– Не думаете ли вы в таком случае, что страх лежит в основе любой мечты? – спросила преобразившаяся «моль», став вдруг очень серьезной. – К примеру, мечта писать книги… Что это, как не побег от пугающей реальности? А если так, то не лучше ли приноравливаться к этой, существующей, чем создавать иллюзорные комфортные мирки, которые рано или поздно закончатся?
– Глупости, моя милая, глупости. У вас во что ни ткни – так сразу побег! Думаете, хирург, делая операции, сбегает в кишки своих пациентов, чтобы не видеть жестокости окружающего мира?
Женщина улыбнулась:
– Осмелюсь утверждать, что творчество все-таки имеет другую природу.
– Не скажите, не скажите. Впрочем, это отдельная тема, а мы говорили о страхах и мечтах… Так вот, страх идет рука об руку с любым сильным чувством – это общее место. Достаточно сказать, что чем глубже любовь, тем большими переживаниями за жизнь любимых она сопровождается. Чем сильнее надежда, тем страшнее и глубже ямы безнадежности, в которые проваливается любой, ожидающий чуда. Но подменять само чувство страхом, свойственным человеческой натуре, или искать в нем причину всего, что чувствуешь, значит уподобляться безумному ученому, который исследует морскую воду, находит в ней соль и на этом основании заявляет, что вся морская вода произошла из соли. Птица, расправляющая крылья, летит не потому, что боится смерти, а потому что…
– …ей нравится полет? – закончила журналистка, воспользовавшись паузой.
– Потому что иначе она не схватит червяка, я хотела сказать. К моему возрасту, Елена Дмитриевна, вы поймете, насколько вовремя пойманный червяк важнее приятности полета!
Обе рассмеялись, и разговор перешел на другую тему.
Журналистка просидела у Марты Рудольфовны до самого обеда. Когда она ушла, Юлька заглянула в гостиную и обнаружила старуху, ухмылявшуюся с таким довольным видом, словно она только что испакостила жизнь закоренелому врагу.
– Садись! – Конецкая кивнула на кресло. – Продолжим делать из тебя красивую женщину.
Юлька послушно села напротив старухи, но та молчала, думала о своем.
– Зачем тебе быть красивой? – наконец спросила она, и Юлька даже растерялась от такого вопроса.
– То есть как… Ну, знаете, Марта Рудольфовна… Все женщины мечтают быть красивыми для принца, которого они когда-нибудь встретят, – попыталась неуклюже отшутиться она.
– Все женщины? – скептически повторила Конецкая. – Чушь собачья.
– А вы – разве вы не мечтали о принце?
– О принце? Ха-ха! Мечтать о принце могут только дурочки, у которых слишком много свободного времени и нет объекта для приложения усилий по выращиванию принца. А у меня не было времени! У меня были отношения, сплошные отношения – с одним, вторым, третьим! Я скакала из одного романа в другой с легкостью кузнечика! Мне было не до мечтаний, голубушка. А ты запомни: хотеть быть красивой – нормальное состояние нормальной женщины. Не для кого-то, не почему-то, а просто так, без всякой причины. Если женщина говорит, что не хочет быть красивой, – она врет. Если она действительно не хочет быть красивой, значит, в ней что-то испортилось.
Конецкая сделала движение рукой, и солнечный луч рассыпался бликами по столу, отразившись от роскошного кольца на ее пальце.
– Да, а сверху нужно будет подрезать, – сказала она непонятное.
– Что подрезать?
– Волосы. И, разумеется, покрасить.
Юлька была уверена, что короткая стрижка испортит ее окончательно, но она знала, что возражать ведьме нельзя – заколдует, превратит в лягушку, да не оставит сидеть в пруду на листе кувшинки, дожидаясь принца, а использует для французского блюда «лягушачьи лапки в кляре» и с аппетитом съест.
– В какой цвет? – вздохнув, спросила она. – В черный?
– Боже упаси! Тебе стоило бы знать, что черный цвет простит. Из тебя он сделает в лучшем случае продавщицу овощного ларька. Нет, только шоколадный!
Юлька не стала спрашивать, что получится из нее в худшем случае, и лишь поинтересовалась:
– А стрижку какую?
– Все сбрить. Начисто.
Конечно, сбривать ничего не пришлось. Марта пошутила. Но Юлька поймала себя на том, что какое-то время всерьез представляла, как она будет выглядеть лысой, и эта фантазия не вызвала у нее того ужаса, который настиг бы ее еще пару месяцев назад при мысли, что придется побриться.
Мастера Конецкая вызвала к себе домой. Приехала пигалица младше Юльки с короткими белыми волосами, стоящими ежиком, и веселым скуластым лицом, с шутками и прибаутками посадила ее перед зеркалом и состригла жалкие серые прядки, напевая что-то себе под нос.
