«Да. В труп».
– Ну, скажи – и я спасу тебя! Только скажи это «я страдаю аутизмом, я серьезно больна – помогите мне!» И я спасу тебя!
Марина произносит с сильной иронией:
– Мама, спаси меня, дорогая!
Положила яйцо обратно, прибросила рукавичку.
– Ни мужика, ни увлечений, ни интереса, ни внука…
Глаза Валентины Михайловны увлажняются: внуки – больное место.
– Ты думаешь о нашем реноме? Папа высоко взлетел, но ты его можешь очень низко опустить, Марина! Ты его можешь очень низко нагнуть!
– Папа, у тебя есть реноме?
Сергей Юрьевич подмигивает:
– Нету. Зачем мне реноме?
– Опять двадцать пять! Это дом сумасшедших! Ноги здесь моей больше не будет! Два идиота! Два идиота и больше ничего!
Идет к выходу. Возвращается за забытой сумочкой, принюхивается, швыряет на пол.
– Сюда написала кошка! Когда я возвращаюсь домой после вас, из мой сумочки несет мочой!
Вера обычно не очень вежлива:
– Не писала Груша!
– А я говорю написала! Ваша кошка мстит мне! Ваша кошка – мерзавка! Она как торпеда устремляется к моей сумке!
– Не писала Груша!
Валентина Михайловна стучит ногами:
– Писала! Писала!
Вера обреченно сдается:
– Ну хорошо, написала…
Валентина Михайловна подбирает сумочку:
– Так бы и сказала сразу!
В дверях оборачивается.
– Так бы и сказала сразу, нахалка!
Вера злорадно кричит вслед:
– Написала! Написала!
– Ну, конечно! Что еще может произойти в этом идиотском доме? Ничего!
Ну, почему же ничего? Спустя минуту, например, отец и Марина кружат в вальсе, музицируя себе:
– Тра-та-та-та…
И она так легко, так свободно кружит отца, будто он ничего не весит.
– Тра-та-та-та… Ну какое у меня реноме? Я практически пенсионер, то есть вольная птица. Нафига мне реноме?
– Ну и я вольная птица… Тра-та-та… Полетим вместе?
– Ты полетай, а я на земле твои пожитки покараулю, хорошо?
– Хорошо, папа! Спасибо тебе, милый мой, добрый папа…
– Только будь осторожна, доча… Опасно это. Береги себя. Тра-та-та-та…
После вальса – горячий крепкий кофе (как она любит эти минуты с отцом), черные анекдоты с матерком, над которыми они ржут как последние свинтусы. Потом отец уезжает…
В 11. 00 массаж…
Трегубова обнажена, лежит на спине. Ей разминают икры и ступни. В руках Трегубовой толстый модный журнал с фотосессией из ее театра (она – в роли Клеопатры). На Клеопатре – знакомый инкрустированный топик. Трегубова надписывает массажистке.
– Мы с девчонками просто обалдели, Марина Сергеевна! Вы намного харизматичнее, чем Моника Белуччи. Это все говорят!
Юля бережно берет протянутый журнал, вздыхает:
– Эх, если бы еще знать откуда она берется…
– Кто? – не поняла Трегубова.
– Эта самая харизма…
– Харизма… Юля, у вас есть безвестный юноша? – спрашивает Марина рассеянно.
– Безвестный? Боюсь, что все мне они хорошо известны, эти долбанные юноши… Далеко не с лучшей стороны.
– Ну, почему же вы их изучаете? Если не изучать – не будет никакой стороны: ни лучшей, ни худшей.
– Да они просто в печенки лезут со своими проблемами… В мозг…
Звонит мобильный.
– Вот, пожалуйста, легок на помине… Хотите сами послушать?
Трегубова с любопытством берет трубку.
Срывающийся голос:
– Юля… Я еще раз говорю… Подумай сама и не говори мне, что говорит твоя мама… Я – твой молодой человек, понимаешь? А бывший уже – никто! Никто, запомни, Юля!
Юля, подмигнув Трегубовой, отвечает:
– Почему он никто?
Голос срывается в истерику:
– Он – никто! Он уже не твой молодой человек! Ты ему делала ЭТО вчера? Скажи, Юля, делала!
Юля мурлычет:
– Да, делала. Это было так вкусно… няка-няка…
Теперь это уже не голос, а просто верещащий дурдом:
– Юля, пойми – я твой молодой человек, а бывший уже никто… Пойми ты это своей головой – он не твой молодой человек! Он уже быв-ший!
Трегубова отстраняет трубку.
– А что ты делала – «это»?
– Бывшему? Я ему…
Она шепотом что-то говорит на ухо Трегубовой.
