Володя посмотрел на дорогу, на глубокий след от телеги и, сбежав с крыльца, миновав небольшой огород, нырнул в кустарник. Он не знал, зачем так поступает, но, прячась за деревьями, затаиваясь, следил за телегой.
Прошло часа два, прежде чем лошади свернули с основной на чуть приметную, заросшую травой дорогу. Володя видел, как тот, в кепке, остался у главной дороги, осмотрелся, прошел по ней назад, и Володя прижался животом к земле, потом вернулся, пошел вперед.
Что-то звякнуло. Володя пополз. Люба, Федя и те двое стояли перед ямой. Рядом валялись жерди, дернины, груды сухих ветвей. Федя спрыгнул в яму, а те двое ушли. Потом они появились. Несли длинный тяжелый ящик. Подали Феде, снова ушли и еще один ящик они принесли, а Люба — две зеленые патронные коробки. В таких ленты пулеметные хранят. Они все носили и носили ящики, коробки.
Володе стало страшно. Он понял, что узнал нечто очень важное, тайное. И если его заметят, то ему будет очень плохо. А на полянке слышались какие-то шорохи. Володя лежал еще минут десять, прежде чем решился поднять голову. На том месте, где на полянке была яма, громоздилась груда хвороста. Володя вскочил и побежал домой.
К деду он не пошел. Валялся на траве за домом, возле вырытой в мягкой коричневой земле щели. Жарко дыша, спал рядом Шарик.
Дед Иван приехал поздно вечером. Поставил велосипед у крыльца, сел на ступени. По лесной дороге мимо дома ехали одна за другой грузовые машины. В кузовах, на соломе, сидели раненые, в других — громоздились ящики, тускло посверкивали уложенные рядами снаряды. Шли запыленные, утомленные бойцы. То и дело звякало ведро у колодца.
— Наши отходят ближе к городу, — сказал дед Иван. Он гладил лежащего у его ног Шарика, поднял глаза на Володю.
— Слышь, Вовка, говорят, фашист приближается… А железную дорогу бомбой разрушило. Обещают завтра починить. И отправлю тебя… Я? Мне надо быть тут, Вова.
Ночью не спалось. Володя крутился, считал до тысячи, крепко стискивал веки. И дед не спал, кашлял, курил, скрипел пружинами койки.
Стремительно промелькнула короткая летняя ночь.
Дед Иван бродил по комнатам дома, прислушивался к грому орудий и вдруг решил, что нельзя больше ждать ни минуты, что сейчас он проводит Володю до города, а оттуда тот доберется сам, на велосипеде. К вечеру будет в Ленинграде.
— Вовка! Камера спущена. Где насос?
В лесу послышался лязг гусениц, и земля мелко задрожала. Володя протянул деду насос… Грохот нарастал. Кто? Свои? Чужие? Рев двигателя. Пыль. Скрежет. Красная звезда на башне танка. Из открытого люка выглянул танкист. Танк резко затормозил, танкист тяжело спрыгнул на дорогу, быстро пошел к колодцу.
— Воды, — попросил он. Схватил ведро, припал к нему, потом понес воду к танку, сказал, оборачиваясь: — Фашист оборону прорвал. Мы отходим к городу. И… вы уходите!
— Вовка, качай! — позвал дед Иван. — Скорее же…
Вздымая клубы пыли, промчалась грузовая машина, в ее кузове лежали и сидели раненые. И снова они услышали уже знакомый звук гремящих танковых траков и ощутили тяжкое колебание земли. Из-за поворота лесной дороги показался совсем не такой, как наш, а угловатый и приплюснутый, с набалдашником на конце ствола орудия, танк. Окрашенный в коричневые и зеленые тона, он круто развернулся, и Володя вскрикнул — на башне танка был нарисован черный, обведенный белой краской крест. Из раскрытого люка виднелся высунувшийся по пояс танкист. Он был в кожаном шлеме и куртке с засученными рукавами. Танк остановился и, как бы принюхиваясь, повел из стороны в сторону хоботом орудия. Потом танкист махнул рукой, будто указывая направление: вперед! — и машина покатилась по дороге. А из леса, продираясь сквозь кустарники, ломая невысокие деревья, вылезли и покатились следом еще три танка.
