Глава 23
Он ведь сказал – сказал или подумал? – но слова его я отлично помню: «Двери моего дома всегда открыты для тебя. Приезжай. Хочешь на день, хочешь на всю жизнь».
Да, я приеду. Приеду и буду жить в его прекрасном деревянном доме. Я буду топить печку, каждый день смотреть на озеро, кататься на лодке… Я буду мыться в ароматной маленькой баньке, в которой пахнет теплым июльским полднем, лугом и еще чем-то, прекрасным и давно забытым. Буду летом ходить по двору босиком. Я буду работать… скажем… учительницей литературы. Хотя я не уверена, что достаточно хорошо знаю русскую литературу, чтобы ее преподавать. Лучше я буду работать в местной газете. Ведь здесь наверняка есть какая-то газета… В общем, работа – дело наживное.
Я могу работать и садовником в Ботаническом саду. Помощником садовника. Круглый год я буду смотреть на молчаливую жизнь прекрасных сосен, дубов, кленов, обрезать засохшие ветки, следить за появляющимися бутонами и осыпающимися листьями… Наверное, впечатлений хватит. Мне ведь всегда нужно много впечатлений, разве нет? Я привыкла к постоянно меняющимся впечатлениям. Привыкла или устала от них? Так устала, что решила стать садовником, не вырастив в жизни ни одного куста или дерева.
– Лика? Ты подъезжаешь, надеюсь?
Герда по телефону говорила резко и в приказном тоне. Но я научена своей профессией – своей настоящей профессией, от которой, похоже, собираюсь в ближайшее время отказаться, – научена не обращать внимания на тон собеседника, а пытаться понять, что он все же хочет сказать, тоном своим в том числе.
– Да, Герда, я скоро буду.
– Давай быстрей.
Герда отключилась, а я в очередной раз подивилась ее самоуверенности, граничащей с хамством. А если я обижусь? Я же не пицца по вызову и не быстрая уборка помещений. Откуда это у нее? Барская кровь? Приказывать и уходить не оглядываясь, и при этом быть уверенной, что все, кланяясь, бегут выполнять твои приказы. Надо бы спросить Герду о ее предках. Жаль, что она всё соврет. Скорей всего, это обычная болезнь звезд, попавших из грязи в князи и с холопской наглостью изображающих из себя господ. Если только у нее действительно не окажутся какие-нибудь сиятельные предки, хотя бы один, хотя бы почти барин. Может, от этого ее тянет рядиться в графские наряды?
Мысль, посетившая меня в этот момент, неприятно удивила. Я начала думать и сама себя остановила, но было поздно. Я таки успела подумать: а ведь я могу и без ее слов увидеть ответ, надо только, чтобы она ответила – мысленно, ничего не произнося вслух, чтобы у нее мелькнула хотя бы одна мысль мне в ответ, одна картинка – один облезлый барин, сидящий в облезлом кресле и размышляющий – что бы еще такое заложить, чтобы пообедать завтра повкуснее, да и рубашки отдать постирать.
Неужели я собираюсь использовать этот внезапный дар в своей обычной, не самой чистой и не самой гуманной профессии? Ловить мысли человека, сидящего напротив и доверчиво собирающегося рассказать о своей жизни так, как о ней должны знать другие. Тяжелую наследственную болезнь назвать травмой на горнолыжной трассе, очередного богатого любовника, женатого и беспринципного, – верным другом, провал и крах карьеры – временным отходом от дел… Рассказать и самому почти поверить в это.
Человек здоровый и взрослый обязан уметь лукавить, это способ существования в социуме. Мы живем с мифами и сказками, внутри этих сказок – о себе самих и о других. По-другому невозможно. Иначе одни передерутся от взаимных оскорблений, другие – зачахнут от тоски и осознания собственной несостоятельности.
Встреча с Климовым зарядила меня, вероятно, такой силы положительной энергией, что Герда при встрече даже подозрительно на меня взглянула.
