Элли Каунди Сплетенные судьбами (Обрученные – 2)
Глава 1. Кай
Я стою в реке. Она синяя. Темно-синяя. Отражает цвет вечернего неба.
Я не двигаюсь, в отличие от реки. Она подталкивает меня и шуршит в траве у самой кромки воды. - Вылезайте оттуда, - говорит офицер. Он светит на нас фонариком, со своего поста на берегу.
- Вы же сказали опустить тело в воду, - говорю я, прикидываясь, что не понимаю, о чем говорит офицер.
- Но я не говорил тебе самому туда лезть, - отвечает офицер. – Бросай и выходи. И принеси его пальто. Ему оно больше не понадобится.
Я смотрю на Вика, который помогает мне управиться с телом. Вик не заходит в воду. Хоть он и не здешний, но, как и каждый в лагере, слышал об отравленных реках Отдаленных провинций.
- Все в порядке, - спокойно говорю я Вику. Офицеры и чиновники хотят, чтобы мы боялись этой реки, всех рек, чтобы мы никогда не пытались пить из них и никогда не пытались переплыть.
- Разве вам не нужен образец ткани? - окликаю я офицера, пока Вик пребывает в замешательстве. Ледяная вода достигает моих колен, голова мертвого мальчика запрокинута назад, его распахнутые глаза смотрят в небо. Мертвые не могут видеть, но я могу.
Я вижу многое. Всегда видел. Слова и изображения соединяются в моем уме, странным образом, и где бы я ни был, я замечаю все детали. Как сейчас. Вик не трус, но его лицо искажено страхом. Обтрепанные до ниток рукава на пальто мертвого мальчика плывут по воде, в том месте, где свисают руки. Его тонкие колени и босые ступни сияют белизной на руках Вика, в то время как тот подходит ближе к берегу. Офицер уже заставил нас снять ботинки с тела. И сейчас он покачивает ими взад-вперед, ухватившись за шнурки, намекая на острую нехватку времени. Другой рукой он направляет круглый луч фонарика прямо мне в глаза.
Я бросаю офицеру пальто. Ему приходится выронить ботинки, чтобы поймать его. - Можешь отпустить, - говорю я Вику. - Он совсем не тяжелый. Я один справлюсь.
Но Вик тоже входит в воду. Теперь ноги мертвого мальчика намокли, и его черная гражданская одежда пропиталась водой. - Не совсем похоже на Прощальный банкет, - выкрикивает Вик офицеру. В его голосе звучит гнев. - Ужин прошлым вечером был его выбором? Если да, то он заслуживает смерти.
Прошло столько времени с тех пор, как я позволял себе испытывать злость, так что теперь не ощущаю ее вовсе. Она наполняет рот, и я глотаю - вкус острый и металлический, как будто пережевываю фольгу. Этот парень умер из-за неправильного решения офицеров. Они не дали ему достаточно воды, и он умер слишком рано.
Мы должны спрятать тело, потому что нам не позволено умирать в этом лагере. Вместо этого мы должны ожидать, когда отправимся в деревни, где о нас уже позаботится Враг. Но не всегда происходит именно так.
Общество желает, чтобы мы боялись смерти. Но я не такой. Я боюсь только бессмысленной смерти.
- Вот так заканчивается жизнь Отклоненных, - говорит нам офицер. Он делает шаг в нашу сторону. - Ты ведь знаешь. Нет никакого последнего обеда. Нет последних слов. Отпускай его и выходи.
Вот так заканчивается их жизнь. Смотрю вниз и замечаю, что вода потемнела вслед за небом. Я все еще держу.
Жизнь Граждан заканчивается банкетами. Последними словами. Заготовленными образцами ткани, чтобы дать им шанс на бессмертие.
Ничего не могу придумать с едой или тканью, но слова у меня есть. Они всегда проносятся в моей голове, дополняемые картинками и числами.
Поэтому я шепчу кое-что, подходящее и к реке, и к смерти:
- Время, Место — остались здесь.
А меня понесло — туда.
Я надеюсь столкнуться лицом к лицу
С Лоцманом у руля.
Вик смотрит на меня с удивлением.
- Отпускай, - говорю я ему, и мы отпускаем одновременно.