— В щель… Нельзя пока ехать, — позвал дед.
— Дед, а где наган? — Володя спрыгнул вслед за ним в щель.
— В доме. На полке, за кастрюлями… Тайничок там. Гляди!
На дороге показались трехколесные мотоциклы. Какие они! Володя никогда раньше не видел таких: с пулеметами на коляске. Вот они какие… Шлемы, надвинутые на самые брови. Большие пылезащитные очки. Они делали лица мотоциклистов пугающими, нечеловеческими. Четыре мотоцикла прокатили мимо, пятая машина, резко затормозив, остановилась. Один из мотоциклистов, настороженно оглядываясь, соскочил с заднего сиденья и, держа автомат перед собой, прошел к дому. Из-под крыльца вдруг выкатился Шарик.
С громким лаем он кинулся на немца. Тот чуть отступил и поднял автомат. Ударила очередь. Шарик взвизгнул и покатился по земле.
Уехали. Володя выскочил из щели, подбежал к Шарику. Дед Иван вылез из укрытия, подошел, тронул Володю за плечи:
— Уходим, Вова.
— Шарик! — Володя присел возле собаки. — Убили, гады. Закопать надо… Что? Некуда нам идти сейчас, дед.
— И то верно. Куда нам сейчас податься? — сказал дед Иван и, сгорбившись, побрел к крыльцу.
Невдалеке слышалась стрельба. Ухали пушки, трескуче били пулеметы, раскатывалась автоматная и винтовочная пальба. В сторону города летели самолеты. Там, видимо, шел большой бой. Над белыми стенами дворца, зелеными купами парков и крышами домов поднимались черные столбы дыма. Самолеты кружили над городом и то один, то другой будто ныряли вниз, а потом опять круто уходили вверх… Неужели фашисты возьмут город?
— Володя, гляди, еще едут, — окликнул его дед Иван.
На лесной дороге показался низкий и широкий, чем-то похожий на клопа, полный солдат автомобиль, а за ним — еще три грузовые, с брезентовыми тентами над кузовами, автомашины. Поздно было бежать к щели, прятаться. Володя засыпал яму, воткнул лопату в землю и пошел к деду.
Первый автомобиль въехал во двор. «Быстро все осмотреть!» — послышалась по-немецки команда; звеня орудием, солдаты повыпрыгивали из машины на землю. Один из них поднялся на крыльцо, толкнул Володю прикладом: посторонись!.. Ногой распахнул дверь, вошел внутрь. Другие разошлись по двору, они заглядывали в сарай-сеновал, в дровяной сарай, один, наклонившись, заглянул в собачью будку.
Все было каким-то странным, нереальным. Казалось, что стоит закрыть глаза, а потом открыть и ничего этого не будет. Володя стиснул веки, а потом открыл глаза, но э т о осталось. И этот, наверно, командир отряда, стоящий у машины, пальцем зовет его, Володю: сюда, ко мне. Володя идет. Из-под железного козырька каски глядят спокойные, какие-то неподвижные, кажется, никогда не моргающие глаза.
Узкое лицо, узкая щель рта, острый подбородок. Ремешок каски держится не за подбородок, а за нижнюю губу. Что он хочет?.. Блестящая бляха. «Гехайм-фельдполицай» — написано на ней черными готическими буквами. Тайная полевая полиция? Жандармерия… Палка-трость в руках, вся она изрезана какими-то надписями.
— Ко мне! — Конец палки упирается Володе в горло. — Имия?
— Володя.
— Сколько километр до этот городок? Ну?
— Пять… — хрипло выдавливает Володя, хотя до города километров десять. Палка давит в горло, мешает говорить. — Вон же он…
— Вода в колодец хороший? — Немец стучит палкой по ведру, по срубу колодца, потом по голенищу сапога. Палка — будто часть руки офицера. Вот снова упирается Володе в горло. — Ну?
— Хорошая вода, — говорит с крыльца дед Иван. — Хорошая.
— Пей вода, — говорит немец Володе.
Боится — не отравлена ли? Володя идет к колодцу. Пьет.