Потом Юльку красили, сушили, что-то втирали в волосы и снова сушили… И когда в конце концов она взглянула на себя в зеркало, то ахнула и уставилась на девчонку, не понимая, как та сотворила такое чудо.
– Хоть сейчас на выставку, – сказала пигалица и упорхнула к Марте Рудольфовне, оставив Юльку разглядывать себя.
Конецкая зашла в комнату спустя несколько минут, остановилась у домработницы за спиной, поджала губы.
– Терпимо, – наконец вынесла она вердикт.
– А по-моему, здорово! – искренне сказала Юлька, вертя коротко остриженной головой. Едва ли не первый раз за много лет ей нравилось свое отражение. Она представила себя принцессой – современной, но по-сказочному романтичной, – и ей захотелось немедленно надеть то платье, которое они купили с Конецкой.
– Здорово будет, когда в голове содержимого прибавится, – сухо сообщила та. – И хватит любоваться собой, приберись здесь, и побыстрее! Не хватало мне в доме твоих волос…
Напоминание о том, что никакая она не принцесса, а всего лишь прислуга, резануло Юльку. Но девушка овладела собой очень быстро, и даже намека на злость не было в ее голосе, когда она послушно сказала:
– Хорошо, Марта Рудольфовна, сейчас будет сделано.
…На следующий день полил дождь – холодный, весенний. Сергей рассматривал струйки, стекающие по лобовому стеклу, и раздумывал о том, как быстрее выполнить вторую часть задания.
Накануне он сообщил Тогоеву, что нашел его дочь, и испытал чувство глубокого удовлетворения, услышав, как растерялся Олег Борисович при известии о том, у кого обосновалась Юля.
– Не может быть… – пробормотал Тогоев в трубку. – Да они обе свихнулись!
Бабкин это предположение комментировать не стал, лишь спросил, остается ли его задание прежним. Да, сказал Тогоев, ему необходимо выяснить, чем занимается его дочь: работает ли она или живет на полном иждивении старухи.
Поэтому с утра Сергей Бабкин сидел в теплой машине и наблюдал за подъездом. Тогоев еще раз предупредил его о том, что девушка не должна ни о чем подозревать, а для Бабкина это означало, что расспросы пока исключены.
– Ножками-ножками, глазками-глазками, – пробормотал он под нос старую присказку оперативника, с которым когда-то работал в одном отделе, и потянулся за термосом с кофе.
Юля вышла около полудня, когда дождь уже закончился. Вслед за ней из подъезда выскочила какая-то девчонка, прошлепала по луже в смешных резиновых сапогах с нарисованными на них ярко-розовыми бегемотами. Пробегая мимо машины Сергея, она оступилась с бордюра, и брызги долетели до стекла. Бабкин на короткое время отвлекся, а когда обернулся, Сахаровой уже не было видно.
В первую секунду он испугался, что она незаметно села в одну из припаркованных возле дома машин, но уже в следующую заметил ее – Юля успела дойти до угла дома и там остановилась, словно бы в нерешительности.
Сергей не раздумывал больше: выбрался из машины и отправился за ней. Он видел, что девушка достала телефон, но звонить не стала – посмотрела на экран и убрала его в сумочку. «Проверяет, нет ли сообщений? Пропущенных вызовов?» – гадал Бабкин, понемногу приближаясь к ней. Но Юля, не оглядываясь, пошла вдоль дома, спустя пару шагов снова нервным движением вытащила телефон из сумки, и тогда он догадался. «Время! Она смотрит на часы…»
В голове его мелькнула мысль, что Сахарова пришла на свидание, но он тут же понял, что ошибается: выглядела девушка, по выражению тетушки Бабкина, затрапезно: куцая курточка с капюшоном от ветра и дождя, торчащий из-под куртки свитер, грубые ботинки на толстой подошве… «Хотя кто их знает, современных девушек, в чем они ходят на свидания», – подумал Сергей, ощутив себя старым, заплесневелым грибом.
Юля между тем свернула от дома на тропинку, и Бабкин начал догадываться, куда она идет: эта дорожка выводила к торговому центру, построенному возле метро, – серебристому, похожему на огромный звездолет. Спустя пять минут они и в самом деле вышли к «звездолету», и Юля уверенно вошла внутрь.
Первый эскалатор, второй… Девушка поднялась на третий этаж, где вдоль стены выстроились полтора десятка кафе быстрого обслуживания. Просторный зал с высоким стеклянным куполом был почти пуст в это время дня.
Первый эскалатор, второй… Девушка поднялась на третий этаж, где вдоль стены выстроились полтора десятка кафе быстрого обслуживания. Просторный зал с высоким стеклянным куполом был почти пуст в это время дня.