Глава 2. Кассия
Грязь стала частью меня. Горячая вода из угловой раковины течет на мои руки, делая их красными, побуждая меня вспоминать о Кае. Мои руки теперь немного похожи на его.
Конечно, почти все побуждает меня вспоминать о Кае.
Кусочком мыла цвета этого месяца, ноября, я в последний раз очищаю свои пальцы. В некотором смысле я люблю грязь. Она попадает в каждую складку кожи, рисует карту на тыльной стороне ладоней. Однажды, когда я чувствовала себя очень усталой, я посмотрела на рисунок кожи и представила, что он мог бы подсказать мне, как добраться до Кая.
Кай пропал.
Все это — далекая провинция, трудовой лагерь, грязные руки, усталое тело, душевная боль — потому что Кай пропал, и потому что я хочу найти его. Так странно, что его отсутствие может ощущаться, как присутствие.
Ощущение его отсутствия настолько полное, что, если бы оно исчезло, я бы ошеломленно развернулась, чтобы увидеть, что комната, все же, пуста, хотя до этого, если не он, то что-то там было.
Я отворачиваюсь от раковины и оглядываю нашу комнату. Маленькие окна под потолком комнаты потемнели из-за наступившего вечера. Это последняя ночь перед переездом; следующее задание будет моим последним. После этого, как мне сообщили, я поеду в Центр, столицу Общества, на свое постоянное место работы в одном из сортировочных центров. На настоящую работу, а не это копошение в грязи, не эта каторга. В ходе моей трехмесячной практики я уже побывала в нескольких лагерях, но до сих пор все они находились в провинции Тана. Я надеялась каким-то образом добраться до Отдаленных провинций, но пока что я не ближе к Каю, чем в начале пути.
Если я собираюсь убежать, чтобы найти Кая, то должна сделать это как можно скорее.
Инди, одна из девушек, живущих в той же комнате, что и я, оттесняет меня, пробираясь к раковине. - Ты оставила сколько-нибудь горячей воды для других? - спрашивает она.
- Да, - отвечаю я. Она что-то бормочет про себя, открывая кран и поднимая мыло. Несколько девушек выстроились в очереди за ней. Другие сидят в ожидании на краю коек.
Сегодня последний день недели, тот самый день, когда приходят письма.
Я осторожно развязываю маленький мешочек на своем поясе. У каждой из нас есть такая сумочка, и нам положено постоянно носить ее с собой. Сумка полна писем; как и большинство девушек, я храню бумаги до тех пор, пока их еще можно прочесть. Они похожи на хрупкие лепестки роз, подаренные мне Ксандером, когда я покидала наш Городок - их я тоже сохранила.
В ожидании я рассматриваю старые сообщения. Тем же самым занимаются и другие девушки.
Пройдет немного времени, и бумага пожелтеет по краям и распадется - слова должны быть уничтожены и забыты. В последнем письме от Брэма говорится, что он упорно трудится в полях и является образцовым студентом в школе, никогда не опаздывает, и мне становится смешно, потому что я знаю – с последним утверждением, по крайней мере, он очень преувеличивает. Слова Брэма также вызывают и слезы - он пишет, что видел микрокарту дедушки, ту самую, из золотой коробки на Прощальном банкете.
Историк зачитывает краткое изложение жизни дедушки, и в самом конце приводит список самых любимых воспоминаний дедушки, пишет Брэм. По одному для каждого из нас. Любимое воспоминание обо мне было первое произнесенное мной слово «больше». А любимое о тебе было то, что он называл "день красного сада".
Я не уделила должного внимания разглядыванию микрокарты в день банкета: я была слишком отвлечена последними мгновениями жизни дедушки, вместо того, чтобы замечать его прошлое. Я постоянно собиралась взглянуть на карту еще раз, но так и не сделала этого, а сейчас очень жалею. И гораздо больше жалею о том, что не запомнила день красного сада. Я помню многие дни, когда разговаривала с дедушкой, сидя на скамейке в окружении красных почек весной, или красных роз летом, или красных листьев осенью. Должно быть, именно это он имел в виду. Возможно, Брэм не дописал - дедушка помнил дни красного сада, во множественном числе. Те дни весной, летом, и осенью, когда мы сидели и разговаривали.