– С тобой всё в порядке? – напрямик спросила она.
– Более чем, – кивнула я, не в силах отвести глаз от маленькой девочки, стоящей у открытой двери в самом конце огромного зала для приемов, который у Герды в доме заменяет, как я понимаю, нормальную уютную гостиную. Хотя, возможно, где-то в большом доме и есть гостиная, только мне, человеку чужому, войти туда пока не предлагают.
Герда заметила мой взгляд и нервно обернулась.
– Лизанька! Что, детка? Ты что-то хотела?
Девочка, никак не реагируя на ее вопрос, не отрываясь смотрела на меня. Потом вдруг подбежала к бабушке, по-детски обняла Герду за ногу, туго обтянутую фиолетовыми лосинами, и стала рассматривать меня уже вблизи.
– Лиля! – Герда крикнула куда-то в глубину дома. – Вот бестолочь молдавская, а! Нянька наша, – нехотя объяснила она мне.
Я не успела удивиться, зачем Герде молдавская няня, – неужели во всей Москве не нашлось для девочки порядочной русской женщины, как Герда продолжила:
– Кандидат наук, по-французски говорит лучше, чем по-русски, сказки ей рассказывает в оригинале…
Я сдержала вздох. Ведь всех тех, кто написал нашу трепетно оберегаемую классику и создал не только основы русского литературного языка, но и целую череду основных мифов о русской загадочной душе, русской неизбывной тоске и непредсказуемости, их всех воспитывали французские гувернантки и немецкие дядьки, разве нет? Так как можно сегодня запретить родителям и бабушкам хотеть, чтобы их русским детям сказки рассказывали по-французски кандидаты наук, пусть даже и молдавские?
Я не стала уточнять у Герды, кто же рассказывает внучке в оригинале русские сказки, потому что Лиза вдруг отпустила бабушкину ногу, шагнула вперед и потянулась ручкой ко мне. Я присела перед ней. Она тут же потрогала прядку моих волос.
Герда, кажется, хотела что-то сказать внучке, но под моим взглядом неожиданно промолчала. Лизанька же подержала мои волосы и отпустила. И внимательно, долго стала рассматривать мое лицо, как будто там было нарисовано что-то очень интересное. Рассмотрев, отвернулась и пошла обратно к двери, точнее, к высокому проему в стене, объединяющему две части парадного «зала».
Повинуясь непонятному чувству, я обогнала девочку и снова присела перед ней на корточки. Лиза замерла. Я очень осторожно протянула к ней руки. Я слышала, как Герда сзади то ли крякнула, то ли охнула, но говорить она ничего не стала, сделала пару тяжелых шагов и остановилась. Я взяла Лизу на руки, и она не сразу, но обняла меня холодными ручками. В огромном зеркале на стене я увидела Гердины глаза, в которых ужас и возмущение были смешаны с полной растерянностью. Я сделала ей быстрый знак и прошла с девочкой через круглую застекленную террасу в сад.
Там Лиза вдруг оживилась и показала мне рукой на какое-то дерево. Мы подошли к нему. Девочка упорно тянула ручку и показывала мне на высокую ветку. И я увидела. Я увидела то, что было в гнезде, хотя до него было метра два. Только вот откуда знала это Лиза? Ведь именно у нее в голове был образ этого гнезда, в котором уже и не пищали, а только еле-еле дышали три серых, растрепанных, несчастных птенца.
– Сейчас, я поняла. Сейчас мы что-нибудь придумаем. А куда девалась их мама, ты не знаешь?
