Голодъ опять заявилъ о себѣ. Я посмотрѣлъ на бѣлый свертокъ, который, казалось, былъ заполненъ блестящими серебряными монетами, и я началъ внушать себѣ, что дѣйствительно въ немъ что-то есть. Я напрягалъ всѣ свои силы, чтобы отгадать сумму: если я вѣрно отгадаю, она будетъ моей! Я представлялъ себѣ на землѣ маленькія, хорошенькія монеты въ 10 еръ, а сверху жирныя, десятикронныя монеты — цѣлый фунтъ денегъ! Я пристально смотрѣлъ на него широко раскрытыми глазами и уговаривалъ себя пойти и украсть.
Въ это время я слышу, что полицейскій вдругъ кашляетъ… И какъ мнѣ могло притти въ голову тоже закашлять? Я поднимаюсь на скамейкѣ и кашляю, повторяю это три раза, чтобы онъ слышалъ.
Онъ натолкнется на бумажный свертокъ, когда придетъ сюда. Я радовался своей выходкѣ, потиралъ руки и ругалъ полицейскаго на всѣ корки.
Покажу я ему носъ, собакѣ!
Нѣсколько минутъ спустя подошелъ полицейскій, онъ посмотрѣлъ по сторонамъ и звякалъ по мостовой своими подкованными каблуками. Онъ не спѣшитъ, у него еще вся ночь впереди. Онъ не видитъ свертка, пока не подходитъ къ нему совсѣмъ близко. Тогда онъ замедляетъ шагъ и начинаетъ его разглядывать. У него такой бѣлый и солидный видъ, можетъ-быть, въ немъ кругленькая сумма?.. Онъ поднимаетъ его. Гм… легкій, очень легкій! Можетъ-быть, какое-нибудь цѣнное перо, украшеніе для шляпы… И онъ осторожно открываетъ его своими толстыми пальцами и заглядываетъ въ середину. Я хохоталъ, хохоталъ, упалъ на колѣни и хохоталъ, какъ сумасшедшій. Но ни одинъ звукъ не вырвался изъ моей глотки: мой смѣхъ былъ тихій, изнурительный и искренній, какъ слезы…
Что-то опять стучитъ на мостовой, полицейскій переходитъ черезъ мостъ. Я сидѣлъ со слезами на глазахъ и вдыхалъ воздухъ, совсѣмъ внѣ себя отъ этого лихорадочнаго веселья. Я началъ громко разговаривать, разсказывалъ себѣ что-то о бумажной трубочкѣ, подражалъ движеніямъ несчастнаго полицейскаго, заглядывалъ въ свою пустую руку и повторялъ, не переставая: «Онъ кашлянулъ, когда ее бросалъ! Онъ кашлянулъ, когда ее бросалъ!» Къ этимъ слезамъ я присоединилъ еще другія и варіировалъ происшествіе на всѣ лады и передѣлалъ фразу, наконецъ, такъ: «Онъ кашлянулъ разъ — кхё-хе!»
Былъ уже поздній вечеръ, когда кончилось мое веселье. Потомъ на меня нашло какое-то мечтательное спокойствіе, какая-то нѣга, которой я не противодѣйствовалъ. Становилось все прохладнѣе, легкій вѣтерокъ взбудоражилъ перламутръ моря; корабли, мачты которыхъ рѣзко обрисовывались на небѣ, казались черными, ощетинившимися морскими чудовищами.
Я не чувствовалъ больше страданій, голодъ сдѣлалъ ихъ тупыми; я ощущалъ пріятную пустоту и легкости существованія.
Я положилъ ноги на скамейку и облокотился. Въ этой позѣ всего полнѣе чувствовалось мною блаженство одиночества. На душѣ ни облачка, никакого непріятнаго чувства, насколько я могу вспомнить; нѣтъ ни желаній, ни потребности невозможнаго. Я лежалъ съ открытыми глазами; въ этомъ состояніи я былъ чужой самъ себѣ — и былъ такимъ далекимъ отъ всего.