— Гут, Гуго! Шнель миттагессен.
«Ординарец, видно», — думает Володя, растирая шею. Он разглядывает идущего к крыльцу солдата, его неповоротливую фигуру. Встретившись взглядом, Гуго подмигнул и ухмыльнулся, показав большие редкие зубы. Кивнул на крыльцо, мол, дверь открой. Володя сделал вид, что не понял этого жеста: сам откроешь…
— Я и мой зольдат будем тут проживайт, — говорит офицер. — От дома никуда не уходить. Уходить — расстрел. Все, что приказывайт йа унд немецкии зольдат — выполняйт. Не выполняйт — расстрел. Па? Пуф, какой жаркий лето. Па, мейне имия — Альберт Рольф, ферштеен, йа?
— Йа, йа, — пробурчал дед Иван, хмуро поглядывая на снующих по двору солдат.
За домом грохнул выстрел, суматошно кудахтали куры. Рольф занял самую большую комнату, во второй разместился его ординарец Гуго и повар Отто, в третью, самую маленькую, поселили деда Ивана и Володю.
По двору разносился стук молотков и топоров, Повизгивание пилы: солдаты сооружали в сарае-сеновале лежаки, а один, насвистывая веселую песенку, оплетал маленькое окошко второго сарая колючей проволокой. Зачем?
Володя сидел в комнате, глядел в окно. Сновали жандармы. Шоферы мыли грузовики. Какие они мощные на вид, эти широкие, приземистые, тупорылые машины. «Бюссинг» — написано на радиаторе каждого из них, фирма, наверно, такая. Часовой ходит вдоль стены дома, матово поблескивает автомат. Такие автоматы Володя видел в Ленинграде, после финской войны, на выставке трофейной техники. С отцом они были на выставке, и отец сказал: «Хорошие машинки — „Шмайсер“. Нам бы такие…»
Володя сидел в комнате, глядел в окно. Сновали жандармы. Шоферы мыли грузовики. Какие они мощные на вид, эти широкие, приземистые, тупорылые машины. «Бюссинг» — написано на радиаторе каждого из них, фирма, наверно, такая. Часовой ходит вдоль стены дома, матово поблескивает автомат. Такие автоматы Володя видел в Ленинграде, после финской войны, на выставке трофейной техники. С отцом они были на выставке, и отец сказал: «Хорошие машинки — „Шмайсер“. Нам бы такие…»
А за лесом то затухала, то разгоралась винтовочная и пулеметная стрельба, глухо, стонуще ухали пушки, грохотали взрывы. Там продолжался бой.
Володя выглянул в окно: несколько крепких, розоволицых жандармов волокли пулемет, ящики с патронами, один — охапку лопат. Зачем им лопаты?..
«Шакалы», — подумал Володя и расстроился.
Скрипели половицы в смежной комнате. Володя осторожно приоткрыл дверь: Рольф ходил по комнате и, будто обнюхивая, осматривал стены. Вот сунулся в один угол, в другой. Привстал, разглядывая старые выцветшие фотографии в рамочках.
«Гиена, — подумал Володя. — Самая настоящая гиена».
Рольф резко повернулся, распахнул дверь и цепко, больно схватил Володю за плечо.
— Зачем подсматривайт? Ду ист кляйне руссише разведчик?
— Что вы! — воскликнул Володя. — Я просто… любопытней.
— Подсматривайт запрещайт, — сказал Рольф и отпустил его. Посмотрел на ручные часы, подумал, покусывая узкие серые губы. Спросил: — Скажи, здесь много бабочек?
— Бабочек? — оторопело переспросил Володя. — Да. Много.
— Отшень гут. — Немец прошелся по комнате. — Видишь ли, мейне либе кнабен, мой гражданский профессий — энтомолог. Ферштеен? Йа. И отправляясь нах Россия, я обещал свой кафедр большой коллекций бабочек из Россия для мейне коллег — в Берлин. Будешь ловить!
— Не умею я ловить бабочек.
— Но-но, научимся, — сказал Рольф и, взяв палку, погрозил ею.
