Роман-газета для юношества, 1989, №3-4. Кров.
НЕТ, РУССКИЕ НЕ ХОТЯТ ВОЙНЫ!
Увидеть советскую книгу на прилавке японского магазина — большая удача. Увидеть же советского писателя среди авторов бестселлеров года, да еще дающего автограф наследному принцу — событие до сих пор здесь небывалое. Большой успех выпал на долю калининградца Юрия Иванова, написавшего роман о детях блокадного Ленинграда «Долгие дни блокады» (в японском издании — «900 дней в осаде»). Книга не только выдержала шесть изданий, разойдясь рекордным для Японии тиражом 90 тысяч экземпляров, но и вошла в 1983 году в тройку лучших произведений для детей. В чем же причина?
— Как это часто бывает в нашем деле, начало положила счастливая случайность, — объяснил Масаясу Кониси, главный редактор одного из крупнейших детских издательств «Ивасаки сётэн». — Осенью 1978 года по приглашению Союза писателей СССР и ВААП я вместе с редакторами других японских издательств поехал в Советский Союз. В первом же советском городе — Хабаровске — посчастливилось разговориться с очень интересным и приятным человеком, писателем Павлом Халовым. От него я впервые узнал о блокаде Ленинграда, о трагедии его жителей. Особенно меня потрясли рассказы пережившего блокаду писателя о детях, маленьких страдальцах и героях Ленинграда. Оказавшись в городе на Неве, наша делегация много гуляла по его прекрасным улицам и набережным, посетила Пискаревское кладбище, где особенно остро ощущаются необъятность горя и мужества ленинградцев, безграничность их любви к родному городу, к своей Родине. А потом состоялась встреча с писателями. Я говорил о своих чувствах, о стремлении поделиться ими с японскими детьми, для которых работает «Ивасаки сётэн». Тогда в зале поднялась милая женщина, работница детской библиотеки Садовникова. «Я очень рада, что вы расскажете детям Японии о блокаде, — сказала она. — Между прочим, один мальчик, переживший блокаду, стал писателем и написал о ней книгу для детей. Я попрошу его прислать ее вам».
Вскоре после возвращения домой я действительно получил бандероль с книгой от писателя Юрия Иванова. Пошел с ней к директору Японо-советского центра авторского права Канэко — сам я не знаю русского языка. Канэко-сан порекомендовал молодую переводчицу Аяко Миядзима, которая помогла познакомиться с содержанием романа. Книга о детях блокадного Ленинграда мне понравилась сразу. Я почувствовал: она будет понятна и интересна японским школьникам. Это очень важно, что трагизм и ужас войны показаны в книге через переживания их русских сверстников. Для подавляющего большинства японцев блокада Ленинграда, да и вся Отечественная война советского народа остается «белым пятном». У нас мало кто понимает: одна только блокада Ленинграда в арифметическом отношении — это четыре Хиросимы, это сумма всех жертв войны среди мирного населения Японии. Ко всем нам сейчас подкрадывается ядерная война. Чтобы предотвратить новые страдания, надо чаще вспоминать о страданиях пережитых, рассказывать о них тем, кто родился и вырос в мирное время. Поэтому-то я так благодарен цепочке счастливых случайностей, которая завершилась изданием книги «900 дней в осаде».
— Успеху книги очень способствовали иллюстрации замечательного художника Пахомова, — считает переводчица Аяко Миядзима. — Его «Ленинградская летопись», из которой выбраны иллюстрации для японского издания, дышит историей: пришедшие на Неву за водой голодные, похожие на привидения дети, урок в подвале при свете печки — «буржуйки», мальчик-рабочий в кузнечном цехе, ночное дежурство на крыше, январский салют сорок четвертого… Я прожила в Ленинграде около года — стажировалась на курсах русского языка при университете. Знакомые ленинградцы рассказывали о войне, о блокаде. Их настроение точно передано в романе писателя Иванова, в рисунках художника Пахомова. Я постаралась, как могла, сохранить это настроение и в своем переводе: нечеловеческая стойкость, казалось бы, самых обычных людей, превосходство гордости и решимости победить над жестокостью силы и стали… Кажется, это настроение поняли читатели. И маленькие, и большие. Я получила много писем от школьников и родителей. Все они пишут о необходимости предотвратить новые блокады и бомбёжки, отнимающие у ребят родителей, превращающие детишек в стариков. Гуманизм и высокую воспитательную значимость «900 дней в осаде» оценили и педагоги — они настойчиво рекомендовали книгу ученикам, поощряли использование ее в качестве темы для сочинений…
СОЧИНЕНИЯ. Много сотен испещренных колонками иероглифов страниц из школьных тетрадей поступило в адрес жюри 29-го Всеяпонского конкурса молодых читателей. Надо отметить, что конкурс, проводимый ежегодно Ассоциацией школьных библиотек, а также рядом газет и издательств, на этот раз проходил в обстановке исключительно интенсивной антисоветской кампании, сопровождающейся взрывом ненависти и клеветы, антисоветских и антирусских предрассудков. Каждый томик «900 дней в осаде» становился поэтому как бы глотком чистого воздуха в отравленной атмосфере прививаемой японцам с ранних лет ненависти к Советской стране.