Ни звука, ни движенія. Мягкая темнота скрывала отъ меня весь міръ, и мною овладѣлъ покой, — лишь пустой шопотъ темноты монотонно звучалъ у меня въ ушахъ. А вотъ тамъ эти темныя чудовища, они подплывутъ ко мнѣ, когда наступить ночь, и унесутъ меня далеко за море въ чужія страны гдѣ нѣтъ ни одной человѣческой души. И они отнесутъ меня во дворецъ принцессы Илаяли, гдѣ ждетъ меня невиданная роскошь. Она возсѣдаетъ въ сіяющей залѣ, гдѣ все изъ сплошного аметиста, на тронѣ изъ желтыхъ розъ, и она махнетъ мнѣ рукой, когда я войду, чтобы привѣтствовать ее, и скажетъ мнѣ: «добро пожаловать», когда я подойду къ ней ближе и стану на колѣни.
— Я сама и моя страна привѣтствуютъ тебя, рыцарь! Вотъ уже двадцать весенъ, какъ я жду тебя и зову въ свѣтлыя звѣздныя ночи; когда ты печалился, я плакала здѣсь, когда ты спалъ, я навѣвала тебѣ роскошные сны!.. — И красавица беретъ меня за руку, идетъ со мной и ведетъ меня черезъ длинныя залы, гдѣ толпы народа кричатъ ура; черезъ ярко освѣщенные сады, гдѣ триста молодыхъ дѣвушекъ играютъ и рѣзвятся. И вотъ мы во второмъ залѣ, гдѣ все изъ смарагда. Тамъ свѣтится солнце, въ галлереяхъ и залахъ раздается пѣніе хоровъ, чарующій ароматъ несется мнѣ навстрѣчу. Я держу ея руку въ своей рукѣ и чувствую, какъ что-то волшебное протекаетъ въ мою кровь; я обнимаю ее за талію, а она шепчетъ: «Не здѣсь, иди за мной дальше!» И мы входимъ въ красную залу, гдѣ блещутъ рубины, и я падаю на землю. Я чувствую, какъ ея руки обнимаютъ меня, дыханіе ея касается моего лица, и она шепчетъ: «Добро пожаловать, возлюбленный мой. Цѣлуй меня!.. цѣлуй меня!.. Сильнѣй… сильнѣй…»
Я вижу надъ своей головой звѣзды, и мои мысли утопаютъ въ ихъ блескѣ.
Меня разбудилъ полицейскій. Я лежалъ на скамейкѣ, безжалостно возвращенный къ жизни, къ страданіямъ.
Моимъ первымъ ощущеніемъ было удивленіе, что я нахожусь подъ открытымъ небомъ. Но вскорѣ это настроеніе уступило мѣсто желчному отчаянію; я чуть не плакалъ отъ боли, что я все еще живу. Когда я спалъ, шелъ дождикъ, мое платье было насквозь мокро, и я чувствовалъ ледяной холодъ во всѣхъ своихъ членахъ. Темнота усилилась, и я съ трудомъ могъ разглядѣть черты городового.
— Ну-у! — сказалъ онъ. — Извольте-ка теперь встать.
Я тотчасъ же поднялся; если бъ онъ мнѣ приказалъ моментально лечь обратно, я такъ же повиновался бы! Я чувствовалъ себя совсѣмъ забитымъ и безсильнымъ; да къ тому же въ эту самую минуту голодъ опять началъ давать себя чувствовать.
— Подождите! — крикнулъ мнѣ вслѣдъ полицейскій, — ваша баранья голова забыла шляпу! Ну-у, теперь идите!
У меня было такое ощущеніе, какъ-будто я что-то забылъ, и я пробормоталъ разсѣянно: «Благодарю васъ, покойной ночи!»
Я, шатаясь, побрелъ дальше.