Почему же, девочка знала и это. В соловьиху из пневматической винтовки попал ее собственный папа, а его пес, беломордый питбультерьер с маленькими красными глазами и дрожащей розовой пастью, принес ему окровавленный трофей, перекусив по дороге шею птички своими страшными кривыми зубами, которыми он давным-давно хочет изгрызть бедную маленькую Лизу…
– Да ты что, Лизанька! – я подумала, что лучше всего называть девочку так, как привычно звала ее бабушка. – Собаки вовсе не грызут девочек…
Лиза испуганными глазами посмотрела на меня. Ну, конечно. Как же не грызут! Ведь я сама писала о бойцовских собаках, внезапно нападающих на своих хозяев и их детей. А Лизину соседку укусил пес ее же сына. Соседке, правда, не четыре годика, а семьдесят шесть, и ее много врачей увозили в больницу, и очень громко плакала ее внучка, Лизина подружка. Бывшая подружка, потому что теперь она не хочет дружить с Лизой, раз та перестала разговаривать и отвечать на вопросы. И не отдает Лизе ее большой прыгающий мяч с ушками, за которые можно держаться и прыгать по дорожке в саду. Она спрятала его где-то в своем саду, за большой беседкой, а Лиза даже и сказать никому ничего не может.
– А давай пойдем сейчас за мячом? Отберем его у твоей подружки. Как ее зовут? – это я спросила зря.
Лиза вдруг попробовала пошевелить губами. Личико ее напряглось, тонкие губки побелели от напряжения, но звук, раздавшийся через мгновение, был больше похож на тихий свист, чем на человеческий голос.
– Да ладно! – быстро сказала я и прижала к себе девочку. – Я совершенно не хочу знать, как ее зовут! Кому интересно, как зовут такую жадную и вредную девчонку! Давай-ка мы попробуем спасти наших птенчиков, они ведь хотят есть и пить… А потом пойдем за мячом. Да?
Девочка, уткнувшись в мои волосы, кивнула. Я спустила ее с рук и огляделась в поисках какой-нибудь лестницы или скамьи, которую можно было приставить к дереву. И увидела Герду в окне террасы. Она стояла близко к нам, но даже не выходила в сад. Мне всегда раньше Герда казалась умной женщиной, несмотря на ее боевой репертуар и манеру одеваться, как на бал к Екатерине Второй.
– А давай пойдем сейчас за мячом? Отберем его у твоей подружки. Как ее зовут? – это я спросила зря.
Лиза вдруг попробовала пошевелить губами. Личико ее напряглось, тонкие губки побелели от напряжения, но звук, раздавшийся через мгновение, был больше похож на тихий свист, чем на человеческий голос.
– Да ладно! – быстро сказала я и прижала к себе девочку. – Я совершенно не хочу знать, как ее зовут! Кому интересно, как зовут такую жадную и вредную девчонку! Давай-ка мы попробуем спасти наших птенчиков, они ведь хотят есть и пить… А потом пойдем за мячом. Да?
Девочка, уткнувшись в мои волосы, кивнула. Я спустила ее с рук и огляделась в поисках какой-нибудь лестницы или скамьи, которую можно было приставить к дереву. И увидела Герду в окне террасы. Она стояла близко к нам, но даже не выходила в сад. Мне всегда раньше Герда казалась умной женщиной, несмотря на ее боевой репертуар и манеру одеваться, как на бал к Екатерине Второй.
Совершенно некстати заиграл мобильный телефон. Не знаю почему, но постоянное нахождение «на связи» со всем миром, с любым желающим задать мне любой вопрос в любое время суток стало меня крайне раздражать. Но отключая телефон, ты берешь на себя ответственность за то, что не успела, вовремя не узнала, не поддержала, не приехала по чьей-то просьбе – потому что дозваться тебя было невозможно. И я телефон не отключаю, хотя в отпуске, наверно, можно это делать, хотя бы ночью.
И сейчас самая невинная мелодия моего телефона заставила маленькую Лизу вздрогнуть. Когда она прислушалась, то мелодия ей не понравилась совсем – может быть, девочка знала ее, или же ей просто было обидно, что я спустила ее с рук и вместо продолжения нашего тихого разговора о птичках и мяче сказала громко и отчужденно:
– Алло!
– Лика! У меня… я… – плакала в трубку Верочка и говорила что-то еще, но крайне невразумительно.