…Бабочек было много на сырых лугах возле болота, там, где совсем недавно Володя охотился с Ниной на крякш. Туда он и новел Рольфа. Шли гуськом. Впереди Володя, за ним Рольф, он расстегнул свой черный китель, шел, сшибая палкой-тростью головки ромашек. За ним потный и красный Гуго раскорякой шагал по кочкам, спотыкался, оступался в ямы. Тащил саквояж, придерживая лапищей ремень карабина. Позади — трое «славных ребят» с автоматами. Им было весело: перепрыгивали через канавы, бросались друг в друга сухими коровьими лепехами.
Поднялись на взгорок, и тут Володя увидел сожженный танк… Рядом, в воронке лежали три трупа в растерзанных комбинезонах. Кругом на изрытой, истоптанной земле валялись разорванные бумажки, фотографии, письма: кто-то обшаривал карманы убитых. Володя с болью и страхом взглянул в лица танкистов и узнал: те, что пили воду.
— Баботшка! — воскликнул Рольф, — Мальтшик, шнель!
— Идите вы к черту, — сказал Володя.
От удара в спину он упал. В следующее мгновение почувствовал, как кто-то хватает его за шиворот, и, обернувшись, увидел злое лицо Гуго. Немец рванул его, поставил на ноги, сунул в руку упавший на землю сачок и что было силы толкнул: беги!
— Шнель! Шнель! — заорали «ребята» Рольфа и с хохотом понеслись следом. — Мальтшик, баботшка! Ура! Хох-хох-хох!
— Генуг, — услышал он голос Рольфа. — Пуф! Тепло. Эй!
Гуго ринулся на зов, маленькие его медвежьи глазки были полны почтения и внимания. Рухнув на колени, Гуго торопливо распахнул пухлый саквояж и вынул из него салфетку, бутылку водки, стакан в картонном футляре и коробку с бутербродами.
Солдаты стояли в сторонке, тянули шеи: ждали. Дадут ли и им что-нибудь? Рольф усмехнулся, вынул из коробки несколько бутербродов, завернул в бумагу и кинул им.
— Эй, мальтшик! — окликнул его Рольф и протянул бутерброд. — Битте. Ты откуда, из какой город?
— Из Ленинграда.
— Из Петербург, — строго поправил его Рольф.
— Да. Ленинград — очень красивый город. Очень.
— Пуф. Какой упрямый. Но ты мне нравишься. — Рольф выпил, пожевал бутерброд. Воскликнул: — Черт забери, мы ведь еще не выпили с тобой на дружба! Вот… — Он налил с полстакана водки: — Пей.
— Я не могу.
— Пуф! Все русские пьют водка. Пей! Гуго, помоги.
Шевеля могучими челюстями, Гуго подошел к Володе, схватил его своей громадной лапой за подбородок и сжал пальцы. Рот у Володи раскрылся, и Гуго а/1 ил водку Володе в горло.
— Гут, — сказал Рольф. — О, мейне штадт тоже очень красив.
Немец вынул из кармана кителя пухлую записную книжечку. Раскрыл. Это оказался маленький карманный альбом. Замелькали фотографии: угрюмый, со шпилем, как штык, замок; кирха над озером. Голова у Володи закружилась. Володя поглядел в лицо Рольфа, и оно теперь не показалось жестоким и… «гиенистым».
— Мейне хаус, — дрогнувшим голосом сказал Рольф. — Мейне либе фрау. — Он поцеловал фотографию. — Дотшка. Тебе сколько?
— Мне лет? Пятнадцать… скоро будет. — Володя разглядывал фотографию смуглой, с очень светлыми волосами девочки. — Красивая.
— Йа. Ей четырнадцать год. — Рольф отобрал у Володи альбомчик и воскликнул: — О, мой штадт!
— Моя бабушка там родилась, — вдруг сказал Володя.
— Дайне гроссмуттер? — удивленно спросил Рольф. — Вас?!
— Кислый квас, — засмеялся Володя.
Голова кружилась все больше. Рольф будто наклонялся то в одну, то в другую сторону. Володя, улыбаясь, глядел на него. И не было никакого страха.
— Дед мой ее привез. — Язык плохо слушался его. — А жила она… в местечке Цвайбрудеркруг.