Если бы у меня былъ хоть маленькій кусочекъ хлѣба. Маленькій ломтикъ, отъ котораго можно было бы откусить на ходу. И я представлялъ себѣ именно тотъ сортъ хлѣба, котораго я бы поѣлъ такъ охотно. Я ужасно мучился голодомъ, я желалъ смерти, я сдѣлался сантиментальнымъ и плакалъ. Не было конца моимъ страданіямъ. Вдругъ я остановился посреди улицы, ударилъ ногой и началъ громко ругаться. Какъ назвалъ меня полицейскій? Бараньей головой? Я покажу ему, что это значитъ — называть меня бараньей головой. Съ этими словами я повернулъ и побѣжалъ назадъ. Я весь кипѣлъ отъ злости.
Внизу на улицѣ я споткнулся и упалъ; но это не смутило меня, — я опять вскочилъ и побѣжалъ дальше.
Внизу, на желѣзнодорожной площади, я почувствовалъ такую усталость, что былъ не въ состояніи добѣжать до моста; и, кромѣ того, мой пылъ немного охладѣлъ, благодаря бѣгу. На-конецъ я остановился, чтобы отдышаться. Въ концѣ-концовъ, развѣ не безразлично, что говоритъ какой-нибудь полицейскій?
«Да, но я не могу же ему позволить! А впрочемъ, — перебилъ я самого себя, — онъ иначе и не умѣетъ выражаться!» Это извиненіе удовлетворило меня; я два раза повторилъ: «онъ иначе не умѣетъ», и повернулъ назадъ.
— Боже, и чего толико тебѣ не приходитъ въ голову! — подумалъ я съ досадой, — среди темной ночи бѣжать, какъ сумасшедшій, по колѣни въ грязи!
Голодъ безжалостно сосалъ меня и не давалъ покою.
Я началъ глотать слюну, чтобъ утолить голодъ, и мнѣ казалось, что это помогаетъ. Вотъ уже нѣсколько недѣль, какъ мнѣ приходилось очень туго съ ѣдой, и теперь дошло до того, что силы мои значительно уменьшились, и если мнѣ и удавалось тѣмъ или другимъ способомъ достать 5 кронъ, этихъ денегъ хватало не настолько долго, чтобы я могъ отдохнутъ отъ новой голодовки, дѣлавшей меня совсѣмъ калѣкой. Хуже всего приходилось моей спинѣ и плечамъ. Сверленіе въ груди я могъ на минутку задержать, если сильно кашлянуть или нагнуться впередъ, когда идешь; но я не зналъ, какъ помочь спинѣ и плечамъ. И отчего для меня никогда не наступитъ свѣтлый день? Развѣ я не могъ жить какъ другіе, какъ антикварій Пашасъ, напр., или корабельный экспедиторъ Геннехенъ? Развѣ у меня не было богатырскихъ плечъ и двухъ рабочихъ рукъ? Развѣ я не искалъ мѣсто дворника на Меллергаде, чтобы зарабатывать себѣ, по крайней мѣрѣ, хоть насущный хлѣбъ?.. Развѣ я былъ лѣнивъ? Развѣ я не старался найти себѣ мѣсто и не читалъ объявленій и не писалъ статей для газетъ, не работалъ, не читалъ по цѣлымъ днямъ и ночамъ, какъ сумасшедшій? И развѣ я не жилъ какъ скряга и не питался молокомъ и хлѣбомъ, когда у меня бывали деньги, однимъ хлѣбомъ, когда у меня ихъ бывало мало, и голодалъ, когда у меня ихъ не было? Развѣ я жилъ въ гостиницѣ, развѣ у меня были цѣлыя амфилады комнатъ въ первомъ этажѣ? Я жилъ на чердакѣ, въ покинутой мастерской жестяника, откуда и Богъ и люди были изгнаны, потому что туда попадаетъ снѣгъ. Я ничего не понималъ!
Все это я обдумывалъ, возвращаясь домой, но не было ни искры злобы, недоброжелательства или желчи въ моихъ мысляхъ.
Я остановился передъ какой-то торговлей красками и посмотрѣлъ въ окно. Я попробовалъ разобрать надписи на нѣкоторыхъ склянкахъ, но было черезчуръ темно.