«Раньше я читала, что СССР — это очень мощная держава, которая угрожает другим странам. Теперь я со стыдом вспоминаю о том времени, когда верила, что Советский Союз стремится оккупировать Японию, — написала в своем сочинении о романе Ю. Иванова шестнадцатилетняя Хироко Хитгари. — Большое спасибо автору за его книгу. Из нее я впервые узнала, какие тяжелые испытания выпали на долю жителей России и Ленинграда, и убедилась, что Советский Союз выступает против войны. Эта прекрасная книга очень важна для тех, кто сам не пережил войну».
Двенадцатилетняя Ясуко Хаяси написала: «Мне было очень жалко Володю, у которого умерла мама. Я дошла до страницы, где описывается страшное утро, когда Володя прикоснулся к холодному лицу мамы и понял, что она мертва… Тогда я подумала, что непременно надо написать об этой книге. Я очень беспокоилась: что же будет делать Володя? Мне даже почудилось, что я сама стала Володей. Эта книга взволновала меня до слез: оказывается, русские совсем не такие, как о них пишут многие газеты! Они тоже способны страдать и быть мужественными… К счастью, книга не вся печальная. Дочитав ее до конца, я поняла, что у Володи и его друзей после войны наступит хорошая жизнь, что они всегда будут бороться против новой войны. И тогда я успокоилась. Нет, русские не хотят новой войны!»
Специальный приз газеты «Майнити» присужден сочинению Мисако Моримото, пятнадцатилетней школьницы из Осаки, города-побратима Ленинграда. «Сейчас, спустя 38 лет после окончания второй мировой войны, взрослые неохотно рассказывают молодежи о пережитом ужасе и бессмысленности войны, а молодежь тоже не стремится узнать об этом от своих родителей и близких. С этими мыслями я взялась читать книгу „900 дней в осаде“ и прочла ее одним духом.
…В лучах вечерней зари видны десятки вражеских самолетов. На мирных жителей как бы набросился бог смерти. Как можно прожить на 125 граммах хлеба в день? Без воды, без электричества, без дров. Повторится ли ужасная трагедия войны, обрушивающая несчастья на детей?..
Автор книги пишет не только о страданиях Володи, выжившего под градом пуль. Писатель клеймит сумасшествие, ужас, подлость войны. Он подчеркивает, что война несет народам бедствия, он выступает против войны. Ныне в еще более прекрасном Ленинграде спокойно течет река Нева. От всей души желаю, чтобы реки всего света мирно впадали в моря, чтобы не было ненавистной войны».
Сколько искренности в этих строках, как глубоко они прочувствованы! Но, не правда ли, странно читать слова «я верила, что Советский Союз стремится оккупировать Японию», «русские… тоже способны страдать и быть мужественными», «взрослые неохотно рассказывают молодежи о пережитом ужасе и бессмысленности войны»? Для нас это звучит странно, даже чудовищно. Но, к сожалению, в Японии не только дети, но и очень многие взрослые имеют самое извращенное и примитивное представление о нашей стране, ее культуре, народе, политике. Стоит подчеркнуть, что антисоветизм используется не просто ради оправдания роста военных расходов, но и для разжигания огня из притушенных капитуляцией, но тлевших все послевоенные годы углей национализма и шовинизма. Члены прогрессивных политических организаций, рабочих и учительских профсоюзов, объединений творческих работников видят свой долг в активизации антиядерной и антивоенной деятельности в массах, и особенно среди подрастающего поколения. На экраны выходят фильмы о Хиросиме и Нагасаки. Выпускаются альбомы фотографий и сборники воспоминаний не только о страданиях японцев, но и о тех злодеяниях, которые совершались во имя «Великой Японской империи». Создаются антивоенные музеи, пишутся книги, песни, симфонии, борющиеся против угрозы гибели миллионов. Особое место занимают переводы произведений иностранных авторов, зовущих на борьбу за мир. В этот ряд встал и роман Юрия Иванова «900 дней в осаде».
Юрий Тавровский
Юрий Иванов ДОЛГИЕ ДНИ БЛОКАДЫ Роман
Глава первая НАДЕЖДЫ И МЕЧТЫ
Ну, кажется, все собрано. Теперь главное, чтобы автобус, который мы заказали в Интерклубе, пришел вовремя. Так получилось, что сегодня у нас выдался свободный день: продукты привезут лишь завтра, зачем же мучить команду в каютах раскаленного яростным африканским солнцем траулера?.. Правда, капитан поворчал немного — не любит, когда старпом покидает борт судна, но такой уж у него характер… И покатим мы сейчас на побережье океана!
