Анжелика приблизилась к краю скалы и, осмотревшись, начала спускаться, цепляясь за высокую траву и заросли можжевельника. Она осторожно продвигалась, различая впереди нечто вроде дорожки с неровными уступами, которая, без сомнения, была слишком крута для обитательницы этих мест. И тем не менее Мелюзине приходилась преодолевать ее ежедневно. Видневшийся ниже поросший дерном конец этой дорожки был расположен перед входом в жилье. Закончив спускаться, девочка спрыгнула на землю. Перед нею открылась пещера, почти скрытая завесой из листвы и веток.
Послышался шорох, и Анжелика, еще только на полпути, увидела между зарослями лицо Мелюзины. Привлеченная шумом, она с насмешливым видом смотрела снизу, как Анжелика приближается.
— Мелюзина! Я думала, что ты заболела!
Послышался заразительный смех колдуньи, похожий на смех ребенка.
— Я — заболела? Почему ты волнуешься? А если бы и так, не имею ли я все необходимое для того, чтобы вылечиться?
— Но у тебя нет никого, кто бы помог тебе готовить отвары, если ты станешь слишком слаба! Всегда нужен кто-нибудь, чтобы помочь больному!
Мелюзина продолжала смотреть на нее, едва сдерживая улыбку. Наконец она спросила:
— Ты боишься?
— Нет, я не боюсь.
— Боишься ли ты взглянуть в лицо страданию, боли или увидеть печать демона?
— Нет, я не боюсь, — заверила Анжелика, продолжая цепляться за корни, слыша, как маленькие камешки скатываются под ноги. — К чему эти вопросы?
С Мелюзиной она ничего не боялась.
— Тогда входи, — сказала колдунья. — Ты мне поможешь… И не разрушай, пожалуйста, мою лестницу.
Вслед за идущей впереди Мелюзиной Анжелика проникла внутрь. Перед ней открылась довольно просторная пещера с темными углами, заполненными сундуками, ивовыми корзинами, камышовой мебелью, множеством валявшихся на земле горшков, глиняных кувшинов, флаконов.
В темноте свода она различила сидящую на кривой ветке сову, о которой ей говорили. Сейчас птица спала, прячась от дневного света; но нигде не было видно кота. Как Анжелика и предполагала, огонь не был зажжен. Однако в воздухе чувствовался сильный запах лекарств, приготовленных в котелках и в горшках.
В глубине комнаты, там, где было темнее всего, на подстилке из папоротников, словно небрежно брошенный мешок, лежал спящий человек. Он был не очень высокий, скорее коренастый, одетый в какие-то темные, слишком широкие для него лохмотья. Из заплатанных штанов торчали голые мозолистые и стертые ступни, ступни бедняка. Немного поодаль она увидела его башмаки, подбитые крупными гвоздями, не слишком еще стоптанные, хотя прилично истрепанные. Таким же казался и их обладатель, прислоненный к одной из внутренних перегородок стены. Он был жив, а его глубокий сон, должно быть, был вызван искусными смесями, которые знахарка заставила его выпить. Лица не было видно, потому что его покрывал толстый слой повязок из выбеленного льна.
— Это кто-то из наших краев? — спросила Анжелика.
На лице колдуньи появилась едва заметная ироничная усмешка.
— Уж не воображаешь ли ты, что я могла бы завлечь в свою пещеру одного из этих несчастных святош даже ради спасения его жизни? Уже давным-давно бы обшарили все вокруг, крича, что я заманила его, чтобы сварить в котелке сатаны!
Пожав плечами при упоминании глупостей, на которые способны люди, она опустилась на колени около своего пациента. Анжелика сделала то же самое. Наполовину склонившись, колдунья долго всматривалась в неподвижное человеческое тело, как бы изучая то, что происходило внутри.
— Еще несколько дней, — сказала она наконец, — и я чувствую, что все закончится.
Она посмотрела на Анжелику и взяла ее за руки.
— Ты еще очень маленькая, но твои руки сильные и исцеляющие.
Она прошептала доверительным тоном:
— Я усыпила краба[39], который под кожей выедал ему лицо…
Она на мгновение закрыла глаза, затем продолжила торжественным тоном:
— Нужно будет выманить его на поверхность… Нельзя чтобы человек пошевелился, иначе краб проснется… Ты будешь держать его голову.
— Прямо сейчас?
Колдунья засмеялась и затрясла своей белой как снег шевелюрой.
— Нет… Нужно ждать… Еще одну ночь. Сейчас растущая луна. Она притягивает силы земли и поможет этим силе моих рук… Возвращайся завтра к вечеру… Будет как раз время.
