мне всего немного денег, чтобы привести свои дела в порядок.
— Но если бы эта история с яхт-клубом получила огласку… Разумеется, Пол должен был поставить на первое место интересы банка, Чарли! Банк прежде всего!