Сообщение от родителей полно восторга; они получили известие, что мой переезд в другой лагерь будет последним.
Я не могу винить их за радость. Они достаточно верили в любовь, чтобы дать мне шанс найти Кая, но они не будут сожалеть, если я упущу этот шанс. Я восхищаюсь ими за то, что позволили мне хотя бы попытаться. Большинство родителей на такое не способны.
Я перекладываю листы, думая об игровых карточках, думая о Кае. Что, если я смогу найти его в результате последнего переезда, спрячусь на воздушном корабле и упаду, как камень с неба, в Отдаленные провинции?
Если бы у меня получилось, что бы он подумал, увидев меня после долгой разлуки? Узнал бы меня? Я понимаю, что выгляжу иначе. И это не только из-за моих рук. Несмотря на большие порции мяса, я очень похудела от тяжелой работы. У меня появились тени под глазами, потому что не могу спать, хотя здесь Общество даже не контролирует наши сны. Хотя меня беспокоит, что они не утруждают себя особой заботой о нас, но мне нравится новообретенная свобода, ведь теперь я могу спать без датчиков. Я лежу без сна, думая о старых и новых словах и о поцелуе украдкой, когда Общество не наблюдало. Но я стараюсь заснуть, очень стараюсь, потому что лучше всего вижу Кая в своих снах.
Мы можем видеть людей только в тех случаях, когда это позволяет нам Общество.
Вживую, через порт, на микрокарте. Когда-то Общество позволяло жителям носить с собой изображения тех, кого они любили. Если люди умирали или куда-то уезжали, ты, по крайней мере, помнил, как они выглядели. Но теперь это запрещено уже многие годы. И сейчас Общество даже прекратило традицию вручения изображений друг другу новым Обрученным на их первом личном свидании. Я узнала об этом из сообщения, которое не сохранила - из уведомления от Департамента Обручения, разосланного всем, кто был избран на Обручение. В частности, оно гласило: процедура Обручения была изменена для максимальной действенности и имеет тенденцию к увеличению числа оптимальных результатов.
Мне интересно, были ли в ней еще какие-то ошибки.
Я снова закрываю глаза, желая хоть на миг увидеть лицо Кая перед собой. Но каждый образ, который я вызываю, позже кажется незавершенным, расплывчатым. Хотела бы я знать, где сейчас Кай, что происходит с ним, удалось ли ему сохранить тот лоскут зеленого шелка, что я подарила перед его уходом.
Смог ли он продержаться ради меня.
Я прогоняю другие мысли, осторожно разворачивая и расправляя послания на койке. Лепесток нового сорта розы выпадает из бумаг, такой же на ощупь, розовый, с желтоватым оттенком по краям.
Девушка, сидящая на ближайшей ко мне постели замечает, чем я занимаюсь, поэтому я сползаю на нижнюю койку. Остальные девушки собираются вокруг, как они делают всегда, когда я достаю эту особенную страничку. У меня не могут быть проблемы с ее хранением - ведь это не является чем-то незаконным или контрабандным. Она была распечатана с порта предписаний. Но здесь мы не можем печатать ничего, кроме сообщений, поэтому эта частичка искусства стала особо ценной.
- Мне кажется, что это последний раз, когда мы имеем возможность смотреть на нее, - говорю я. - Она рассыпается на кусочки.
- Я никогда не думала о том, чтобы взять с собой что-то из Ста Картин, - произносит Лин, опустив глаза.
- Я тоже не думала об этом, - отвечаю я. – Мне ее подарили.
Ксандер подарил, в Городке, в тот день, когда мы попрощались. Это номер девятнадцать из списка Ста картин - Пропасть в Колорадо, Томаса Морана - в школе я писала по ней доклад. Я сказала тогда, что это моя любимая картина, и Ксандер, должно быть, помнил об этом все годы. Каким-то непонятным образом, картина пугала и волновала меня: небо было столь эффектным, земля - такой прекрасной и опасной, полной высот и низин. Меня поразила необъятность этого места. В то же время, я чувствовала сожаление, что никогда не увижу его: зеленые деревья, цепляющиеся за красные скалы, серо-голубые облака, стремительно плывущие, и темное золото над всем этим великолепием.