На пирсе слышится скрип тормозов. Автобус? Выглядываю в иллюминатор: из кабинки выскакивает уже знакомый нам шофер Интерклуба — Жозе. Завидя меня, он машет рукой:
— Хеллоу, мистер Волкофф! Давай-давай, друг.
Жозе живописен. Его тощий торс прикрыт шкурой леопарда, из-под которой торчат босые пыльные ноги. В правом ухе сияет золотая серьга, в курчавые волосы воткнуты карандаш и шариковая ручка.
Какая жара! Плотная завеса коричневой пыли висит над портом, и солнце, похожее на медузу, желтым сгустком плывет в ней. Куда ни кинешь взгляд — всюду мешки с какао. Задохнуться можно от него!.. Слышны веселые голоса — моряки траулера торопятся занять в автобусе место получше.
— За швартовами поглядывай! — говорю вахтенному штурману. — Бывает, шалая волна в порт закатывается.
— Поезжайте, не выворачивайте душу, — отзывается тот.
— Митьку не забыли? — спрашиваю я и хлопаю Жозе по крепкой и угловатой, как сук дерева, коленке. — Жми, дорогой.
Горячий ветер врывается в окна.
…Африка. Попасть сюда оказалось когда-то чудом. Чудо свершилось. Мечтайте, мальчишки и девчонки, мечтайте и стремитесь к осуществлению мечты!
Резко затормозив, автобус сворачивает с шоссе. Пальмы подступают к самой дороге, их листья шуршат по крыше автобуса, стайка зеленых птиц с криками летит вслед, потом отстает. Автобус выскальзывает из-под пальм, и мы видим океан, выкатывающийся сине-зелеными валами на широкую полосу песчаного берега.
Приехали!
Толкаясь, стирая с лиц едкую, как перец, пыль, ребята вылезают из автобуса. Восторженно залаяв, наш судовой пес Митька выскакивает на песок. Моряки отправляются вдоль по берегу — к речке, вливающейся в океан, а я ухожу в другую сторону. Митька увязывается за мной. Он убегает вперед и то бросается к грудам водорослей, выброшенных океаном на берег, и роется в них, шумно сопя, то мчится в чащобу пальм и на кого-то лает там, а потом подбегает ко мне, подпрыгивает, пытается лизнуть руку и снова убегает вперед, похожий на рыжий шар. Бегай, Митька, насыщайся, дружок, экзотикой, вернешься в родной порт, будешь рассказывать вислоухим дворнягам об Африке…
Золотой песок берега уходит к горизонту и незаметно сливается с водой и небом; тяжело ухают, ударяясь о рифы, волны. Возвращаясь в океан, они ворошат гальку, обломки кораллов и битые раковины. Присев, ворошу раковины, разглядываю. Митька, высунув язык, падает в зыбкую тень пальм, склонившихся над песком. «Хватит нам бродить по берегу, — говорят мне его глаза, — иди сюда, здесь так хорошо».
Сажусь на поваленный ствол, достаю из сумки маску, трубку и ласты, а Митька с интересом и некоторой тревогой следит за мной.
— Стереги тряпки, — говорю я псу, потому что Митька очень любит, когда ему что-нибудь поручают. — А то крабы все растащат. Понял?
Вскочив, Митька глухо взвыл и скребанул задними лапами песок — обнадеживает меня: «Будь спокоен!» — провожает меня до воды, на всякий случай оглядываясь и ворча. Я подхватываю его и вхожу в океан. Митька дрожит, но, как настоящий морской пес, не выказывает трусости: знает, что ничего плохого я ему не сделаю. Освежись! Задрав голову, Митька плывет к берегу, выскакивает на песок, встряхивается с такой силой, что чуть не валится на бок, и спешит к моим вещам, к которым, наверно, уже подбираются пройдохи крабы.
Натягиваю маску на лицо и ныряю. Моя черная тень, колеблясь из стороны в сторону, скользит над чистой полосой белого кораллового песка. Потом показывается короткая, словно подстриженная ножницами, ярко-зеленая «черепашья трава», и моя тень вязнет в ней. Вдохнув, ныряю к траве и начинаю разгребать скользкие стебли. Кое-где лежат обломки кораллов, возле них насыпаны фиолетовые, ощетинившиеся тонкими длинными иглами ежи и плавают мелкие, синие и зеленые, рыбки. Завидя меня, они бросаются следом, а потом так же стремительно возвращаются к своему кораллу: это их микромир, тут они могут прожить всю свою недолгую, но полную опасностей жизнь. А это что сверкнуло в траве? Протягиваю руку и поднимаю большую, уже без моллюска, красивую раковину. Ах, хороша! Именно такую раковину, добытую своими руками у берегов Африки, я и обещал Нине. Больше мне в океане делать нечего — я и поворачиваю к берегу.