Девушки смотрят друг на друга удивленно, потом их начинает разбирать дикий ржач – до слез. Смеются долго. Трубка в это время верещит не переставая:
– Юля… Это я твой молодой человек, Макс Петренко, а не он! Не Закатаев! Запомни, Юля… Про Закатаева ты должна забыть!
Юля отключает телефон.
– Дурачок…
– Ну, насмешила… Господи, прости мя… Как это называется… послать сигнал SOS… Принять сигнал SOS… Ладно, вернемся к нашим баранам. Ну, которые юноши, так сказать…
Юля продолжает обрабатывать ее икры довольно крепкими почти что пацанскими руками, а Марина звонит.
Она звонит куда надо в поисках безвестного юноши, который до сих пор не у ног Клеопатры, – она звонит в начальственный кабинет Генпрокуратуры.
За столом – некто Василий Павлович в форме, холеный мужчина под 50. Он почтительно привстал, голос его – патока, халва:
– Здравствуйте, здравствуйте, Марина Сергеевна…
Через минуту с Чепелем все решено.
– Я хочу, чтобы он посетил мой домашний театр, почему его никто не надоумит?
– Будем работать, Марина Сергеевна…
– Он должен обязательно порепетировать роль у меня в «Египетских ночах».
– Хорошо, Чепелю мы обязательно подскажем. Немедленно. Будьте спокойны.
Марина подтягивает ноутбук, роман открыт на 114-ой странице. Марина записывает: «И тогда следователь Чепчиков решил, что он обязательно должен изучить круг подозреваемых на месте. Вскоре предоставился случай. Елена Троекурова пригласила его посетить домашний театр».
В летнем театре, в зале, как всегда много фотографов и прочей журналистской братии, допущенной к съемкам репетиции. Заметно выделяется Ава Хитли с оператором. Перед Клеопатрой двое – Воин и Философ.
Чтец (он же Воняло) гундобасит:
Трегубова хлопнула в ладоши.
– Господа! Сегодня роль безвестного юноши выпала одному молодому человеку, которого мы все будем пока называть «наш таинственный друг», хорошо?
– Да! Да! – раздаются возгласы «пирующей толпы», затем почтительные аплодисменты. – Хотим его видеть!
– Итак, покажитесь, наш таинственный друг!
Понятно, что это Чепель. Он выходит в одеянии античного юноши и присоединяется к двоим. Клеопатра встает с ложа и подходит к мужчинам. Оглядывает лицо каждого, без особого почтения поднимая пальцем за подбородок. Останавливает долгий насмешливый взгляд на Чепеле, негромко спрашивает:
– Согласен ли ты приступить к торгу, безвестный юноша?
Чепель отвечает еще тише:
– Что я должен ответить Вам?
– Не знаю. Все что придет в голову. Это ни имеет никакого значения.
«Он хорошо смотрится в роли безвестного юноши, я об этом сразу подумала…»
Минут сорок, если не больше, Чепель топтался в этой глупой роли на репетиции. Наконец Марина насмешливо и негромко произнесла над его ухом:
– Вы свободны… Мне кажется для первого раза Вы неплохо узнали кое-что из жизни подозреваемой…
– Свидетельницы. Это разные вещи.
– А когда я буду подозреваемой? Вы не хотите пописать? Туалет направо – и вниз.
Чепель в туалете наткнулся на оператора Авы Хитли и узнал его.
Негромко поздоровался:
– Слав, сколько зим. А куда делся реальный оператор этой американки?
– Мы сымитировали ему серьезную травму ноги, он в больнице.
– Значит, теперь ты оператор?
– Второе образование пригодилось.
– Получается, ваши ребята реально ведут это дело? А я здесь что делаю?
– Чепель, работай. Делай то, что тебе говорит твое начальство.
– Но вы ведь ведете уже? Зачем нам-то дублировать?
– Так надо. Должен же кто-то проверять третьи-четвертые версии, так?
– Какие тут нахрен версии, детский сад! Они все тупиковые, неужели не видно? Или ты сам чего-то не понимаешь?
– Я-то все понимаю, Виктор. Но как та собака – сказать не могу. И тебе советую в этот вопрос не особо углубляться. Короче, работай – и не задавай лишних вопросов, без тебя разберутся. И без меня.
В доме Вонялы нынче неспокойно. Судя по красному, обескураженному лицу его супруги Людмилы Алексеевны, здесь идет серьезный разговор.
Людмила Алексеевна наконец выпроваживает внука:
– Ну-ка, Кирюша, иди, потыкай в приставочку…
Воняло настойчиво повторяет:
– Да, Люся – развестись. Дело того требует.
Людмила Алексеевна опускается на стул.
– Какое дело, Анатолий?
– Ну, такое… – темнит Воняло. – А потом снова сойдемся.
Супруга потерянно разводит руками:
– Вот это все долгие годы наживали… По копейке наскребали…
– Да ладно уж, по копейке. Как у Христа за пазухой всю жизнь каталась.