«Не поесть же ты сюда пришла, голубушка? – мысленно обратился Бабкин к Сахаровой, остановившейся посреди зала и озиравшейся вокруг. – Тебе кто-то нужен. И где этот „кто-то“?»
Словно отвечая на его вопрос, из дальнего угла поднялась сутулая фигура в мешковатом спортивном костюме, махнула рукой, явно адресуясь девушке. И та быстрыми шагами прошла за столик, а Бабкин, не раздумывая, так же быстро подошел к витрине.
– Чашку капучино, пожалуйста, – попросил он и, получив кофе, пошел вдоль стены, ощущая себя слишком громоздким – как всегда в подобных случаях. Подойти и усесться за соседний столик было немыслимо, Сахарова запомнила бы его. Поэтому Бабкин решил ограничиться наблюдением издали, чтобы не привлекать к себе внимания.
Однако ему неожиданно помог случай. Не успел он сесть, как от эскалатора раздались громкие торжествующие крики, и стайка подростков лет тринадцати-четырнадцати рассыпалась по кафе, хохоча и перекрикиваясь. Девчонки с оголенными животами, мальчишки в таких широких джинсах, что, казалось, те вот-вот свалятся с них, – они тут же оккупировали столики, зашумели, требуя пирожных и кофе у растерявшейся официантки. Это был сбежавший с уроков класс, что немедленно стало ясно из выкриков ребят.
Юля и парень в спортивном костюме повернулись на ор, и Бабкин увидел, как скривилась девушка. Сам он, оказавшись неподалеку от детей, встал и двинулся в глубь зала, ближе к столику Сахаровой. Теперь этот маневр выглядел совершенно естественно: взрослому человеку не захотелось находиться рядом с орущими, невоспитанными школьниками. Но, почти добившись своего и уже собираясь поставить поднос с кофе на стол, Бабкин заметил то, что до этого ускользнуло от его внимания: столик Юли и ее приятеля находился возле декоративной колонны, за которой сбоку прятался еще один – маленький, рассчитанный на одного едока.
Решение он принял тут же. Девушка сидела, отвернувшись от него, ее спутник тоже, и Сергей не стал терять время: за несколько шагов преодолел расстояние до колонны, проскользнув за спиной дочери Тогоева, и опустился на легкий алюминиевый стул, бесшумно поставив перед собой поднос. Теперь пара была справа от него; Бабкин не мог видеть их, но зато слышал отлично. В чем он убедился, стоило парню в спортивном костюме открыть рот.
– Так не пойдет, – протянул слегка гнусавый голос, растягивая гласные. – Мне рисковать не с руки, сама понимаешь.
– Какой у тебя риск? – спросила Юля, понизив голос. – Старуху в подъезде по голове стукнуть? Код от двери я тебе скажу. Подъезд огромный, полутемный, там где хочешь можно спрятаться. Да и не войдет никто! Опасаешься, что тебя заметят? Трусишка ты, Леш! Каким был, таким и остался. Я помню, ты даже списывать у меня боялся.
– Да не… Я ж тебе сказал: половина суммы сразу – и никаких разговоров. Получит твоя бабулька кирпичиком по темечку. Да не стремайся ты, что завертелась?
– А ты погромче не можешь орать? – зашипела девушка.
– Могу и погромче.
По голосу парня Бабкин понял, что тот ухмыляется.
– Я тебе объяснила двадцать раз: нет у меня половины денег, понимаешь? Я их получу только после ее смерти.
– А с чего ты взяла, наследница, что бабулька деньги тебе оставит? Если вы так друг друга любите, что ты хочешь ее раньше времени на тот свет отправить? Или она уже в маразм впала?
– Не твоего ума дела, – огрызнулась Сахарова.
– Да ладно тебе, Юль, не кипятись! Сама подумай: я свою работу сделаю, а потом окажется, что никаких денег и нету. И что тогда? Тебя, что ли, в подъезде подстерегать?
Он рассмеялся, очень довольный своей шуткой.
«Да ты, друг, весельчак, – мысленно сказал за колонной Бабкин, начисто забыв про кофе при первой услышанной им фразе Сахаровой. – Где же тебя, такого веселого, нашла дочь Олега Борисовича? Не из Америки ведь привезла…»
– Она меня терпеть не может, хоть и делает вид, что помогает, – помолчав, отозвалась Юля уже спокойнее. – Благодетельница, мать ее! Но других родственников, кроме меня, у нее нет. Завещание я своими глазами видела, можешь мне поверить.
– И что – все тебе оставлено?
– Не все. Часть. С ней подруга живет, старая развалина, и Марта хочет ее обеспечить на случай, если раньше умрет.
– Предусмотрительно.