Предполагая, что она будет занята всю ночь, Анжелика задумалась над тем, как устроить так, чтобы уйти из дома и не разбудить Ортанс. Ведь если та проснется, она поднимет на ноги весь замок. Мелюзина, разгадавшая ход ее мыслей, засмеялась, затем с довольным видом покачала головой.
— Это хорошо, ты смелая… И готова на все, чтобы помочь ближнему!
* * *Когда на следующий день Анжелика возвратилась, оранжевое солнце уже спускалось к горизонту. Она уловила слабый серный запах, разлитый внутри грота.
Колдовское бормотание слетало с полузакрытых губ Мелюзины.
Она сделала девочке знак опуститься на колени, как и она сама, подле лежащего человека. Анжелика знала, какова была ее роль. Не первый раз ей приходилось касаться больного, чтобы снимать боль, но в этот раз ей нужно было также удерживать голову в неподвижности. Для того чтобы быть уверенной в том, что она не будет ни шевелиться, ни дрожать, Анжелика решила, несмотря на жгучее любопытство, не отвлекаться на наблюдение за операцией, которую собиралась выполнить знахарка, и сосредоточить свое внимание в одной точке на стене перед нею. Тем не менее она по-прежнему осознавала движения рук Мелюзины, лежащих на повязке. Они как будто поддерживали странное, почти беззвучное бормотание, модулируемое вибрацией губ находящейся в трансе женщины. Временами даже казалось, как будто это пение доносилось откуда-то из другого места, снаружи.
Звуки стали затихать. Голова, которую удерживала Анжелика, вдруг показалась ей легче.
— Смотри!
То, что она увидела на снятой белой повязке, было не столько крабом, сколько огромным черным пауком с безобразной мордой, красной в центре и с черными разводами по краям.
Голова Мелюзины оставалась склоненной, она созерцала открывшуюся ей картину с напряженным вниманием.
— Все закончилось, — прошептала она наконец. — Он поправится.
В тот же вечер Анжелика еще помогла колдунье наложить повязки на распухшую щеку больного. Бальзамические запахи были сильны. Удушающие испарения пропитали жилище, и без сомнения, выходя наружу через дымоход камина и протянувшись над песчаной равниной, вызывали ужас у всех, кто проходил мимо.
Огонь в очаге Мелюзины один за другим поглощал белье, повязки… Анжелика забыла о времени. Именно Мелюзина напомнила ей, что на дворе была уже ночь.
К счастью, не в первый раз Анжелике приходилось поздно возвращаться со своих эскапад, и кормилица Фантина всегда оставляла для нее в печи теплый суп. Анжелика приходила к Мелюзине еще два дня, помогая делать перевязки и готовить снадобья. Человек всегда был неподвижен, находясь в своей летаргии, как в далекой стране.
Однажды, придя к Мелюзине, она не увидела его на привычном месте. Исцеленный, незнакомец снова отправился в путь.
— Кто это был? — опять спросила Анжелика.
— Бродяга, несчастный перекати-поле… Мало-помалу, люди стали его избегать, его принимали за прокаженного, в него бросали бы камни…
Колдунья посмотрела на Анжелику с нежным участием, как на сообщницу.
— Мы сохранили ему жизнь, — сказала она.
* * *Следуя своей привычке, Фантина Лозье, купив у бродячего овернского торговца немного воска и несколько лент, могла рассказать господину барону о наиболее важных новостях, касающихся жизни Французского Королевства.
Слушая кормилицу, никто не мог поверить, что простой торговец мог сообщить ей столько важной информации. Все это приписывали ее воображению, но на самом деле это была прозорливость. Чтобы уловить суть происходящего, кормилице было вполне достаточно одного слова, нечаянно слетевшего с чьего-то длинного языка, неожиданно дерзкого ответа попрошайки, взволнованного лица рыночного торговца.
Барон де Сансе протестовал.
— Фантина, нельзя ли хотя бы год пожить без ваших навязчивых идей о катастрофах?..
Кормилица защищалась.
Ведь на этот раз господин барон мог заметить, что она не предсказала нападения на их земли разбойников.
И действительно, они не напали.
Напротив, на этот раз, по словам бродячего торговца, приближались хорошие времена.
Покидая Париж, оставляя за собой мятежный парламент, господин кардинал Джулио де Мазарини отправлялся за Рейн, в землю под названием Вестфалия, чтобы подписать там договор об окончании Тридцатилетней войны.
* * *На чердаке замка старый Лютцен начистил до блеска свою каску, снял ржавчину с железной алебарды.
На чердаке замка старый Лютцен начистил до блеска свою каску, снял ржавчину с железной алебарды.