Я остановился передъ какой-то торговлей красками и посмотрѣлъ въ окно. Я попробовалъ разобрать надписи на нѣкоторыхъ склянкахъ, но было черезчуръ темно.
Мнѣ было досадно на эту новую неудачу, я сердился, почти злился, что не могъ догадаться, что содержится въ этихъ склянкахъ, я стукнулъ въ окно и пошелъ дальше. Вдали я увидѣлъ полицейскаго, я ускорилъ свой шагъ, подошелъ близко къ нему и сказалъ безъ всякихъ обиняковъ.
— Теперь десять часовъ.
— Нѣтъ, два, — возразилъ онъ удивленно.
— Нѣтъ, десять, — сказалъ я. — Теперь десять часовъ. — Скрежеща отъ злости зубами, я подошелъ къ нему еще на нѣсколько шаговъ, сжалъ кулаки и сказалъ:- Послушайте, — слышите вы, теперь десять часовъ!
Онъ задумался немного, посмотрѣлъ на мою фигуру, озадаченно посмотрѣлъ на меня и сказалъ совсѣмъ спокойно:
— Во всякомъ случаѣ, вамъ время итти домой. Хотите, я васъ провожу?
Эта любезность совсѣмъ обезоружила меня; я почувствовалъ, какъ слезы выступили у меня на глазахъ, и я поторопился сказалъ ему:
— Нѣтъ, благодарю васъ, — я просто немножко долго побылъ въ ресторанѣ… большое спасибо!
Онъ сдѣлалъ мнѣ подъ козырекъ, когда я уходилъ. Его любезность тронула меня, и я заплакалъ, что у меня нѣтъ пяти кронъ, которыя я могъ бы ему дать. Я остановился и смотрѣлъ ему вслѣдъ, когда онъ медленно пошелъ по дорогѣ. Я ударялъ себя въ лобъ и плакалъ тѣмъ сильнѣе, чѣмъ больше онъ отъ меня удалялся. Я бранилъ себя за нищету, выдумывалъ самыя унизительныя ругательства и честилъ себя безпощадно.
Такимъ образомъ, я дошелъ до самаго дома. Дойдя до двери, я замѣтилъ, что потерялъ свои ключи.
«Да, разумѣется, — сказалъ и злобно, — почему мнѣ и не потерять ключей?» Я жилъ во дворѣ, гдѣ внизу была конюшня, а наверху бывшая жестяная мастерская; ворота на ночъ закрывались, и никто, никто не могъ мнѣ ихъ открыть, — почему было мнѣ не потерять ключа? Я промокъ какъ собака и немного проголодался, совсѣмъ немножко проголодался, а колѣни мои устали до смѣшного, — почему было ихъ и не потерять? Почему весь домъ не передвинулся въ поле, когда я подошелъ и хотѣлъ войти?.. Ожесточенный голодомъ и неудачей, я смѣялся самъ надъ собой.
Я слышалъ, какъ лошади стучали въ конюшнѣ, я могъ видѣть свое окно; но не могъ открыть воротъ и не могъ войти. Усталый и разозленный, я рѣшилъ вернуться на мостъ, чтобы разыскать ключи.
Дождь опятъ началъ итти, и я чувствовалъ, какъ за мою шею забѣгала струйка за струйкой.
У Ратуши мнѣ пришла счастливая мысль: я отыщу полицейскаго, чтобъ мнѣ открыли ворота. Я тотчасъ же обратился къ полицейскому и сталъ настоятельно просить его пойти со мной и впустить меня, если онъ можетъ.
Да, если онъ можетъ, то да! Но онъ не могъ! у него не было ключа. Полицейскій ключъ не здѣсь, онъ находится въ части.
— Что теперь дѣлать?
— Да пойти въ какую-нибудь гостиницу и лечь спать.
— Въ гостиницу я не могу итти, у меня нѣтъ денегъ! Я покутилъ немного… въ ресторанѣ… понимаете…
Мы постояли нѣкоторое время на ступеняхъ ратуши. Онъ думалъ и обдумывалъ что-то я разсматривалъ меня съ ногъ до головы. Дождь лилъ, какъ изъ ведра!..