– Ты где? Сосредоточься и скажи главное, я не могу сейчас долго говорить.
– А… – горестно выдохнула Верочка и отключилась.
Я посмотрела на собирающуюся плакать Лизу и на трубку, которую я держала перед собой, – на дисплее четко записался принятый вызов: «Верочка. 13.30», и решила позвонить ей чуть позже. Тем более что быстрая на решения Герда уже стояла рядом с нами. Она подхватила Лизу на руки и внятно проговорила:
– Лиза ни к кому не идет, тем более на руки. Наплевала бы ты на этот звонок.
– Да, правда, – искренне согласилась я.
– Теперь поздно. Поехали. Сейчас будем психовать в пробках.
– У вас сирены нет?
– Да уж прямо! – засмеялась Герда, отпуская Лизу с рук. – Все мои сирены закончились, знаешь, когда!..
– Ну да. У кого уж теперь сирены и мигалки! – кивнула я, чтобы прекратить этот неприятный для Герды разговор.
Вот если бы кто из моих сотоварищей узнал, что я занимаюсь с Гердой ее тайными семейными делами и не собираюсь ни слова из этого упоминать в своей статье, которую писать все же надо…
Глядя, как маленькая Лиза одна быстро топает к дому, оглядываясь на нас, но не останавливаясь, у меня вдруг мелькнула мысль: «А может, попробовать без Костика… Я, конечно, не дипломированный психиатр… Я вообще не психиатр, но…» Я взглянула на Герду. И не решилась ей этого предложить. Тем более, что предложить мне ей было особо нечего. Рассказать, что я услышала Лизины мысли про птенчиков и про мячик, чтобы Герда сочла меня сумасшедшей и выгнала вон?
– Кстати, – сказала Герда. – А что вы там с Лизой на дереве высматривали?
– Там птенцы, совсем маленькие, без мамы… Мне нужна лестница, чтобы залезть туда.
– Ясно… – кивнула Герда, явно занятая в это время другим.
Во двор въезжала машина, красивая, большая, желтая, и благодаря Герде я уже знала, что в машине сидит ее ненавистный зять. Герда быстро взглянула на меня:
– Что? Навострилась? Побежишь его снимать?
Я пожала плечами:
– А что, надо? У меня вообще-то фотоаппарат в машине. Я же не бегаю по вашему участку с фотоаппаратом, по крайней мере, сейчас, Герда, – я позволила себе сказать это чуть укоризненно, и Герда фыркнула:
– Ну ладно! А посмотреть на него хочешь? Такие рожи даже ты не часто видишь!
– Хочу, – повинуясь внезапному чувству, что мое участие в этой истории не закончится сегодня, сказала я.
– Идем, – Герда ни много ни мало взяла меня за руку и просто потащила через весь дом, опять гаркнув куда-то в глубину комнат: – Лиля! Белый костюм на Лизу надевай! И причеши ее! Мы выходим через пятнадцать минут! Сама еще не одета… – пробормотала она.
– А вы идите так. Отлично смотритесь. Молодо, необычно.
– Что, правда? – недоверчиво взглянула на меня Герда.
Я не успела ответить, потому что мы были уже на переднем дворе и шли навстречу грузному молодому человеку в свободной светлой одежде. Тому, которого я увидела или – как лучше сказать? – представила, общаясь с Гердой первый раз.
– Люсик! И что тебе здесь надо? – спросила Герда, останавливаясь и крепкой рукой придерживая меня за рукав.
Люсик очень неприятным образом засмеялся и ответил:
– Я вообще-то здесь живу. Здесь мой дом.
– А вчера ты где жил? – повысила голос Герда, а я, к своему удивлению, почувствовала в ее голосе неуверенность.
Люсик опять засмеялся и достал из нагрудного кармана тренькающий телефон.
– Чего? – свободной рукой он поковырял в своем некрасивом бесформенном носу. – Ну и чего? Так пошли его и всё.