У всех войн безобразные обличья.
Но та, которая должна была вот-вот закончиться, и которая была спутницей всего его существования, была самой ужасной из всех Гарпий. Лютцен готов был это засвидетельствовать. Как на всех войнах, и в этой были проблески света.
Таким светом была сверкнувшая в мареве сражения белокурая шевелюра заблудившегося Северного короля.
День битвы на поле возле Лютцена, где-то в Саксонии, выдался туманным. На своем огромном, тяжелом коне появился король Швеции, Густав-Адольф. Это был настоящий великан. В своих воспоминаниях Гийом всегда видел, как короля хватали руками, крюками, кололи пиками, и как тяжело падал он среди своих врагов, одним из которых был и он, Гийом, немецкий наемник императорских армий. В тот же день, несмотря на то что Северный король был захвачен и убит, германские армии потерпели поражение под Лютценом.
Как бы там ни было, но толстяк Густав-Адольф остался в истории как достойный стратег и великий завоеватель. И никто и никогда не смог бы забыть ужасных солдафонов, составлявших его армию. Вплоть до Лотарингии, пограничной территории между Германской империей и Францией, можно было увидеть, как гигантские силуэты вояк рыскали вокруг, оставляя после себя сожженные до основания деревни, замученных крестьян, женщин со вспоротыми животами, детей, проколотых насквозь. Шведы умели так же хорошо держать в руках длинную пику, как и швейцарцы.
Гийом-ландскнехт под командованием великого генерала, барона Франсуа де Мерси, на службе курфюрста Баварского, сражался против них. Лицом к лицу с другими великими французскими генералами — господином де Тюренном и герцогом Энгиенским, который у Рокруа впервые заставил обратиться в бегство испанские Терции[40].
Нёрдлинген![41]
Еще одно поражение. Это часть профессии. Но тот солдат, который храбро сражался и остался живым, мог считать себя победителем.
Но на следующий день барон Мерси умер от ран.
Инстинкт самосохранения заставил наемников покинуть поля сражений и идти через поглощенную войной Европу на запад, к краю света, к зыбкому морю, к неведомому океану.
Они шли на запад. Немецкая речь уступала место французской. Их окружали более зеленые, более волнующие пейзажи. На западе времена года сменялись плавно и гармонично, как в танце.
Маленькая Анжелика любила пересчитывать их по пальцам:
«Март, апрель, май — весна, цветы. Июнь, июль, август — лето, сбор урожая. Сентябрь, октябрь, ноябрь — осень, золотой лес, сбор яблок, урожай винограда, сбор каштанов.
Декабрь, январь, февраль — зима в белых одеяниях, бичующие, стегающие, похожие на драже градины».
Пуату.
Старые теплые домишки. Тенистые рощи, сменяющиеся благоухающими лугами, леса, непроходимые для всех, кроме уроженцев тех мест, болота. Море было совсем рядом.
Монтелу.
Лютцен остановился.
ЧАСТЬ ВТОРАЯ Ветер из далеких краев
Глава 6 Знатные кузены дю Плесси-Бельер. — Филипп. — Мелюзина утешает Анжелику
ПОСЛЕ удивительных событий, пережитых в пещере колдуньи, Анжелика стала более послушной. Она полюбила учебу.
Девочка оставалась дома, внимая урокам тетушки Пюльшери. Эти уроки ее племянники и племянницы воспринимали согласно своему возрасту и усидчивости. Если бы не она, Гонтран не умел бы даже читать.
Анжелика спрашивала себя, не произошло ли в логове Мелюзины чудо, или Божий дар, как называли его в церкви. Ей казалось, что, в благодарность за это, она просто обязана приложить все усилия, чтобы, наконец, успокоить свою столь преданную тетю.
Та не верила своим глазам, глядя на Анжелику, благоразумно сидящую за шитьем или усердно корпеющую над листом бумаги, и начала было думать, что Бог услышал ее молитвы. Кроме того, предположения по поводу блестящих способностей ветреной племянницы оказались верны: Анжелика вышивала великолепно, легко, словно играючи.
Шитье не так увлекало ее, но и ему она предавалась с завидной ловкостью и быстротой. Единственное, что было по-настоящему трудно, так это долгие часы неподвижно сидеть на одном месте. Малейший шум, доносившийся с улицы, манил ее к окну. Двор старого замка был сценой, где каждый день, а порой и каждый час разыгрывался новый спектакль.