– Теперь пришло время другой пожить за пазухой, значит…
– Да ладно уж, по копейке. Как у Христа за пазухой всю жизнь каталась.
– Теперь пришло время другой пожить за пазухой, значит…
Воняло отмахивается:
– Да ну! У нее этого добра у самой знаешь сколько!
– А тогда чего?
– Политический момент требует. Разведемся – не обижу тебя. Тихо-мирно, по-быстрому. Заупрямишься – ты меня знаешь. Ты знаешь, сколько я народу похоронил.
Ужас сковывает Людмилу Алексеевну.
– И ты… Ты… Ты и меня можешь? И как ты мог такое даже произнести?
– Люся, ты меня знаешь.
– Она красивая? Молодая?
– Да.
Супругу прорвало, она навзрыд:
– Вот значит как вышло, Геннадий…
– Не дури. Не склеится – снова поженимся. Я ж тебя люблю.
Нет, не всегда унижен Виктор Чепель, как можно было подумать. Нынче к нему откуда-то пришла ирония.
«Она сказала, что я – загнанный в угол сексуальный зверек для личного пользования. Посмотрим, как ты попоешь, сучка, когда ты реально столкнешься с этим зверьком… зверищей… зверем…»
– Вернемся к первому мужу, Марина Сергеевна. Вы хорошо его знали? Вы замечали некоторые странности… Что Вы, вообще, в знаете о нем?
– А что я должна знать о нем? Я знаю, что у него голубые глаза… были в детстве, кажется… Перед смертью они стали чайного цвета.
– Чайного? Вы в романе наверно напишите, что он перед смертью пил много чая?
– Не замечала.
– Негусто… Что еще?
– Знаю, что у него очень маленький член…
Чепель усмехается:
– Этого недостаточно для следствия.
– Я не виновата, что его маленького члена недостаточно для следствия. Если б я знала, что этот штрих важен, я бы заставила его нарастить с помощью вакуумной помпы.
Она записывает этот удачный каламбур в блокнот, потом с интересом вскидывает глаза:
– У вас наверно достаточный?
Чепель закипает – как-то внезапно, в один момент (и куда делась ирония):
– Да! Достаточный!
– Вы уверены в этом? Вы не льстите себе?
– Какое это имеет отношение…
– Имеет. Я должна написать, что у Вас член был больше, чем у покойника, хотя покойник был прекрасным человеком, прекрасно играл в любительском театре.
– И что?
– И вы от этого получили в душе удовлетворение.
– Я – удовлетворение?
– Да. Все мужчины получают удовлетворение, когда видят несколько меньший член другого мужчины в бане.
– Кто Вам сказал?
– Фрейд.
– Я никогда не был в бане с другими мужчинами.
– А что Вам мешало? Тайный страх?
– Не знаю.
– Но вы могли там оказаться и получить удовлетворение. Это не трудно представить.
– Ну, хорошо! Я оказался там и получил удовлетворение. – Из Чепеля сарказм хлещет через край. – Как всякий латентный гомосексуалист. Кто это сказал?
– Фрейд, конечно.
Между тем вдруг наступил неожиданный просвет в этом дурацком абсурдном деле. Понятно, что ликованию не было предела!
Иван Макарович стоит навытяжку с телефонной трубкой в руке. Звонок из о-о-о-очень высоких инстанций.
Кузнецов вдохновенно, с замиранием отвечает:
– Есть! Так точно! Немедленно!
Кладет трубку, трижды ее поцеловав, на цыпочках выходит в коридор.
Толкает первую попавшуюся дверь. Это кабинет Жуликова.
Жуликов оформляет протоколы допросов. На стене – портрет Председателя Правительства.
Кузнецов аж приплясывает от счастья.
– В Генпрокуратуру дело забирают, так-то вот! – Крестится. – Отвели чуму! Понеслась изба по кочкам!
Снова крестится на портрет Председателя, но вдруг становится строг.
– Жмуриков, это что?
– С Президентом хочу быть, Иван Макарович, как всякий гражданин…
– Гражданин? С Президентом хочешь быть? Во-первых, это не Президент, а Председатель…
– Дык поху! Одна байда.
Кузнецов берет со стола папку – и ахнул этого негодяя Жуликова по голове!
– Во-вторых – а он с тобой хочет быть?
Жуликов потирает тупой шарабан:
– Да я ж просто…
– Думай, что говоришь! Чтобы ответил мне на вопрос: а Президент хочет с тобой быть? Завтра с утреца коротенько доложишь.
Жуликов вяло еськает и снимает портрет Председателя, вешает портрет Кузнецова.
Кузнецов одобрил:
– Правильно. Не дорос еще.