От раковины остро и невкусно пахнет. Набрав пучок жестких сухих водорослей, я окунаю раковину в воду, смываю зеленоватую грязь и прополаскиваю. Запах пропадает, да и раковина теперь сочно сияет всеми цветами радуги..
Прижимаю раковину к уху. Неясный глухой гул. Плеск волн, шум ветра? Или гул большого города? Нинин голос прорывается сквозь этот гул, и я понимаю, зачем пришел на этот берег, зачем искал раковину.
Закрываю глаза, и из памяти, как из морских глубин, всплывают знакомые дорогие лица. И я вспоминаю родной город, своих друзей и все то, что происходило со мной и с ними не в такие уж далекие времена…
1
…Взрыв! Свист осколков, комья земли, пыль.
— Отец! Ты ранен?
— Нога… но ничего… идти могу.
— Обопрись о мое плечо!
— Товарищи, быстрее. За тем холмом — наши…
— Разрешите, мы с пулеметом прикроем отход!
Артиллерийская канонада. Посвист пуль. Глухой рокот пулемета: двое бойцов прикрывают отход отряда. Четверо несут раненого командира. Носилок нет, командир лежит на полотнище знамени, сорванного с древка. Жара, пыль, пот течет по лицам бойцов…
Володя открыл глаза. Громко билось сердце. Опять приснилось, будто он был рядом с отцом в том страшном бою, в Испании. Да-да, будь он там, в отряде, он бы помог отцу. Может, и он остался бы с пулеметчиками и прикрыл отряд огнем. Он бы не струсил, нет!
В ногах сонно мурлыкает кот Мур. Володя сел в кровати, обхватил колени руками, задумался. Отец рассказывал: отряд ушел к своим, а те двое — пулеметчики — погибли. Значит, останься он, Володя, с ними, погиб бы и он? А жизнь бы продолжалась. Как все сложно…
«Тюк-тюк-тюк» — донеслось с улицы. Володя прислушался, и сердце его сжалось: Герка. Лед с мостовой ломом срубает. Как бы прекрасно жилось на свете, не существуй Герка Рогов! Или хотя бы он жил в другом городе. Нет, не в городе, хотя бы — не в их доме. Пулеметчики — сон, Герка — действительность. Но ничего, с сегодняшнего дня все изменится, хватит!
Володя соскочил на пол и, встав перед зеркалом, замахал руками. Раз! Раз! Хуком, хуком! Он ударял сжатыми кулаками по невидимому врагу и с горькой обидой вспоминал школьный медосмотр. Вот они, мальчишки класса, толпой стоят в одних трусах: Валька Сыч, Рыбин, Жека, Коркин, Рогов и он. И другие. В общем-то, все мальчишки, кроме Жорика Коркина, ничуть не толще Володи, но врач-то, врач! Врач постучал согнутым пальцем, как в дверь, в Володину грудь и сказал: «М-да, детка. Отчего мы такие худые? Малокровие, да-с. Надо пить рыбий жир, да-с». Детка. Герка, услышав такое, тут же захохотал и как бы невзначай толкнул Володю. «О-о, молодой человек! — воскликнул врач, поправляя пенсне. — А вот у вас, мой друг, фигура Геракла». Посмотрев на Володю зелеными глазами, Герка напружинил мускулы: «Хо, так я и есть Геракл. Меня так все и зовут». Хвастун! Но ничего, ничего-о…
…Володя выскочил из темного, пропахшего кошками подъезда и, зажмурившись, остановился. А денек-то… Солнце. И небо какое синее… Снежок ночью выпал. Чистый-чистый.
Перебежав улицу, он огляделся. Пустынно. Только Герка ломом тюкает. Трах-трах. И отскакивают громадные серые кусищи льда. Герка не видел Володю, стоял к нему спиной и работал. И Володино сердце опять сжалось: силач. Самый сильный в классе, а может, и во всей школе. Вот и пользуется своей силой. То толкнет, то щелкнет по лбу будто железными пальцами, да так, что искры из глаз. И Жорика, и других, и Володю. То на нем, Володе, начнет приемы борьбы остальным школярам демонстрировать. Ну ничего, настанет день! И он проучит его как следует.
Вот и аллея, ведущая к зоопарку. Девчонка в красном свитере пробежала. Взглянула на Володю, улыбнулась.
— А я вас тут раньше не видел, — сказал Володя.
— А я недавно приехала… На Кировском проспекте живу.
Весело хрустел снег, весело звенели трамваи.
— Мне пора домой! — крикнул Володя. — До свидания.