– У нас домашние машины в подземный гараж ставят, ты не знал? – продолжала Герда, крепко расставив ноги и взглянув на меня, чтобы убедиться, что я смотрю все теми же сочувственными, а вовсе не журналистскими глазами и при этом не щелкаю фотоаппаратом.
– Слушай, – Люсик сделал очень странное движение руками, как будто на расстоянии хотел схватить Герду за шею, – как же ты меня достала!
– Вот мерзавец, а! – Герда горько засмеялась и снова оглянулась на меня. – В моем собственном доме!..
А я… Все-таки какая чудесная способность появилась у меня после аварии! Этого же не купишь ни за какие деньги, этому не научишься, наверно. Я-то уже несколько секунд точно знала, что лежит у Люсика в правом кармане широких белых бриджей. Лежит, аккуратно завернутое в платочек, застегнутое на потайную пуговицу… Люсик несколько раз нервно проверял, хорошо ли застегнута эта пуговица.
Я даже видела, правда довольно нечетко, каким образом Люсик приобрел этот замечательный предмет… Он его взял у какого-то плотного, туго затянутого в корсет… – да, да, именно в корсет – мужчины, в фиолетовом джемпере, с палевым шелковым платком на шее. Мужчина, доверяя Люсику, отвернулся, наливая что-то в рюмку, а тот ловко открыл ящичек секретера, достал из него маленькую синюю коробочку и сунул ее себе в карман. Теперь Люсику очень хотелось поскорее спрятать этот предмет, спрятать так, чтобы можно было спокойно вздохнуть и поесть. Он так ничего и не съел, не выпил с тех пор, он мчался сюда, где его сразу не будут искать, – все же знакомые в курсе их недавних скандалов…
– Я тебя спрашиваю – зачем ты приехал? Если повидать Лизу, то имей в виду…
– Он приехал, чтобы спрятать огромный сапфир, который у него вот в этом кармане брюк, – сказала я и, не давая Люсику опомниться, подошла к нему. – Он взял его у своего лучшего друга, да, Люсик? Друга, который верит ему, как сыну. И даже больше.
Люсик побагровел, хотел что-то сказать, потом сделал неуверенный шаг ко мне, кажется собираясь ударить меня большим потным кулаком. Но передумал. Какая, кстати, удобная и оригинальная привычка решать одним ударом все свои проблемы. Р-раз и…
Тяжело дыша, Люсик стал ощупывать карман, потом быстро открыл его, нашел, не сразу, сверточек, закрыл карман, потом снова открыл, достал сверточек, развернул его, быстро удостоверился, что всё на месте, завернул снова, засунул в карман, но никак не мог его закрыть. Посмотрел на нас с Гердой совершенно диким взглядом и стал отступать назад.
– Я советую вам сразу ехать в аэропорт, брать билет в любую страну, куда вас пустят прямо сегодня, и уезжать. Сообщите только своему другу, что вас в стране нет, чтобы не трогали Герду. А лучше верните сапфир и живите спокойно. С таким камешком вам спокойно не прожить. Это же целое состояние. Редкий королевский сапфир, да еще такого размера.
Люсик очень грязно прокомментировал свою неудачу или мои слова – что, в общем, неважно, и вприпрыжку побежал к машине, что при его комплекции получалось довольно неловко.
– Люсик – это как? – спросила я Герду, глядя, как Люсик с визгом выезжает из автоматически раздвинувшихся ворот.
– Люсиний.
Я недоверчиво взглянула на Герду.
– А дальше?
– Дальше… Люсиний Шимсад-Рисадович Пиязов.
– Вот именно так? – засмеялась я.
– Да вроде того, – вдохнула Герда. – Смешно, правда? Так что там с каким-то камнем? Ты вообще кто, а? Лика… Засланный казачок ты, что ли?
– Я…
И как ей всё объяснишь? Хотя… А если попробовать по-простому? Как есть?