Уходит, бормоча:
– С Президентом он хочет быть… Я может тоже хочу. Но всегда подумаю: а он хочет? Он-то хочет со мной быть?
Возвращается в кабинет, мурлыча:
– В Генпрокуратуру… В Туратутуру – страшную дуру … Вон как в рифму пошло!
Светочка интересуется:
– Кундеева звать?
– Зови!
Кундеев подтягивается незамедлительно.
– Фу! Вот и не верь после этого всяким силам! – доверительно сообщает Иван Макарович. – Я ведь к колдуну ходил. Обещал он напустить кой-куда астралу всякого. Напустил, без дураков! Точно на тыщу рубликов напустил, отработал без обмана.
– Я тоже молился. Вернее, жена ходила свечку ставить. Значит, отправляем?
– Отправляй немедленно! А то еще передумают.
– Не передумают. Дело большой политической важности. Это их компетенция.
– Вот и я говорю. «Олигархи рвутся в Кремль»! А мы здесь при чем? Не к нам же рвутся они, логично? Как гора с плеч.
– Уже лет двадцать как рвутся, Иван Макарыч. Все прорваться не могут…
– Правильно, пусть сами разбираются. Не хватало нам еще тут политики. – Он смеется как ребенок: переливчато, высоким голосом. – А еще и порнография, епт! Это ведь какая смесь получается?
– Вот именно, смесь получается по самое не балуй!
– Фу, аж сердце защемило… Ну-ка, налей мне лекарство.
Кундеев наливает стопарь, Кузнецов пьет, дико вращает глазами.
– Это ты правильно рецепт подобрал, наш рецепт.
– Да уж стараемся…
– Видишь, Кундеев, как трудно выйти на пенсию с почетом. Так и норовят подставить, причем, все! – Бухнул кулаком по столу. – Все как один! Человек человеку – волк, а не товарищ.
– Ясный пень.
– Вот откуда она свалилась на мою голову, эта Трегубова? За что?
– Ну теперь отвязалась. Секс, понимаешь… Чума это, а не секс!
– Да у нас тут круглые сутки секс, если разобраться! Да еще она лезет со своей ЖПО. Иди. – Окликает на пороге. – Немедленно загрузи Чепеля делом! И кроссвордик мне с утреца не забудь подкинуть – умный, заковыристый…
Он шевелит пальцами в воздухе:
– Чтоб мозги размять как следует.
– «Тещин язык»?
– Нет, давай «У самовара».
Мурлычет, игриво шевеля пальцами в воздухе:
– У самовара я и моя Маша… Ну, пронесло так пронесло!
Потом грозит кулаком невидимому врагу, вертит фигой:
– На! На, козел! Лажанул!
Как известно, нет ничего слаще голосов влюбленных в ночной тиши, это всякий поэт знает. Как дрожат их сердца, как вздымаются перси, горят огнем ланиты…
– Давай тогда попробуем так… Значит, я – мороженое, ты купила и начал лизать. Нет, я – банан. Ты купила, почистила и взяла в рот…
– Если бы ты был незнакомый мужчина, тогда еще может быть. Но ты – мой любимый.
– А вот Зизи… – в который раз устало повторяет Чепель.
– Вот и иди к ней – вытворяй с ней все такое! У нее на лбу написано, что она шлюха! А я нет! Я – невеста, у нас должно быть все красиво!
– Она не такая! Она честная и хорошая!
Чепель обиженно одевается, спускается во двор. Бредет на знакомую детскую площадку, садится на качели.
Как всегда тут трутся какие-то малолетки. Включена музыка, льется читка.
Малолетки подхватывают:
Солист жжет дальше:
Хор:
– Эй, детки, вы чего? Какие еще буфера?
– Ну, буфера… Ну, шары такие у Вички… Классные, короче!
– А ну брысь по домам!
Малолетки нехотя уходят, бурча:
– Запарил…
Уже второй час Вика одна.
В трубке мамин голос.
– Так он у нее? У красавицы этой заморской?
– Мама, ну он не может, чтобы не сунуть женщине черт знает куда… Черт знает куда!
– И чего он там нашел? Ты в душу загляни, а не туда, правильно?
– Правильно. Оттуда выходит какашка.
– Вот именно, больше ничего не выходит! Тьфу, все они козлы доча! Знаю – жизнь прожила. Ну ладно, пусть дурь-то выплеснет раз так…
Вика молчит.
Мама охает:
– Ой, развратный, ой, развратный до чего… Хоть и выгодный жених, а развратный… Или отправить его в Бронницы к себе, как думаешь? На черта сдался нам муж такой, как думаешь?
Макс удивленно встречает Чепеля в своей холостяцкой квартире на Бауманской. С чего это Чепель приперся с букетом цветов?
– Это ей? Слушай, ну тебя глючит.