– Даже половина – это много, можешь мне поверить. Знаешь, сколько раз старуха замуж выходила? У нее дома в сейфе такие драгоценности хранятся, какие ты только в Алмазном фонде видел. Думаешь, на что она квартиру содержит, шубы покупает, по театрам ходит? Коллекцию свою распродает понемногу. На одно кольцо с топазами, которое она каждое утро надевает, можно полгода безбедно жить где-нибудь в Швейцарии.
– Так, может, проще цацки взять, а? Ты мне дверь откроешь, а код от сейфа старуха от страха сама скажет. Чего ты кривишься-то? Такие дряхлые вешалки больше молодых за жизнь цепляются! А выход на нужных человечков, которые помогут камешки продать, у меня найдется…
– Леша, ты бы не умничал, а? Допустим, возьмем мы драгоценности – и что дальше? Твои «нужные человечки» сдадут тебя с потрохами, когда увидят, что именно ты им принес! А милиция, думаешь, ничего не заподозрит, когда выяснится, кто тебя в квартиру пустил? Нет, нужно действовать проще и вернее.
Звякнула ложечка, упавшая на пол, и следом за недовольным сопением Бабкин услышал:
– Ты, Леша, решай, помогаешь мне или нет. Твоя работа простая, и никто тебя не заподозрит, а я себе алиби обеспечу. Гонорар получишь через полгода. А если хочешь сразу заработать, то иди ларьки грабить – вот тебе и быстрые деньги.
Сейчас она говорила решительно и напористо. «Хорошее словечко „гонорар“, – подумал Бабкин. – На гонорар-то она его и купит». Сергею очень хотелось посмотреть на парня – не потому, что ему было интересно, что в эту минуту отражается на его лице, а потому, что Бабкин не сомневался в ответе. «Как бы мне тебя запомнить…»
– Уговорила, – раздался наконец мужской голос. – Когда поработать-то надо?
– Сначала я все подготовлю. Нужно точно знать, когда она уйдет из дома и когда вернется. Только не вздумай мне звонить, ясно? Я тебя сама найду. Счастливо!
Послышался резкий звук отодвигаемого стула, затем – удаляющиеся шаги. Сахарова ушла. Спустя всего минуту, вздохнув и негромко буркнув что-то себе под нос – что именно, Бабкин не расслышал, – поднялся и ее знакомый. Вскочив, Бабкин пустился быстрым шагом, обогнал его и обернулся, махнув несуществующему знакомому за столиком. Мельком он скользнул взглядом по бледному прыщавому лицу, «фотографируя» его, и отвернулся с равнодушным видом. Все, что ему требовалось, Сергей увидел.
Осталось понять, что же ему делать со свалившейся на него информацией.
– Почему так долго? – недовольно спросила старуха, когда Юлька выложила на стол свежие булочки к обеду. – Уснула по дороге?
– Ждала, пока машину разгрузят, – объяснила девушка. – Зато теплые, Марта Рудольфовна!
– Уберись в гостиной и в кухне и приведи себя в порядок. Нынче вечером сопровождаешь меня в оперетту.
Юлька открыла было рот, чтобы задать вопрос, но спохватилась и промолчала. В оперетту так в оперетту. «Куда скажете, туда и пойду, Марта Рудольфовна».
Глава 7
Возвращаясь домой, Лена размышляла о своей героине. В старухе было что-то ужасно для нее притягательное. «Звериное жизнелюбие, наверное… и такая подчеркнутая забота о себе, нетипичная для советских женщин, – в ее-то возрасте! Она до сих пор садится так, чтобы свет на нее выгодно падал, и со вкусом подбирает украшения, хотя на другой женщине такое количество колец и браслетов смотрелось бы неуместно… И притом вовсе не пыталась произвести на меня впечатление».
Лена всегда проводила несколько встреч со своими персонажами. Биография сама по себе ничего не значит: Елена неоднократно убеждалась, что обладатель самого удивительного «послужного списка» может оказаться скучноватым, замкнутым человеком, интересным лишь в качестве передатчика информации о той реальности, с которой редко сталкивается большинство людей. Для нее было важным другое: как человек разговаривает, как шутит… Как он ест, в конце концов! Марта Конецкая ела быстро, хоть и аккуратно, – как человек, который очень голоден, но старается скрыть это от собеседника. Легко было представить ее управляющейся с палочками в японском ресторане, но еще проще – объедающей куски сочащегося кровью мяса с шампура. В том, что Конецкая – типичный «мясоед», Лена была уверена.
«Нужно будет обязательно спросить ее об этом при следующей встрече», – сказала она себе и остановилась, будто споткнулась. Навстречу ей со скамейки, стоявшей во дворе возле детской площадки, поднялся Вася Ковригин.