— Пойдите въ часть и скажите, что у васъ нѣтъ пріюта, — сказалъ онъ.
Безпріютный, — это еще не приходило мнѣ въ голову. Да, чортъ возьми, это была хорошая идея! И я поблагодарилъ городового за прекрасную мысль! Значитъ, мнѣ просто нужно пойти и сказать, что я безпріютный?
— Да, очень просто!..
— Ваше имя? — спросилъ сторожъ.
— Тангенъ, Андреасъ Тангенъ.
Я не зналъ, зачѣмъ я лгалъ. Мои мысли какъ-то свободно блуждали и приносили мнѣ всякія выдумки; это отдаленное имя пришло мнѣ въ голову въ эту минуту, и я произнесъ его безъ всякаго расчета, я лгалъ безъ всякой нужды.
— Занятіе?
Гм… занятіе! Какое же было, собственно говоря, мое занятіе? Я хотѣлъ выдать себя сперва за жестяныхъ дѣлъ мастера, но этого я не посмѣлъ. Я выдумалъ такое имя, которое не каждый мастеръ можетъ имѣть, и кромѣ того я носилъ очки. Мнѣ вздумалось быть нахальнымъ; я сдѣлалъ шагъ впередъ и сказалъ твердо и торжественно:
— Журналистъ.
Дежурный какъ-то вздрогнулъ прежде, чѣмъ это записать, а я сталъ у шкафа важно, какъ статскій совѣтникъ. Онъ повѣрилъ мнѣ сразу. Это было удивительное зрѣлище — безпріютный журналистъ ночью въ ратушѣ.
— Въ какой газетѣ вы сотрудничаете, господинъ Тангенъ?
— Въ Моргенблаттѣ,- сказалъ я. — Къ сожалѣнію, я покутилъ сегодня немножко.
— Ахъ, объ этомъ не стоитъ говорить! — перебилъ онъ меня и прибавилъ, улыбаясь:- Если молодежь кутитъ… это вполнѣ понятно…
Онъ позвалъ городового и сказалъ, приподнявшись и вѣжливо кланяясь.
— Отведите господина въ особое отдѣленіе, наверхъ. Покойной ночи!
Морозъ пробѣжалъ по спинѣ при мысли о моемъ нахальствѣ и я сжалъ кулаки, чтобы. не упасть духомъ.
Если бы я могъ не впутать, по крайней мѣрѣ, въ это дѣло «Моргенблатъ». Я зналъ, что редакторъ Фриле будетъ скрежетать зубами, и когда ключъ заскрипѣлъ въ замкѣ, этотъ звукъ напомнилъ мнѣ это по аналогіи.
— Газъ горитъ всего десять минутъ, — сказалъ мнѣ полицейскій черезъ дверь.
— А зачѣмъ онъ тушится?
— Да, его тушатъ.
Я сѣлъ на постель и услышалъ, какъ повернули ключъ второй разъ въ замкѣ. Свѣтлая камера имѣла довольно уютный видъ. Я чувствовалъ себя какъ дома и все прислушивался къ шуму дождя. Ничего лучшаго и желать не нужно. Мое довольство росло; держа шляпу въ рукѣ и смотря на газовый огонекъ на стѣнѣ, я сижу на краю постели, мнѣ нужно вспомнить всѣ отдѣльные моменты моего разговора съ полиціей.
Первое объясненіе, и какъ я его провелъ? Журналистъ Тангенъ и потомъ «Моргенблатгъ». Объ этомъ не можетъ быть и рѣчи. Что? до двухъ часовъ я былъ на Штифсгарденѣ и забылъ дома ключъ и бумажникъ съ нѣсколькими стами кронъ. Отведите господина въ особое отдѣленіе…
Тутъ вдругъ газъ потухъ, такъ странно вдругъ, неуменьшаясь и не исчезая постепенно; я сижу въ глубочайшей темнотѣ, я не могу видѣть ни своей руки, ни бѣлыхъ стѣнъ вокругъ себя, ровно ничего! Ничего другого не остается, какъ пойти и лечь спать. Я раздѣлся.