Однажды в дождливый день Анжелика, глядя в окно, с изумлением увидела, как, трясясь на ухабах, на топкую дорогу, ведущую к подъемному мосту, выехала кавалькада всадников и карет. Перед повозками и телегой, забитыми багажом, горничными и слугами, ехали лакеи в ливреях с желтой оторочкой. Форейторы уже соскочили на землю, готовясь завести упряжку в узкие ворота. Лакеи слезли с запяток первой кареты и распахнули лакированные дверцы, украшенные красно-золотыми гербами.
Анжелика слетела вниз по лестнице башни и, выбежав на крыльцо, увидела разряженного сеньора, увязшего в навозе, и его шляпу с плюмажем, валявшуюся на земле. На спину слуги, допустившего подобную оплошность, сыпались удары и потоки брани.
Перепрыгивая на носках своих элегантных сапог с камешка на камешек, сеньор в конце концов добрался до безопасной прихожей, откуда на него глазели Анжелика и ее маленькие братья и сестры.
Вслед за ним появился подросток лет пятнадцати, одетый с такой же роскошью.
— Святой Дени! Куда запропастился мой кузен? — воскликнул вновь прибывший, окинув окружающих возмущенным взглядом.
Но, заметив Анжелику, он вскричал:
— Святой Иларий! Да это просто вылитая кузина де Сансе, точно такая же, как была во время своей свадьбы в Пуатье. Давай-ка, малышка, твой старый дядюшка обнимет тебя.
Он поднял ее на руки и от души расцеловал. Вернувшись на землю, Анжелика дважды чихнула, — так силен был аромат духов, пропитавших одежду сеньора.
Она вытерла кончик носа рукавом и мельком подумала, что Пюльшери отчитала бы ее за это, но, не зная стыда и смущения, и не подумала покраснеть. Вежливо улыбнувшись, Анжелика сделала реверанс перед гостем, в котором уже признала маркиза дю Плесси-Бельер. Затем подошла поближе, собираясь поцеловать юного кузена Филиппа.
Но тот отпрянул назад и бросил на маркиза испуганный взгляд.
— Отец, мне обязательно целовать эту… хм… эту юную особу?
— Конечно да, молокосос, пользуйся случаем, пока не поздно! — воскликнул знатный гость со смехом.
Юноша осторожно коснулся губами круглых щечек Анжелики, затем вытащил из кармана камзола вышитый платок, благоухающий духами, и помахал им перед лицом, словно отгоняя мух.
Прибежал барон Арман, испачканный грязью по пояс.
— Маркиз, какая неожиданность! Почему вы не послали ко мне гонца, чтобы предупредить о своем визите?
— По правде говоря, дорогой кузен, я собирался направиться прямиком в мое владение Плесси, но поездка не обошлась без неприятностей: возле Нешо у нас сломалась ось. Куча времени потеряна, скоро ночь и мы замерзли. Проезжая мимо вашей усадьбы, я решился попросить у вас гостеприимства без лишних сантиментов. Слуги готовы отнести наши постели и гардеробы в комнаты, которые вы им укажете. А мы сможем без промедления приступить к беседе. Филипп, поприветствуйте вашего кузена де Сансе и его прелестных наследников.
Повинуясь отцу, красивый подросток покорно вышел вперед и низко склонил светловолосую голову несколько преувеличенным жестом, учитывая то, что поклон предназначался такой деревенщине. Затем он послушно расцеловал грязные круглые щечки всех своих маленьких кузенов и кузин. После чего вновь вытащил кружевной платок и понюхал его, сохраняя на лице высокомерную мину.
— Мой сын — настоящий придворный кривляка и не имеет представления о сельской жизни, — заявил маркиз. — Единственное, на что он годен — это бренчать на гитаре. Я устроил его пажом при дворе монсеньора Мазарини, но боюсь, он может научиться там любви по-итальянски. Вам не кажется, что мой сын и без того похож на девушку? Вы ведь знаете, что такое любовь по-итальянски?
— Нет, — наивно ответил барон.
— Я как-нибудь объясню вам, когда мы будем подальше от этих невинных ушей. Но мы скоро умрем от холода на вашем крыльце. Когда же я, наконец, смогу поприветствовать мою прелестную кузину?
Арман де Сансе ответил, что дамы при виде экипажей скорее всего бросились в свои комнаты, чтобы переодеться, но его отец, старый барон, будет рад поздороваться с гостем…
Анжелика отметила, с каким презрением юный кузен оглядывал темную обшарпанную гостиную. Голубые глаза Филиппа дю Плесси были светлыми, словно сталь, и такими же холодными. Его взгляд мельком коснулся потрепанных гобеленов, скудного огня в камине, старого дедушки с его вышедшим из моды гофрированным воротником и остановился на дверях. Светлые брови подростка взлетели вверх, а на губах появилась насмешливая ухмылка.