Я подумала, может, что-то из этой тоски проскользнуло в моем голосе, когда я рассказывала о картине, может, Ксандер это заметил и запомнил. Ксандер, по-прежнему, хитро играет в игру. Эта картина - одна из его карточек. Сейчас, когда я вижу картину или дотрагиваюсь до одного из лепестков роз, я вспоминаю, как близок мне он был и знал так много, и мне становится больно от того, что мне пришлось оставить все это.
Я оказалась права насчет того, что мы взглянули на картину в последний раз. Когда я беру ее в руки, она рассыпается на части. Мы все одновременно вздыхаем, и общая сила нашего выдоха ветерком взметает частички.
- Мы могли бы пойти посмотреть картину через порт, - предлагаю я. Единственный порт в лагере находится в главном холле, большом и прослушиваемом.
- Не стоит, - отвечает Инди. - Уже слишком поздно.
Действительно, нам положено после обеда оставаться в своих комнатах. - Тогда завтра, во время завтрака, - говорю я.
Инди неопределенно взмахивает рукой и отворачивает лицо. Она права. Я не уверена, но все же порт и настоящая картина это совсем разные вещи. Сначала я думала, что обладание картиной делает ее особенной, но все равно это не та причина. Как будто смотришь на что-то, чего увидеть нельзя, и невозможно рассказать, как это увидеть. А именно эту возможность нам и давала картина.
Я не знаю, почему не интересовалась картинами и стихотворениями раньше, пока не приехала сюда. Всей этой бумагой из порта, этой роскошью. Было так много тщательно отобранных частиц прекрасного, а мы все равно недостаточно внимательно смотрели на них. Как же я не разглядела, что цвет зелени у каньона такой нежный, и почти ощущаешь шелковистость листвы, ее неподвижность, как будто крылья бабочки, раскрывающиеся в первый раз?
Одним быстрым движением Инди сметает кусочки с моей кровати. Она даже не посмотрела на них. Таким образом, она, насколько я понимаю, позаботилась об избавлении от картины, так как точно знала, где лежат фрагменты.
Я несу их, чтобы сжечь, и мои глаза наполняются слезами.
Все в порядке, говорю я себе. У тебя остались другие, более прочные вещи, спрятанные под бумагой и лепестками. Контейнер с таблетками. Серебряная коробочка с банкета Обручения.
Компас Кая и синие таблетки от Ксандера.
Обычно я не ношу в сумке компас и таблетки. Они слишком ценные. Я не знаю, роются ли офицеры в моих вещах, но уверена, что девушки это делают.
Поэтому, в первый же день в каждом новом лагере, я вытаскиваю компас и синие таблетки, глубоко закапываю их и возвращаюсь за ними позже. Кроме того, что они незаконны, они еще и ценные подарки: компас, яркий и золотой, может указать мне, в каком направлении идти. А Общество постоянно говорило нам, что с водой синие таблетки могут поддерживать в нас жизнь день или два. Ксандер украл для меня несколько десятков, поэтому я могу продержаться в течение долгого времени. Вместе, их подарки - наилучшее сочетание для выживания.
Если бы я только могла достичь Отдаленных провинций, чтобы использовать их.
В ночи, подобные этой - ночь перед переездом - мне приходится находить обратный путь туда, где закапывала подарки, и надеяться, что помню точное местоположение. Этим вечером я зашла в комнату последней; мои руки были покрыты пятнами грязи с различных частей поля. Я торопливо мою руки и надеюсь, что Инди своими зоркими глазами ничего не замечает, стоя позади меня. Надеюсь, что земля не сыплется из сумки, и никто не слышит мелодичный звон, многообещающий звук, который издают компас и серебряная коробочка, ударяясь друг о друга и о контейнер с таблетками.
В этих лагерях, я стараюсь скрывать тот факт, что я Гражданка, в отличие от остальных работников. Хотя Общество обычно хранит знание о статусе в тайне, я подслушала разговоры нескольких девушек о том, что им пришлось отдать свои контейнеры с таблетками. Это означает, что, каким-то образом, из-за ошибок их или их родителей, некоторые из этих девушек потеряли свое Гражданство. Их статус - Отклонение от нормы, как у Кая.