Но я не настолько усталъ, чтобы тотчасъ же заснуть. Нѣкоторое время я лежалъ и пристально смотрѣлъ въ темноту, эту непроницаемую массу темноты, не имѣвшую границъ и такую непонятную для меня.
Моя мысль не могла объять ее. Было безгранично темно, и это давило меня. Я закрылъ глаза, началъ вполголоса напѣвать, ворочался на нарахъ, чтобъ развлечься, но безуспѣшно… Темнота поглотила всѣ мои мысли и не оставляла меня ни на минуту въ покое. Что, если я самъ растаю въ этой темнотѣ, сольюсь съ ней въ одно? Я приподнимаюсь на постели и начинаю размахивать руками. Мое нервное состояніе перешло всякія границы, и, какъ я ни боролся съ этимъ, ничто непомогало. Я былъ жертвой своихъ дикихъ фантазій, успокаивалъ самъ себя, напѣвалъ колыбельныя пѣсни и напрягалъ всѣ свои силы, чтобы снова обрѣсти покой. Я пристально смотрѣлъ въ темноту и, правда, я никогда еще въ жизни не видалъ такой темноты.
Нѣтъ сомнѣнія, что я имѣю дѣло съ совершенно особеннымъ видомъ темноты, съ какимъ-то ужаснымъ элементомъ, на который до сихъ поръ никто не обратилъ вниманія. Меня занимали самыя комичныя мысли, и все пугало меня. Маленькое оіверстіе на стѣнѣ заставляетъ меня задуматься, отверстіе отъ гвоздя, маленькое пятно на стѣнѣ. Я ощупываю его, дую и стараюсь отгадать его глубину.
Это не было какое-нибудь невинное отверстіе, ни въ какомъ случаѣ; это было таинственное отверстіе, котораго я долженъ остерегаться. Овладѣваемый мыслями объ этомъ отверстіи, я совсѣмъ внѣ себя отъ страха и любопытства… Мнѣ пришлось, въ концѣ-концовъ, встать съ постели и отыскать половинку перочиннаго ножа, чтобы измѣрить глубину и убѣдиться, что она не достигаетъ до сосѣдней камеры.
Я снова улегся для того, чтобы заснуть, а на самомъ дѣлѣ, чтобы бороться съ мракомъ. Дождикъ пересталъ, и не было слышно ни одного звука. Нѣкоторое время еще слышны были шаги на улицѣ. И я не могъ успокоиться до тѣхъ поръ, пока не узналъ по походкѣ полицейскаго. Вдругъ я щелкнулъ пальцами и разсмѣялся.
Чортъ возьми! Ха! Я изобрѣлъ новое слово. Я приподнимаюсь на постели и говорю: «Этого нѣтъ въ языкѣ, я самъ его изобрѣлъ, — Кубоа. По созвучію это похоже на слово!.. Клянусь Богомъ, человѣкъ, ты нашелъ слово… Кубоа-а… оно имѣетъ большое грамматическое значеніе…»
Съ широко раскрытыми глазами, изумленный своимъ открытіемъ, я сижу и смѣюсь отъ радости, затѣмъ я начинаю шептать; но меня могутъ подслушать, лучше держать свое изобрѣтеніе втайнѣ.
Теперь я опять пришелъ въ веселое настроеніе, вызванное голодомъ; я не чувствовалъ боли, я чувствовалъ себя пустымъ, и мои мысли были необузданны.
Я начинаю тихо совѣтоваться самъ съ собой. Съ самыми странными скачками мысли я стараюсь исчерпать все значеніе моего слова. Оно не означаетъ ни Тиволи, ни животное; это совершенно ясно. По зрѣломъ обсужденіи я нашелъ, что оно не можетъ означать ни висячаго замка, ни солнечнаго восхода. Впрочемъ, подыскать значеніе для такого слова — совсѣмъ нетрудно. Я подожду, и значеніе само придетъ въ голову. А пока я могу еще поспать.