— Черт забери! — воскликнул Рольф. — Этому трудно поверить, но такой рыбацкий поселок есть около моего города. О, в твой жила течет немецкий кровь?!
— Совсем немного, — пробормотал Володя.
Его вдруг всего передернуло от брезгливости.
— Всего одна четверть.
Сердце сжалось… Что-то сейчас делается в Ленинграде? Где отец? Что с мамой? А он-то, он! Сидит с фашистом, пьет… разболтался! Немец о чем-то говорил, тормошил его, заглядывал в Володино лицо своими выпуклыми водянистыми глазами.
— О, немецкий кровь: отшень гут, отшень штарк, гм, сильно! Одна капля немецкий кровь, что бочка славянский! Вот что, я забирайт тебя. Йа. Ты мне будешь помогайт в Петербург. Йа? Показывайт город. А потом я увезу тебя в свой город. Запомни мой адрес: Адальбертштрассе, нумер драй унд цванциг. Йа?
— Вам не взять Ленинград, — сказал Володя.
— Возьмем. И разрушим. — Рольф нахмурился, — В крошка. Йа?
— Пет, — проговорил Володя, пытаясь подняться.
— Гуго. Эй, Курт, Карл. Пускай мальтчишка скажет «да».
— Нет, — пробормотал Володя. Какой у Рольфа страшный взгляд. Гиена!
Володя вскочил, кинулся прочь, но кто-то подставил ему ножку, и Володя растянулся на траве. Его схватили молча и зло. Мерзко усмехаясь, Гуго неторопливо засучил рукава, косолапо подошел, навис над Володей. Схватил его за волосы и вдавил лицом в землю, проревел:
— Битте шен, мальтшик: «йа», «йа», «йа»!
В рот Володе набилась земля, он задыхался.
— Маленький пьяниц, — сказал Рольф, — Альзо штейт ауф!
…Дома дед Иван дал Володе ковшик кипяченой воды с марганцовкой. Ему стало легче. Хмуря лохматые седые брови, дед Иван отвел мальчика в комнату и уложил на кровать. Закутал одеялом. Володю знобило. Вроде бы как удаляясь, затихала канонада, неужели наши все отступают? Подмога, когда придет подмога?! В соседней комнате скрипел половицами Рольф, ходили и бегали под окнами жандармы. Рыкнул двигатель автомобиля, потом другой… Куда-то отправились. Куда? Зачем? Как болит голова… Как они набросились на него, подлые шакалы! Володя приподнялся, прислушался. Стреляют еще! Вот ударили автоматные очереди, гулко забухали винтовки.
Прошла неделя. Как Володя ни напрягал слух — со стороны города больше не доносилось ни выстрелов, ни взрывов: не пришла подмога. «Кончено там все, Вовка, — сказал дед Иван. И зло, отчаянно плюнул. — Побили там наших. И попер фашист на Ленинград». — «Неужели?..» — начал Володя, и все в его душе заледенело. «Ты что, Вова, — зашептал дед. — Город не отдадут, нет! Ты что?!»
— Ива-ан! — позвал тут со двора Рольф, и, горбясь, дед вышел из комнаты. Володя пошел следом, остановился на крыльце. Рольф говорил деду: «Быстро делать нах сеновал скамейк, йа?.. и столы. Быстро делать, ферштеен?»
— Не умею я делать скамейки, — сказал дед Иван. — И столы.
Рольф взмахнул палкой и что было силы ударил его по голове. Дед качнулся, схватился за голову ладонями. Володя бросился к нему, прижался, обхватил руками. Рольф опять поднял палку. Володя зажмурился и еще крепче прижался к деду.
— Поди, Вовка, за инструментом, — сказал дед. — Тьфу!
Чем же все-таки занимаются Рольф и его люди, думал Володя. Время от времени, чаще под вечер, когда солнце уже клонилось к горизонту, вся команда, за исключением двух часовых да повара, уезжала. Молчаливые, с карабинами в руках, солдаты-жандармы лезли в кузова тяжелых «бюссингов», забирали с собой два ручных пулемета, по десятку лопат грузили в каждую машину. Зачем? Что и где они копают? Что ищут?